Поиск седьмого авианосца - Альбано Питер (чтение книг .txt) 📗
Адмирал подергал себя за длинный седой волос на подбородке.
— И вы по-прежнему верите в Бога, полковник?
— Там, в Освенциме, я усомнился в его существовании. Но… Да, верю. Я все еще правоверный иудей.
— А немцы — христиане, и они тоже верили в Бога, он ведь и у вас и у них всего один, не так ли?
— Да.
— Ну, и где же был тогда этот самый Бог?
Бернштейн уронил голову на сжатые кулаки и невнятно проговорил:
— Он отвернулся от нас.
Фудзита порывисто поднялся и повелительно сказал:
— Довольно, полковник. Ни слова больше! Понять этого я не могу — это выше моего разумения. Но теперь я знаю об этом — знаю от вас. И мне достаточно.
Бернштейн медленно поднял голову. Его серо-зеленые глаза едва ли не впервые были увлажнены слезами.
— Да, — сказал он. — Достаточно. — Голос его окреп. — Но теперь вы понимаете, адмирал, почему евреи во всем мире сказали: «Больше — никогда», почему Израиль так беспощадно отвечает на любую террористическую акцию? Почему мы сражаемся так, как не сражался еще никто и никогда?
— Да! Да! Самураю это понять нетрудно. Нас изображают как убийц, влюбленных в смерть, и рисунок этот верен. Но мы не воюем с безоружными, и нам присуща человечность. — Он опустился в кресло, побарабанил тонкими, как тростинки, пальцами по столу. — Вы будете присутствовать завтра на церемонии?
— Я служу на корабле, которым командуете вы, господин адмирал. Разумеется, буду.
— Я могу освободить вас от этой процедуры…
— Благодарю. Не стоит.
— Завтра мы казним пленных.
3
«Храм Вечного Блаженства», находившийся в носовой части ангарной палубы, представлял собой обширное квадратное помещение, обшитое некрашеными деревянными панелями. По обе стороны единственного входа в эту кумирню, сочетавшую черты буддистской пагоды и синтоистского храма, были изображены во всех подробностях пышные императорские хризантемы о шестнадцати лепестках.
Чтобы попасть из ходовой рубки вниз, на ангарную палубу, Брент Росс и Йоси Мацухара воспользовались подъемником.
— Просто-таки скоростной лифт в «Эмпайр Стейт Билдинг», — пошутил Брент, но летчик, огорченный и разозленный вчерашним столкновением на заседании штаба, никак не отозвался и продолжал хранить торжественно-угрюмый вид.
Ярко освещенная сверху рядами фонарей, ангарная палуба всегда производила на американского лейтенанта сильнейшее впечатление: она тянулась на тысячу футов в длину и на двести — в ширину и была самым грандиозным помещением из всех, какие человек когда-либо отправлял в море. Двигаясь рядом с Мацухарой по направлению к храму, Брент проходил мимо ста пятидесяти самолетов палубной авиации «Йонаги» — пикирующих бомбардировщиков «Айти D3A1», торпедоносцев «Накадзима B5N2» и истребителей палубной авиации «Зеро», над которыми возились механики и техники в зеленых комбинезонах. Уши у него закладывало от оглушительной мешанины звуков — лязгали и звенели инструменты, пулеметными очередями стучали пневматические молотки, грохотали колеса допотопных тележек, на которых доставлялись к самолетам аккумуляторы, боезапас и детали, перекрикивались люди, и вся эта какофония многократно усиливалась гулким эхом, разносившимся под стальными сводами этой пещеры.
— Погляди-ка, Йоси-сан, — дернул он летчика за рукав. — У твоих истребителей уже заменяют моторы.
— Таков был мой приказ, — коротко кивнул тот. — К завтрашнему дню должны управиться. Не механики, а золото.
— Это верно, — согласился Брент.
Между тем они уже входили в храм. Ничего подобного Брент не видел ни на одном военном корабле. Там не было ни того, что в католических храмах называется «неф», ни стульев или скамеек для молящихся. Храм был заполнен выстроенными в несколько шеренг офицерами «Йонаги» в парадной форме и с мечами. Они стояли лицом к алтарю, находившемуся у переборки по левому борту, по обе стороны от которого несли караул два каменных льва не меньше трех футов высотой. На алтаре стояли и лежали драгоценные реликвии — изваяния богов и зверей, магические зеркала и черепаховые гребни и две золотых статуи Будды — одна из Ясукуни, другая из Исе. Над алтарем висело изображение императора Госиракавы, написанное шестьсот лет назад, а справа и слева от него на особых полках стояли сотни белых урн с прахом моряков, погибших в ледовом плену и в боях против арабов. Посередине высился затянутый белым атласом помост, на котором были установлены шестнадцать урн, приготовленных для праха павших в позавчерашнем бою. Тела еще семнадцати человек покоились на дне залива.
