Тот, кто умрет последним - Гриппандо Джеймс (книги без сокращений .txt) 📗

Кот-д'Ивуар потряс военный переворот 1999 года, и Рене прибыла сюда, когда медицинские проблемы стояли наиболее остро – недостаточность питания, СПИД, детская смертность, даже повреждение гениталий в некоторых кочевых племенах. Она занималась всем этим, хотя пыталась сосредоточиться на том, что убедило ее отправиться сюда. Официально местные власти отрицали наличие детского рабства. Однако довольно скоро Рене непосредственно столкнулась с этой проблемой. Она увидела лица детей, которых гуртом пригоняли в ее клинику на лечение. Эти дети пытались бежать домой, в самые бедные страны, граничащие с Кот-д'Ивуар. Дети рассказывали ей о мужчинах, которые выманивали их из семей на автобусных остановках и переполненных базарах в таких странах, как Мали, Бенин или Буркина-Фасо. Многие прибыли сюда по морю: их набили как сельдей в бочки в трюмы старых посудин в портовых городах, подобных Котоноу, которые по злой иронии судьбы несколькими столетиями раньше были процветающими центрами работорговли. Другие прибывали по суше, пробираясь на грузовиках сквозь заросли кустарника и переправляясь через реки на каноэ, пока не достигали плантаций, находившихся вдалеке от цивилизации и еще дальше от их дома. Они останавливались лишь тогда, когда мужчинам предстояло идти на переговоры с хозяевами плантаций в районе озера Коссоу. В это время дети по два-три, а то и по двенадцать человек уходили, присоединяясь к другим детям, которых постигла та же участь. Они жили в переполненных хижинах без циновок, без канализации и электричества, но в условиях строгих правил, запрещавших разговоры. Дело в том, что разговоры вели к жалобам, а жалобы – к бунту. Они рассказывали Рене о двенадцатичасовом рабочем дне в поле, то есть с рассвета до заката, о голоде, который они постоянно испытывали из-за отвратительной пищи, в основном пережаренных бананов, а иногда, если повезет, и ямса. [7] Они показывали Рене шрамы на ногах, руках и спинах и рассказывали, как их били, когда они работали недостаточно быстро. Об избиениях, когда они не работали достаточно долго. И все это без оплаты труда; хотя их семьям обещали выплачивать пятнадцать долларов, это далеко не всегда выполнялось. Никто не хотел называть это рабством, но одно из первых правил, которое Рене выучила в медицинском институте, гласило: если это похоже на утку и крякает как утка…

Позади Рене закудахтали куры, и она вздрогнула.

– Юсугри, нассара, – сказал мужчина, обогнавший ее на улице. – Извините меня, белая женщина.

Рене отступила в сторону. Мужчина нес на плече длинную деревянную палку, на которой с обоих концов на связанных ногах висели, жалобно кудахча, живые куры. Официальным языком Кот-д'Ивуар считался французский, но мало кто из африканцев разговаривал на нем, особенно на севере. По языку и одежде Рене догадалась, что этот человек из Буркина-Фасо, пришедшей в запустение страны на севере, окруженной сушей, в сравнении с которой Кот-д'Ивуар выглядел эталоном процветания.

Рене плыла с потоком коров, мулов и пешеходов, направлявшихся на городской базар. Некоторые улицы были мощеными, остальные – грунтовыми пешеходными тропинками, извивавшимися по городу, как и сотни лет назад. Дорогу на базар Рене знала, но в это время года эту дорогу легко нашел бы кто угодно, поскольку столпотворение людей и животных поднимало розовато-красную пыль, отчетливо различимую с любой точки города. В Кохорго было мало чем заняться, а послеобеденный базар предоставлял надежный источник развлечений для тех, кто способен выдержать жару.

Рене остановилась на углу, чтобы попить воды из своей фляжки. Два года назад она ни за что бы не вышла из дома в такое время суток, но теперь Рене стала более выносливой. Или менее разумной.

– Ванвана, ванвана – услышала она вопрос туриста.

Путешественники почти всегда останавливались в Кохорго, обычно по пути куда-нибудь еще, в поисках грубых, необычно раскрашенных поделок «тойлес» – туземных произведений искусства, которые выставлялись почти во всех гостиницах и домах эмигрантов в виде настенных украшений, покрывал на кровати, салфеток и скатертей. На послеобеденном рынке чаще всего звучал вопрос: «Сколько стоит?»

