Дремлющий демон Декстера - Линдсей Джеффри (серия книг .txt) 📗
Но он ошибался. Пока нет. На самом деле еще довольно долго.
Я распахнул дверь машины и вытащил его за собой, просто чтобы он ощутил мою силу. Отец Донован вывалился на песчаную обочину, извиваясь, как раненая змея. Темный Пассажир рассмеялся, ему это понравилось, а я продолжил исполнение своей роли. Наступил ботинком священнику на грудь, крепко держа петлю.
– Ты выслушаешь меня и сделаешь, как я скажу. У тебя нет выбора. – Я наклонился и слегка ослабил петлю. – Ты должен понимать. Это важно.
И он услышал меня. Его глаза, налившиеся кровью и болью, встретились с моими в моменте просветления: сейчас он увидит все, что должно с ним произойти. И он увидел. И понял, насколько для него важно вести себя правильно. Он начал понимать.
– Теперь вставай.
Медленно, очень медленно, не отводя от меня взгляда, отец Донован встал. Мы простояли так – глаза в глаза – довольно долго, почти слившись в одно существо и одно желание. И тут он дрогнул. Попробовал поднести руку к лицу, но не донес.
– В дом, – сказал я, тихо так. В дом, где все было готово.
Отец Донован опустил глаза. Попытался еще раз посмотреть на меня, но уже не смог. Повернулся в сторону дома, но остановился, вновь увидев темные холмики на огороде. Опять попытался взглянуть на меня и снова не смог – после вида этих черных залитых лунным светом кучек земли.
Двинулись к дому, он – у меня на поводке. Священник шел, покорно опустив голову, – хорошая и понятливая жертва. Пять покосившихся ступеней вверх, через узкие воротца, к входной двери, которую кто-то захлопнул. Отец Донован остановился. Глаза вниз, на меня не смотрит.
– В дверь, – сказал я своим мягким командным голосом.
Отец Донован задрожал.
– Заходи в дверь, – повторил я. Он не мог.
Перегнувшись через священника, я распахнул дверь. Ногой втолкнул отца Донована внутрь. Он споткнулся, устоял и остановился уже внутри, плотно стиснув веки.
Я закрыл дверь. На полу рядом с дверью я оставил фонарь и теперь поднял его и включил.
– Смотри, – прошептал я.
Отец Донован медленно и осторожно открыл один глаз. И замер. Время остановилось для отца Донована.
– Нет, – сказал он.
– Да, – сказал я.
– О нет! – сказал он.
– О да, – сказал я. И он заорал:
– Не-е-ет!
Я поддернул удавку. Крик как обрезало, и священник упал на колени. Хрипловато захныкал.
– Да, – сказал я. – Ужасное месиво, правда?
Его лицо исказилось в попытке закрыть глаза. Он не мог смотреть, только не сейчас, только не на это. И немудрено, зрелище действительно жуткое. Но он должен это увидеть. Должен. Не ради меня. И не только ради Темного Пассажира. Ради себя самого. Он должен увидеть. А он как раз и не смотрел.
– Открой глаза, отец Донован, – сказал я.
– Пожалуйста… – заныл он.
Это очень подействовало мне на нервы, хотя не должно бы; ледяной самоконтроль куда-то подевался: вот так ныть при виде этого месива на полу!.. Я сбил его с ног, с силой затянул удавку, правой рукой схватил за затылок и шарахнул лицом прямо о грязный покоробившийся пол. На лице священника появилась кровь, и это взбесило меня еще больше.
– Открой глаза, – сказал я. – Открой их. Открой их немедленно. Смотри! – Я за волосы откинул ему голову. – Делай, как тебе говорят. Смотри. Или я отрежу тебе веки.
Это прозвучало убедительно. Сработало. И он сделал то, что ему сказали. Посмотрел.
Мне пришлось потрудиться, чтобы получилось нормально, но для этого пришлось работать с тем, что было. У меня бы вообще ничего не вышло, если бы они не пробыли там достаточно долго, чтобы все высохло. Но какие же они были грязные!.. Мне удалось очистить почти всю грязь, однако часть тел пролежала в земле так давно, что уже нельзя было сказать, где начиналась грязь, а где кончалось тело. Об этом невозможно не думать, правда… Такая грязь…
Их было семеро, семь маленьких тел, семь удивительно грязных приютских детишек, выложенных на резиновые коврики для душа, чистые и непромокаемые. Семь ровных полосок поперек комнаты.
Указывающие на отца Донована. И вот он знает. Он скоро будет с ними.
