Интерлюдия Томаса - Кунц Дин Рей (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Попытка сбежавшего вернуться с полицией или какой-то другой кавалерией, ни к чему не приведет. У сбежавшего вскоре возникнет необходимость бежать вновь, на этот раз из психиатрической лечебницы, куда его обязательно отправят после рассказа о контроле над разумом, который воспримут точно так же, как заявление, что он Годзилла и собирается разрушить Лос-Анджелес. Если же, что крайне маловероятно, власти поверят в существование экстраординарной угрозы в таком вроде бы мирном местечке, как «Уголок гармонии», по прибытии Хискотт захватил бы незваных гостей одного за другим. Поскольку посторонним никогда бы не позволили вернуться на работу со сведениями о Норрисе Хискотте или хоть с какими-то подозрениями, он бы не только установил контроль над их разумом, как в случае с Гармони, но проник бы в глубины сознания, как вирус простуды при вдохе проникает в легкие. Отредактировал бы их мысли, о чем они бы не подозревали, и отправил обратно с воспоминаниями, которые для них бы и создал.
Пока Джоли не рассказала мне все это, я не мог понять, сколь крепки цепи, в которые заковал ее близких Хискотт. Тот факт, что члены семьи Гармони не покончили с собой, остаются в здравом уме и продолжают надеяться, теперь я воспринимаю как подвиг.
Орк не шевелится.
Бу материализуется и с большим интересом обнюхивает мумифицированные останки.
Девочка собаку не видит. Мы сидим в раздумчивом молчании.
Наконец я спрашиваю:
— Хискотт, кем бы он ни был и кем стал… чего он хочет?
— Контроля. Повиновения.
— Но почему?
— Потому что при его нынешней внешности он не может показаться на людях. Он мерзкий. Он живет через нас.
Конечно же, я задаю логичный вопрос:
— И как он выглядит?
— Из коттеджа номер девять в большой дом он перебрался ночью. Нам не было позволено его увидеть.
— Но за пять лет, принося ему еду, убираясь в доме… конечно же, кто-то хоть мельком, но видел его.
Она кивает, и, похоже, ей нужна пауза, чтобы собраться с духом, прежде чем ответить.
— Только дядя Грег и тетя Лу. И Хискотт сделал так, что они не могут говорить об увиденном. Имплантировал запрет в их разум.
— Запрет?
Она — девочка серьезная, но по-прежнему ребенок, энергичная, как все дети, жаждущая чудес и радости, и ее серьезность не исключает возможности повеселиться, как это бывает с угнетаемым взрослым. Но теперь серьезности прибавляется, Джоли становится такой печальной, что я вижу усталую и измученную женщину, какой она могла бы стать за ожидающие ее годы рабства, и я едва заставляю себя смотреть на нее, потому что все это может лечь на меня, и только на меня: или я спасаю ее, или подвожу.
Опустив глаза, нервно теребя джинсовую куртку, с начавшим дергаться уголком левого глаза, она говорит:
— Грег и Лу пытались. Пытались сказать нам. Насчет его внешности. Дважды действительно пытались. Но всякий раз прикусывали язык. Сильно прикусывали. Язык, губы. Кусали губы, пока не начинала идти кровь. И произносили только ругательства. Богохульства. Ужасные слова, которые никогда бы не сказали, если б их не заставили. Они выплевывали кровь и слова, а потом многие дни не могли есть от боли. В третий раз они сказать нам не решились. Мы не хотели, чтобы они и пытались. Мы не хотим знать. Это не имеет значения. Знание ничего не изменит.
Нам требуется еще одна пауза.
Бу уходит от Орка по коридору к дальней двери, которую Джоли не смогла открыть.
Я возвращаюсь к прежней теме:
— Контроль. Повиновение. Но зачем?
— Как я и сказала, из-за его внешности он должен жить через нас, меня и моих родственников. Он ест. Он пьет. Но многое для него недоступно. Он устрица или что-то такое, а этот дом — его раковина. Он говорит нам, что мы его сенсориум.
