Циферщик (СИ) - Пихтиенко Андрей Николаевич (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Из трубки доносился только неровный храп с присвистыванием. Потом какое-то шуршание, треск. Андрею на мгновение показалось, что он слышит ещё чьё-то дыхание в трубке, помимо пьяного Витиного храпа. Он сбросил вызов.
9
«Олечка, просыпайся дорогая, вставай! Родненькая, нельзя спать, слышишь!»
Мамин ласковый, но настойчивый голос, который будил её в далёком детстве, явственно раздался совсем рядом. Сознание обволакивала тьма — давящая, вяжущая и не отпускавшая.
Ольга медленно приходила в себя. Сквозь тьму старалась зацепиться за искорки бодрствования, пришедшие взамен мраку забытья. Она попыталась открыть глаза, но не смогла: плотная ткань мешала им открыться. В затылке пульсировала боль. Оля ощущала, что её руки и ноги крепко связаны, а сама она лежала на холодном, видимо, бетонном полу. В нос ударил резкий запах пыли, бензина и железа. Она не могла понять, где находится, и что вообще происходит.
Робкая попытка сдвинуться с места не увенчалась успехом. Всё тело оказалось свинцовым, и любое, даже самое крохотное движение давалось с трудом. Только всё сильнее впивались в кожу верёвки. Она попыталась закричать, но не услышала своего голоса. Только звук, похожий на хрип, вырвался из её груди, тотчас превратившись в кашель.
Всё это напоминало ночной кошмар — неотступный, леденящий кровь кошмар, из которого всеми силами хотелось выбраться. Но выбраться из него не получалось, как бы она ни старалась.
Сознание и трезвость мышления постепенно возвращались к девушке, а вместе с ними пришёл и самый настоящий, первобытный ужас. Ольга снова попыталась закричать. На этот раз вышло лучше. Уже не хрип, а лёгкий, истеричный визг. Во рту и горле не осталось ни капли слюны. В шее и голове пульсировала навязчивая тупая боль. Она невероятным усилием смогла перевернуться на бок, её щека коснулась холодного пола. Безличная прохлада бетона придала немного сил и уверенности. Губы шептали «помогите». К сердцу подступала паника, захватывающая и развращающая, лишающая рассудка и воли.
«Нет! Соберись, девочка! Нужно держать себя в руках! Нельзя сдаваться, нельзя быть слабой! Я буду бороться до конца!»
Оля подбадривала себя, набираясь храбрости. Она никогда не была трусливой, никогда не теряла уверенности в себе, всегда старалась полагаться только на свои силы. Ей пришлось пережить развод родителей и самоубийство родного брата. Она вышла из всего этого, не потеряв саму себя, не ища ни у кого жалости и поддержки. Даже Витя узнал о поступке Кирилла всего год назад. А развод родителей она встретила с достоинством и принятием. Ей не хотелось отдаляться от того образа, что витал вокруг неё в родном дворе с самого первого появления в нём. Быть кроткой, носить определённые маски, что ей прививали с самого детства. И она успешно справлялась с этим, открывая саму себя лишь немногим. Удивлялась, когда эти немногие считали её идеалом. Старалась изо всех сил уйти от того, что происходило в её доме.
С восемнадцати лет она обеспечивала себя сама, жила отдельно от спивающейся матери. Ей, конечно, всегда помогал отец, любивший её больше жизни и переживающий утрату отношений с бывшей женой, по большей части, из-за разрыва с любимым ребёнком. И всё равно, её самостоятельность, взрослость и целеустремлённость всегда были предметом Олиной гордости за саму себя. Что она не оправдала надежд матери, что позволила себе найти внутри ту Ольгу, которой ей хотелось быть, наперекор всему миру. Пускай, овеянная фанатичной верой мать, — изнурявшая её в детстве молитвами, наказывая тем, что заставляла сидеть на коленях в лохани, заполненной неспелым горохом, — поймёт, что она не ангел, которого та воображала себе вместо обычной девочки, которой Оля и являлась. Она — такая как есть, со своими мечтами, стремлениями, желаниями и поступками, которые она совершала, уверенная в их правильности. Оля смогла вытерпеть всё. Смогла доказать, что она личность, что она может существовать отдельно от чаяний своей матери. Тот неустанный гнёт — отголоски которого до сих пор кружат в воздухе вокруг неё — был снят. Снят, благодаря усилиям самой Ольги. Почему же она пришла в себя сейчас от голоса матери? Даже в страшной западне мать не покидала её голову.