– Хорошая цена, – шепнула она, проходя мимо двух отчаянно торговавшихся австралийцев.

– Спасибо, подружка, – ответил кто-то из них и продолжил торговаться.

Споры о ценах были образом жизни этого базара, хотя Рене неоднократно предупреждала несведущих туристов о том, что раз уж ты сбил цену у какого-то ремесленика до приемлемой черты, то он почувствует себя чрезвычайно оскорбленным, если ты ничего у него не купишь.

Порыв ветра поднял пыль, и Рене закрыла лицо шарфом. Порыв, особенно зловонный, принес собой вонь выгребных ям. Возможно, где-то на севере прошлой ночью выпал дождь, а может быть, власти просто решили, что пора вылить на улицу избыток нечистот.

Ветер слегка утих, и Рене открыла глаза. Пыль продолжала кружиться, и базар вдруг покрылся дымкой; казалось, Рене шла во сне. Лабиринт глинобитных коричневых стен и зданий словно таял, расползаясь по земле. Грязный бриз шевелил шали и покрывала. Более тонкие запахи пустыни, принесенные северным ветром, беспокоили животных. А туристы все продолжали торговаться.

Через какое-то время у Рене восстановилось зрение, и она обратила внимание на мальчика, стоявшего на углу, такого же мальчика, как и многие другие, с кем сводила ее судьба. Тонкие ноги, грязные штаны, пластмассовые сандалии, порванная рубашка. В глазах застыл страх. Другой заподозрил бы, что он потерялся. Но Рене знала этот взгляд.

Мальчик был в бегах. Рене начала медленно приближаться к нему, боясь напугать. Она следила за ним, избегая смотреть ему в глаза. Рене кружным путем пробиралась сквозь толпу, держа направление на угол, на который мальчик, похоже, заявил свое право, как один из многочисленных детей, проводивших свою жизнь на улицах, попрошайничая.

Настоящая атака на Рене началась, когда она приблизилась к перекрестку. Атаковали один за другим дети с вытянутыми руками.

– Силь ву пле, мадемуазель! Силь ву пле! – Если вы были белым человеком, то даже уличные дети довольно хорошо знали французский, чтобы сказать «пожалуйста» на официальном языке.

Было трудно игнорировать их просьбы, но помочь всем она не могла. Помочь Рене могла только тем, кто был рабом.

Окруженная другими детьми, Рене не упускала из вида своего мальчика. Когда она оказалась всего в десяти футах от него, ее подозрения подтвердились. Рене увидела водяные мозоли на руках и пересекающиеся шрамы вокруг запястий и лодыжек. Дети на плантациях срезали плоды какао мачете. Требовалось два хороших удара, чтобы расколоть твердую скорлупу и извлечь бобы. Натренированный мальчик был способен разбить до пятисот плодов в час, но из-за усталости или отсутствия опыта они часто ранили себя. У этого мальчика по крайней мере были на месте все пальцы рук и ног.

Наконец, приложив большие усилия, Рене оказалась прямо перед ним.

– Силь ву пле, мадемуазель, – сказал он, протягивая руку. Его французский был на редкость хорошим, так что она ответила ему на этом же языке.

– Не бойся, – сказала Рене. – Я пришла, чтобы помочь тебе.

Он сделал шаг назад, явно поняв ее слова.

– Я помогла многим таким же мальчикам, – продолжала Рене. – Мальчикам, работающим на плантациях какао.

Другие попрошайки пытались втиснуться между ними, но Рене продолжала убеждать его.

– Я доктор.

Она вынула из кармана фотографию своей клиники. Рене знала по опыту, что мальчикам полезно что-нибудь показывать.

– Это здесь, за углом. Пойдем со мной. Я помогу тебе вернуться домой.

Мальчик покачал головой, словно уже слышал эти слова раньше.

Рене сделала еще один шаг к нему, но потом остановилась, боясь, что проявляет слишком большую настойчивость.

– Пожалуйста, – сказала она. – Ты не похож на других детей, понимаешь? Пойдем со мной. Позволь мне помочь тебе, пока торговцы детьми снова не поймали тебя.