В ожидании адмирала Фудзиты Брент стоял «вольно», положив руку на эфес своего меча, не предусмотренного правилами ношения американской военно-морской формы. Это был освященный традициями и овеянный легендами драгоценный клинок, доставшийся ему при особых обстоятельствах.
Брент вспомнил, как полгода назад в ста восьмидесяти милях северо-западнее Гавайских островов лейтенант Нобутаке Коноэ сделал себе харакири, выбрав — нет, почтив выбором! — его, Брента Росса, в свои кайсяку. Брент, который должен был в роковой миг ритуального самоубийства одновременно отсечь ему голову, стоял сзади, держа меч у правого плеча, когда Коноэ твердой рукой вспорол себе живот бритвенно-острым лезвием кинжала вакидзаси и вслед за струей крови на палубу выпали кишки. Твердо очерченный подбородок дрогнул, рот открылся, блеснули крепко стиснутые зубы, в широко раскрытых глазах бился беззвучный крик боли. Брент ступил вперед, впившись взглядом в склоненную шею и пучок волос, чуть ниже которого он должен был нанести удар. По сигналу Фудзиты он опустил меч, вложив в удар всю свою силу. Клинок, рассекая воздух, не свистнул и не загудел, а словно запел на какой-то ликующе высокой ноте и опустился. Звук был такой же, как от мясницкого топора, разделывающего тушу. Голова лейтенанта отскочила, покатилась по палубе. Мелькнул прикушенный зубами язык. И в эту минуту Бренту стало дурно.
Команда: «Смирно!» — и вернула его к действительности, словно набросив плотное одеяло тишины на ангарную палубу, где техники мгновенно отложили свои инструменты и вытянулись. Появился адмирал Фудзита, перед которым шли священник и двое служек. За ними по старшинству двигались старшие офицеры авианосца. Фудзита стал посередине лицом к алтарю и помосту, а по бокам замерли, взяв на караул, капитаны третьего ранга Митаке Араи, Хакусеки Кацубе и Нобомицу Ацуми, лейтенант Даизо Сайки, подполковник Тасиро Окума и лейтенант Тацуя Йосида. Не было только Таку Исикавы, лежавшего в судовом лазарете. Адмирал Марк Аллен, выглядящий усталым и подавленным, молча стал в строй рядом с Брентом, а полковник Ирвинг Бернштейн в свежем, чуть подкрахмаленном и отглаженном полевом комбинезоне цвета хаки — рядом с Мацухарой. Вытянувшись, офицеры смотрели на приближающегося к алтарю священника.
Это был наголо бритый согбенный старик в торжественном облачении — бирюзовом балахоне и широких мешковатых штанах, спускавшихся на черные лакированные деревянные сандалии. Его служки тоже были наголо бриты и носили черные просторные блузы: за спиной у них висели широкополые остроконечные шляпы, а на груди мешочки для сбора пожертвований — монет достоинством в 50 иен или пакетиков вареного риса. Один из служек время от времени ударял в барабан, покуда другой обходил храм с серебряным подносом, на котором Лежал еще дымящийся пепел. Священник, подойдя к алтарю, нараспев произносил заупокойную молитву.
Брент вслушивался, стараясь различить знакомые слова.
— «Будда пришел в этот мир в поисках истины», — шепнул ему Мацухара.
— Да-да, я понял, — ответил Брент.
Ему уже приходилось присутствовать на буддистских церемониях — обычно погребальных, ибо японцы с их загадочной психологией синтоистскими обрядами отмечали радостные случаи — рождения и свадьбы. Он знал, что служба будет тянуться бесконечно и приготовился терпеливо выстоять ее. Однако он ошибся.
Барабан забил чаще и ритмичней, а второй служка, поставив поднос, достал флейту. Офицеры в шеренгах совсем окостенели, когда появилась очень красивая девушка с длинными черными косами, одетая в нарядное, богато расшитое золотыми цаплями кимоно, перехваченное в талии белым шелковым поясом. В руке она держала палочку с нанизанными на нее двенадцатью серебряными колокольчиками, издававшими мелодичный звон. Фудзита надменно выпрямился, и Брент увидел у него на лице гнев. Адмирал не пускал женщин на корабль, сделав единственное исключение для Сары Арансон — и то лишь потому, что она принесла на «Йонагу» сведения, от которых зависела судьба авианосца.