Ольга старалась никогда не допускать серьёзных ошибок. В поисках своего суженного, своего защитника, она почти не оступалась. До Вити, в её жизни существовал лишь один. Взрослый, статный, обеспеченный, вселяющий уверенность, а в итоге оказавшийся жалким, мелочным и трусливым. Ища в нём спасение, Ольга натолкнулась лишь на разочарование и предательство. Рассказывая в первый и последний раз о нём Вите, она не могла сдерживать слёз, о причинах которых до сих пор не могла сделать однозначного вывода. Были ли эти слёзы признаком раскаяния о делах прошлого или лишь выплеском жалости по самым сладким, но несбыточным мечтам?
Но её жизнь смогла озариться настоящим светом, только тогда, когда она услышала наконец признание Вити. Друг со двора, чей восторженный взгляд, многие годы спустя, ярким солнечным воспоминанием всплывал в памяти. Да, тот взгляд был не одинок в своей восторженности. По иронии судьбы, вместе с Витей Ольга обрела и лучшего друга Вити, а после и её самой, — Андрея. Она до сих пор не могла выкинуть из головы то пьяное откровение. Тот сумасшедший, раскосый от алкоголя взгляд мутных глаз, что ловили её расположение с отчаянной преданностью и мольбой. Тогда, ответ был: «нет».
Что-то в Андрее всегда навеивало тревогу и недоверие. Что-то невидимое и загадочное постоянно возникало между ними, когда они были близки к совершенному открытию самого себя друг другу. Проявлялась неуловимая грань, которая всегда была скрыта в сумраке ото всех. Из-за неё Оля никогда не могла сказать, что знает Андрея так, как она знала Виктора. В тот день, глядя в зеркало души Андрея, она не сомневалась ни на секунду, когда отвечала ему отказом. В итоге, с тем предначертанием, что чувствовали лишь влюблённые, началась её жизнь с Виктором.
С Витей было столько уже пережито, что она не могла и представить даже намёка на окончательный и бесповоротный разрыв. Надев маску влюблённости, оптимизма и жизнелюбия в отношениях с Витей, Оля чувствовала, что эта маска срастается с её душой, и не могла не чувствовать радости от этих перемен. Нашёптывая друг друга ласковые слова перед сном, Оля искренне ощущала, что она — счастлива.
Живя с Витей, по началу в доме его родителей, а потом и на отдельной квартире, вместе с опьяняющим чувством свободы, глубокой привязанности, бесконечной радости, признательности и тому нестойкому, но такому желанному счастью в быту, Оля не могла не возвращаться к мыслям о своём прошлом, которые неизменно приводили к её брату. Что заставило его уйти из жизни так бесповоротно, трусливо и жалко?
Ольга помнила тот день очень отчётливо. Порой хотелось бы, чтобы он вылетел навсегда из головы, но эта злая весна всё наступала и наступала, непременно будоража и те мрачные воспоминания. Восемь лет разницы — большое расстояние для дружбы между братом и сестрой. Оля пришла тогда со школы, пообедав, прилежно делала уроки, успешно с ними справлялась… День был полон солнца, приятного тёплого ветерка и весеннего воодушевления души. А потом позвонила мать, захлёбываясь в слезах, сообщила, что Кирилл спрыгнул с крыши десятиэтажного дома. Оля со стыдом вспоминала свою первую мысль после этого известия: «хорошо, что не с крыши нашего дома и не в нашем районе».
Решение по собственной воле расстаться с жизнью для неё было сверхужасным, трусливым и выдающим слабость поступком. Ольга не представляла, ради чего или вопреки чему он смог решиться на этот шаг, и не могла понять этого даже сейчас, спустя много лет с момента его смерти. «Всегда нужно бороться до конца, что бы не случилось» — непреклонное убеждение не выходило из её головы.
Оле тогда было пятнадцать, Кириллу — двадцать три. Старший брат всегда был неразрешимой головоломкой для девушки. Чувство родственной близости выглядело явно чуждым. Всегда молчалив, предельно сдержан в эмоциях, холоден и тревожен. Никакой поддержки, никакой опоры, ничего близкого. Он лишь молча смотрел за её страданиями, упиваясь своей отстранённостью. Ничего не выражая — ни протеста, ни одобрения, ни понимания. Вскользь наблюдая, как она шептала слова молитвы, когда в её колени упирались каменные горошины, с удивлением и молчанием склонял голову на плечо и уходил, когда мать начинала хлестать ремнём её нагую спину. Поражающая закрытость и флегматичность, без капли чего-то, из-за чего его вообще можно было считать человеком, живым человеком.
