Четыре сына доктора Марча - Обер Брижит (книги регистрация онлайн txt) 📗
«Ну, Джини, твои маленькие исповеди очень интересны… Если бы ты знала, как близко подошла к истине; жаль только, что воспользоваться ты этим не успеешь, дорогуша…
Твой возлюбленный во смерти».
Стоило ради этого будить меня в шесть утра! Доктор все еще не вернулся, наверняка они арестовали его — он ведь был ее любовником, а любовников всегда арестовывают; машина… слышно, как подъехала машина, она останавливается, Старушка просыпается, проходит мимо моей комнаты (узнаю ее шаги — она ходит в шлепанцах), в дверь только что позвонили. Может, доктор забыл свои ключи? Все зашевелились, пойду посмотрю, что там происходит, а дверь на этот раз запру. Дурацкие лестницы: бегаешь по ним без конца вверх-вниз — мне приз уже пора вручать, как в нью-йоркском марафоне.
Дневник убийцы
Они не арестовали папу. Везунчик… Кто-то этой несчастной бабенке послал злобное письмо, и она прыгнула с моста, потому что страх и угрызения совести замучили ее… и папа, конечно же, прочитал письмо и знает теперь, что один из нас трахался с его подружкой и что кто-то другой знает об этом; наверное, он думает, что его выдала мама или эта шлюха Джини… Не стоит ее даже вышвыривать вон — сама уйдет, папа, не волнуйся; уйдет далеко-далеко.
А фараоны сейчас явятся и будут повсюду рыться, искать счастливчика сына, разделявшего ложе отца. А в самом ли деле я правильно поступил, оставив письмо при ней?
Представляешь себе, она вообразила, что я проболтался! И потребовала объяснений: там, в безлюдном местечке, у нас было назначено свидание — ни тебе зевак, ни просто прохожих…
Едва мы начали разговаривать, как она занервничала; я вообще-то намеревался быть любезным, но у меня было не слишком много времени — она схватила меня за запястье, я попытался вырвать руку, она не отпускала; не раздумывая, я ударил ее кулаком в живот; она согнулась пополам, ее вырвало; я ни о чем не думал — лишь о том, что теперь она знает слишком много, знает, что я не так уж мил, как кажется, что я могу сделать больно, очень больно, а этого, как ты прекрасно понимаешь, никто знать не должен — никто не должен знать моего настоящего лица.
Она поднялась, хотела закричать — уже открыла рот; я схватил ее за щиколотки, приподнял — она цеплялась за парапет, но все еще была оглушена моим ударом — и подтолкнул ее… Бум! Огляделся: ни души. Прошел товарный состав с завода, я спокойно удалился: нет ни малейшей опасности того, что она уцелеет, грохнувшись с такой высоты. Но и удовольствия было немного: слишком быстро и… чисто. Мне сразу же захотелось чего-нибудь посущественнее, аппетит разыгрался.
Хочу спросить у тебя, Джини: ты так и не веришь, что это я, да? Думаешь, это тот болван Эндрю Чертекто? Он, бедолага, должно быть, обшаривал труп Карен, надеясь стащить что-нибудь, — святая простота, об этом все знают…
Значит ты, дорогуша, не веришь, что я — единственный и правомочный автор этой ужасающей цепочки убийств? Тогда слушай внимательно, точнее, читай — читай своими маленькими, красными со сна глазками (нашла мою записочку? знаешь, ты ведь открыла очень быстро, едва не застала меня врасплох), читай внимательнее, грязная пьянь, утреннюю газету: завтра на первой полосе там будут давать свежее мясо, могу даже сказать тебе, что одето оно было в розовые брюки в обтяжку. Теперь твой ход. Я сработал на «отлично».
P. S. Как я уже сказал, мне пришлось испытать при этом чувство неудовлетворенности… Не удержался вовремя… Не будь ревнивой, и тебе достанется… Самый смак!
Дневник Джини
(магнитофонная запись)
А-а-апчхи! Черт! Чертов дасморк! Сейчас три часа дня, у бедя течет из доса; сижу у себя, укрывшись пуховиком, и треплюсь в этот чертов багдитофон. Час от часу не легче! Здобит, — давердое, у бедя теппература. Старушка велела бде лечь в постель, я проглотила горсть аспирида — посботриб, что будет!
