Перо динозавра - Газан Сиссель-Йо (прочитать книгу txt, fb2) 📗

Анна прекрасно понимала, что представления об эволюции тогда просто не укладывались в голове. Столетиями считалось непреложным, что Бог собственноручно создал всех животных и все растения и что мышь и кошка или бук и клен были не больше связаны между собой, чем пустыня с небосводом или солнце с росой на траве. Все в мире было творением Божьим, и одно не могло превратиться в другое, а животные или растения не могли ни исчезнуть, ни вымереть без воли Господа, решившего снять их с производства. Если смотреть с этой точки зрения на птиц, получалось, что воробей не был родственником ни скворцу, ни фламинго, ни буревестнику, ни какой-либо другой птице и что птицы вообще как класс не были связаны ни между собой, ни с динозаврами, ни с пресмыкающимися, ни с какими-нибудь другими животными. Они, со всеми их аэродинамическими способностями, были помещены на землю Богом уже в совершенно приспособленном для летания виде — получите-распишитесь!

Эволюционное учение полностью порывало с доктриной о том, что Земля и все живое на ней были созданы одномоментно по единому божественному замыслу, и для многих это оказалось слишком. Как им было смириться с тем, что развитие происходило само по себе, без божественного участия, по собственным законам?

Сон продолжался. Солнце высоко стояло над Зольнхофеном. После короткого совещания, определившего задачи на предстоящий день, и чашки черного, как смерть, кофе все принялись за работу. Анна трудилась на пологом склоне позади остальной группы, но ей стоило лишь поднять голову, чтобы увидеть, где остальные и что они делают. Литографический зольнхофенский известняк ширился под Анной как огромная табличка. Она скребла, сметала несколько слоев, осторожно убирала кистью песок и землю, возилась с камнем; в процессе работы она сняла куртку и закатала рукава. Одинокий порыв ветра налетел с юга, и Анне пришлось закрыть глаза, чтобы их не запорошило песком. Когда она открыла их снова и посмотрела вниз, она увидела окаменелость. Ветер смахнул все лишние слои, и хотя осталось убрать еще два слоя, прежде чем она обнажится полностью, ошибки быть не могло. Перед ней, купаясь в желтом свете солнца, лежала Archeopteryx lithographica,одна из самых ценных мировых окаменелостей, о которой она столько всего знала из книг. Чуть меньше современной курицы, с одним красиво изогнутым крылом. Анна сразу поняла, что именно она нашла, и здесь сон, конечно, грешил против истины. Она знала эту птичку по сотням рисунков, она совсем недавно работала в Зале позвоночных Зоологического музея с копией именно берлинского экземпляра, которую одному из датских палеонтологов любезнейше разрешили сделать во время поездки в Германию. Ей было прекрасно известно это маховое перо, идеальное и распущенное, на темном фоне оно выглядело как пластинка, это относительно большое хвостовое перо, уникальное идеальное расположение задних и передних конечностей и безупречный наклон черепа, все то, что отличало этот экземпляр от уже известного: в 1861 году был найден так называемый лондонский экземпляр,позже проданный лондонскому Музею естествознания за семьсот фунтов. Но Анна нашла самую красивую и самую важную из всех десяти окаменелостей, которые миру еще предстоит найти. Берлинский экземпляр.

Она хотела было уже завопить от радости и позвать фон Мользена, который стоял чуть поодаль, задумчиво отставив руку с трубкой, но удержалась: сперва нужно было выработать правильную стратегию поведения. Анна должна подозвать руководителя экспедиции так, чтобы было понятно — она нашла что-то экстраординарное, но в то же время ей следовало быть растерянной, чтобы у фон Мользена не сложилось впечатления, будто она знает, что именно нашла. Иначе он точно заподозрил бы неладное.

Фон Мользен немедленно обернулся на ее зов и охотно направился к ней. Подойдя, он опустился на колени и долго пристально изучал показавшуюся окаменелость. Он осторожно убрал с известняка оставшиеся слои, после чего благоговейно опустил пальцы на совершенное тело маленькой птицы. Анна знала, что ее находке сто пятьдесят миллионов лет.