Джоли поднимает голову, ее глаза зеленые, словно листья лотоса. Она перестает теребить джинсовую куртку. Как голуби, спланировавшие на насест, ее руки замирают на коленях. Уголок левого глаза больше не дергается. Рассказ о страданиях дяди и тети опечалил и взволновал ее. Я думаю, последняя тема тоже печалит и волнует девочку, возможно, даже в большей степени. Но, чтобы говорить об этом, ей приходится взять себя в руки, собрать волю в кулак, чтобы донести все до меня с той ясностью, которую можно найти только на большой высоте, над всеми бурями и тенями.
— Ты знаешь, что такое сенсориум? — спрашивает она.
— Нет.
— Чувственная сфера тела. Все органы чувств, нервы. Через меня… через нас… он может воспринимать мир, каким ему уже невозможно воспринимать самому. Не просто виды, и звуки, и запахи, но все это со множества ракурсов, со всех наших ракурсов, а не с его одного. И то, что он неспособен ощутить в своей раковине, в своем мерзком теле, на которое не захочет взглянуть ни один глаз и которого не захочет коснуться ни одна рука, он может ощутить через нас, почувствовать то, что чувствуем мы, разделяя наши ощущения, требуя от нас делать то, что ему больше всего хочется в этот момент. В «Уголке» ни у кого нет личной жизни. В твоем сердце нет укромного места, где ты можешь остаться один и погоревать о себе, залечить последнюю рану, которую он тебе нанес. Он вползает туда вместе с тобой. Он пьет твою печаль и высмеивает надежду на исцеление.
Меня от ее рассказа трясет.
Физиологически ей двенадцать, но эмоционально она старше, а интеллектуально еще старше.
В сравнении с ее глубинной силой я слабак. Неловкий повар блюд быстрого приготовления, пытающийся, насколько это возможно, сжиться со странным шестым чувством, но она Жанна д’Арк, несмотря ни на что сражающаяся не за свою страну, а за свою душу… тогда как Хискотт, с его властью над «Уголком гармонии» и его жестокостью, более страшный противник, чем английская армия. Джоли, начавшая эту войну с несоразмерным вооружением и оборонительными ресурсами семилетней девочки, одержала триумфальную победу уже тем, что просто выдержала пять лет боевых действий, поднимаясь на защиту Орлеана каждый день все эти пять долгих лет, и у меня создается ощущение, что рядом со мной находится будущая святая.
Теперь до меня окончательно дошло, почему она не боится Орка. А возможно, ничего и никого не боится.
В конце коридора Бу, подняв голову, стоит перед сдвинутыми створками стальной двери.
— На этот раз, — говорит Джоли, — когда ты здесь, если Хискотт попытается войти в мой разум и обнаружит, что не может меня найти… что ж, он убьет меня, как только я окажусь в пределах его досягаемости.
— Значит, ты останешься здесь, пока я с ним не разберусь.
— Я не смогу оставаться здесь вечность.
— У меня тоже нет вечности. Это надо сделать сегодня… и лучше раньше, чем позже.
До этого она сдерживала свое любопытство, но больше не может.
— Почему он не в силах проникнуть в твой разум и овладеть им?
— Не знаю, Джоли. Но у меня всегда была крепкая голова.
— Я в это не верю.
— Может, у меня слишком маленький разум, чтобы он нащупал его своими щупальцами.
— Не уверена. И он говорит, что у него нет доступа к разуму женщины, которая приехала с тобой.
— Приятно слышать.
— Кто она?
Я поднимаюсь.
— Это вопрос на миллион долларов.
— Ты не знаешь, кто она?
— Я встретил ее только вчера. Я знаю ее имя. Это хорошее начало. Через год-другой я узнаю ее фамилию, если у нее есть фамилия. Она утверждает, что фамилии у нее нет.
Встает и Джоли.
— Ты всегда немного глуповат?
— Обычно я совсем глупый.
— В «Уголке» тебя это убьет.
— Возможно, и нет. Во всяком случае, я до сих пор жив, потому что немного глуповат.
— Тебя уже ищут все, кто сейчас не занят в ресторане и на заправочной станции. Куда бы ты ни пошел в «Уголке», тебя обнаружат.
— Знаешь, я всего лишь обыкновенный, неприметный, ничем не выделяющийся повар блюд быстрого приготовления. Обычно люди смотрят сквозь таких, как я.
Какие-то мгновения она не отрывает от меня глаз, а потом доказывает, что способность улыбаться по-прежнему при ней.