На этот раз я вообще уже де подибаю, что происходит… Божет, я да гради горячечдого бреда… Утроб вдруг проедулась в восебь, всю дочь бде сдились кошбары — и это после всего, что случилось дочью!
Когда доктор вердулся, все спустились вдиз, физиодобия у доктора была противдая, он объясдил даб, что у его подружки дашли письбо: будто у дее была куча любовдиков и, десобдеддо, ода покодчила с собой, чтобы избежать скаддала.
А его почему вызвали — сокрыто бракоб, — об этоб ди словечка! Бужа оставили да допрос; доктор, похоже, тут вовсе ди при чем, до теперь од, доджно быть, здает, что одид из его болокососов спад с его бюбовдицей… тяжко придется! Потоб доктор пошел к себе даверх — спать, а потоб и бы. А кробе прочего, поедание субасшедшего, да еще это дурацкое Рождество — сил больше дет.
Вспобдила, что утроб, как только встала, сразу пошла посботреть и обдаружила записку сопляка — еще не читала ее, вребеди не было; теперь подятия де ибею о том, кто из дих где, — и напдевать, развлекаюсь теб, что утираю дос… Сейчас прочитаю. Ддеб даже есть де стала — тошдит… Ладно…
Черт! Это невозбождо, дуждо депребеддо заглянуть в газету.
Де хочу, чтобы все это сдова дачалось, де хочу; Господи, пожалуйста, сдедай так, чтобы это оказадось простым совпадением — хватит с бедя, де хочу.
Проклятая дерьбовая газета — себдадцатилетняя девочка, слышишь, Господи: себдадцатилетдяя! с перерезанным горлом, известно ли тебе, каково это, когда человеку горло перерезают? В тюряге была одда девица, ода перерезада гордо своебу бужу, так ода вребя от вребеди орала: «Кровь, кровь, ода так и брызжет, кровь!» — и ее дакачивали успокоительдыби.
Да бертвой девушке были розовые брюки — в газете об этоб пишут, — ей быдо себдадцать, звали ее Джаби, ода работала да заводе. «Садист орудует сдова». Жирным шрифтом. Пишут, что Эндрю, божет быть, отпустят, что полиция дубает, что орудует все тот же тип. Уболяю вас, полицейские: дубайте так, дубайте, да только на этот раз — поживее.
Как же он бог уз дать об этоб до того, как дапечатали газету? Как? Ясно как. До де хочу этого, де хочу!
Если полиция опять придет — расскажу им все. А там уж как Бог рассудит!
Ду разве что в шесть утра потиходьку сбегал за первой же газетой? Ду да, кодечдо так: как только все пошли даверх спать, од вышел на улицу, увидел это и воспользовался случаеб, чтобы дагдать да бедя страху! Ду точдо! Дадо же быть такой дурой! Чуть не попалась, как салага какая-нибудь! Ду вот, так-то лучше… Ибеддо так — идаче и быть де божет. А теперь отдохдеб.
Дневник убийцы
Ну и чудесный же денек! Все вокруг серое, зловеще-серое, густого удушающе-серого цвета — мне очень нравится, когда вокруг становится так мрачно и снег сыплет в порывах ветра. За обедом у папы был странный вид… Он оглядывал нас, и взгляд у него был нехороший. Мы, конечно же исключая меня, не понимали, с чего бы это вдруг; решили, что из-за прошедшей ночи, беспокойства, допроса, учиненного фараонами. А дорогой папочка ломал голову над вопросом о том, кто же из нас поиграл в лошадки с его кобылкой…
Бедный папа… Мама тоже выглядела странно. Чопорно. Должно быть, она что-то подозревает. Тем более что фараоны утром звонили — знать бы, чего они ей наговорили… Бедная мама… У Джини насморк, она беспрерывно шмыгает носом, как замарашка какая-нибудь.
Сегодня утром, едва проснувшись, я слышал, как ты где-то рылась, но знаю, что газету ты не прочла: видел потом ее в библиотеке — она лежала нераспечатанной.
Как тебе мой сюрприз? До тебя дошло, кто здесь Хозяин? Никогда не забывай, Джини: ты живешь здесь для того, чтобы прислуживать нам, удовлетворять наши потребности. Я вовсе не шучу, а кое-что объясняю, но знаю, что ты, как всегда, не придашь этому значения и — опять же как всегда — попадешь впросак.