— Молодец, девочка, — что-то особенное было во взгляде фон Мользена, когда он посмотрел на нее. Она заметила, что один его глаз почти сиреневый. Он был потрясен ее находкой.

— Мам?

Фон Мользен положил на землю дымящуюся трубку, вынул свое увеличительное стекло, и именно теперь, когда Анне ни за что не хотелось, чтобы этот сон заканчивался, он потихоньку начал растворяться.

— Мама, я хочу к тебе, — попросил детский голос. Анна сжала кулаки и проснулась в своей копенгагенской квартире.

В спальне царил полумрак, Лили стояла на полу возле кровати в пижамке и с полным подгузником, который Анна Белла подтянула чуть выше, забирая ребенка к себе в постель. Девочка прижалась к ее груди. Еще не было шести. Бледный утренний свет просачивался в комнату, но еще не меньше получаса все кошки всё еще будут серыми. Свежее постельное белье поскрипывало на кровати. Между окном и закрытой дверью в гостиную стоял Фридеман фон Мользен. Она не видела его лица, но узнала широкополую фетровую шляпу, которую он надевал, когда солнце начинало палить совсем немилосердно. Сердце Анны тяжело колотилось о грудную клетку, ей хотелось, чтобы он исчез. Сон был очень правдоподобным, и фон Мользен стоял теперь как живой в углу ее спальни и молча рассматривал Анну.

Нужно просто подождать, подумала она, скоро рассветет и он исчезнет.

Она знала, что ей иногда являлись призраки, прекрасно знала. И все-таки в этом сером утреннем свете он казался не менее настоящим, чем высокий комод с другой стороны двери, или зеленая ваза, стоящая сверху, или очертания лилий, которые она купила и поставила в воду накануне.

Некоторое время спустя, вспомнив то утро, она поняла, почему ей явился фон Мользен.

Он был предвестником.

Глава 2

Наступило утро понедельника восьмого октября. Кафедра биологии располагалась в здании в форме буквы «Н», зажатом между Зоологическим музеем и Институтом Августа Крога в Университетском парке на Эстебро. Основной корпус, узкий желтый пятиэтажный прямоугольник, выходил на улицу Ягтвай и в мощеный двор. Анна Белла припарковала велосипед перед входом в двенадцатый корпус, на третьем этаже которого находилось отделение клеточной биологии и сравнительной зоологии. Утро выдалось ужасным. Анна отвела Лили в детский сад, но там Лили не захотела ее отпускать и очень долго плакала. Они стояли в раздевалке, и Анна видела через стеклянную дверь, как в группе остальные дети ищут свои подушечки и готовятся к утреннему собранию. Лили же никуда не собиралась. Она вцепилась в Анну и заливала ей куртку соплями и слезами.

В конце концов одна из воспитательниц вышла ей помочь. Лили заплакала еще громче, и Анна почувствовала, как отчаяние потихоньку начинает пробирать ее до нутра. Она посмотрела на воспитательницу умоляюще, и та осторожно подняла Лили, чтобы Анна смогла стянуть с нее комбинезон.

Анну постоянно мучили угрызения совести. Почти все время Лили проводила у своей бабушки Сесилье, мамы Анны. Сесилье сама предложила помощь полгода назад, когда написание диплома стало отнимать у Анны все время.

— Ты не можешь уходить домой в четыре часа, чтобы забрать ребенка из сада, если ты хочешь защититься в срок, — сказала она.

На том и порешили. Лили любит бабушку, говорила себе Анна, почему бы и нет? Вполне естественно, что она поживет пока у Сесилье.

Последние несколько месяцев Анна действительно работала практически круглосуточно, и теперь, когда диплом наконец-то был сдан, ей все еще оставалось подготовиться к защите и следующему за ней экзамену. И как бы Анна ни скучала по дочери, как бы прекрасно она ни осознавала, что мама помогает ей уже сверх всякой меры, но в том уравнении, в которое превратилась сейчас ее жизнь, для Лили места не было. И потом, Лили прекрасно жилось у бабушки.

— Прекрати, Лили, — сказала она. — Мне нужно идти. Тебя заберет бабушка, ты переночуешь сегодня у нее. Да отпусти ты меня! — ей пришлось вырваться из рук дочери.