– Святая Мария всемилостивая!.. Я резко дернул удавку.
– Не надо этого, отец. Не сейчас. Сейчас – момент истины.
– Пожалуйста, – прохрипел он.
– Да, проси меня. Это хорошо. Намного лучше. – Я снова дернул. – Думаешь, это все, отец? Семь трупов? А они просили?
Ему нечего было сказать.
– Ты уверен, что это все, отец? Всего семь? Я всех выкопал?
– О Боже!.. – прохрипел он с болью, которую было приятно слышать.
– А что в других городах, отец? Как насчет Файетвилля? Поговорим о Файетвилле?
Он только всхлипнул.
– А как насчет Ист-Оранджа? Там их было трое? Или я кого-то пропустил? Четверо в Ист-Орандже, а, отец?
Отец Донован попытался издать крик. В получившемся слабом звуке звучало настоящее чувство, правда, при плохой технике исполнения. Потом отец Донован свалился лицом вниз, и я дал ему немного поныть, прежде чем рывком поставить на ноги. Стоял священник шатаясь, совершенно не контролируя себя. Он обмочился, по подбородку стекала слюна.
– Прошу вас, – проговорил он. – Я не мог ничего с собой поделать. Просто не мог. Пожалуйста, вы должны понять…
– Я понимаю, отец, – сказал я, и в моем голосе теперь уже было что-то от голоса Пассажира.
Священник замер. Медленно поднял голову, и то, что он увидел в моих глазах, успокоило его.
– Прекрасно понимаю.
Я приблизился к нему вплотную. Пот на щеках священника, казалось, превратился в лед.
– Видишь, я тоже ничего не могу с собой поделать. Теперь мы почти касались друг друга. Натянув удавку, я снова сбил его с ног. Отец Донован растянулся на полу.
– Но дети?! Я никогда не смог бы сделать такое с детьми.
Я поставил свой тяжелый чистый ботинок ему на затылок и надавил что было силы.
– Дети – никогда. Мне нужны такие, как ты.
– Кто вы такой? – прошептал отец Донован.
– Начало, – ответил я. – И конец. Познакомься со своей смертью.
Игла была у меня наготове, она как нужно вошла ему в шею, легкое сопротивление сведенных мышц, но не самого священника. Нажатие на поршень – и шприц заполнил отца Донована быстрым и чистым покоем. Буквально через мгновение его голова поплыла, лицо повернулось ко мне.
Действительно ли он видит сейчас меня? Двойные резиновые перчатки, аккуратный комбинезон, гладкую шелковую маску? На самом деле видит? Или он увидит меня только в другой комнате, комнате Пассажира, Чистой Комнате? Со стенами, выкрашенными два дня назад в белый цвет, вымытой, надраенной, проветренной, такой чистой, что чище не бывает. Посередине комнаты, окна которой заклеены плотными прорезиненными листами белого цвета, посередине, под яркими лампами, на столе, который я сам сделал, видит ли он меня? Коробки с белыми мешками для мусора, бутыли с химикалиями и выложенные в ряд пилы и ножи? Видит ли меня наконец?
Или он видит только те семь грязных комков (хотя кто знает, сколько их всего было)? Или, в конце концов, видит, как сам безмолвно превращается в такую же массу там, на огороде?
Конечно же, нет. Его воображения недостаточно, чтобы представить себя в таком виде. И в какой-то степени он прав. Ему никогда не стать тем ужасным месивом, в которое он превратил детей. Я никогда так не смог бы, не позволил бы себе такого. Я не такой, как отец Донован, не такое чудовище.
Я очень чистоплотное чудовище.
Чистоплотность требует времени, но стоит его. Стоит, потому что Темный Пассажир будет доволен и надолго успокоится. Стоит просто для того, чтобы делать все правильно и аккуратно. Убрать еще одну кучу дерьма из этого мира. Всего несколькими аккуратно упакованными мешками для мусора больше – и мой маленький уголок мира станет чище и счастливее. Лучше.
У меня около восьми часов, прежде чем придет пора уезжать. И чтобы сделать все правильно, мне потребуется все это время.
Клейкой лентой я привязал священника к столу, обрезал всю одежду. Предварительную работу сделал быстро: побрил, помыл, обрезал все, что неряшливо торчало. Как всегда, я почувствовал, как прекрасный, долгий, медленный прилив начинает наполнять мое тело. Пока я работаю, он будет вибрировать во мне, поднимать и увлекать с собой, и так до самого конца, пока не угаснет и не превратится в отлив, на волнах которого уплывут и Жажда, и священник.
