Смерть как сон - Айлс Грег (книги полностью .TXT) 📗
– «Обнаженные в состоянии покоя», – на безупречном английском объявил в моих наушниках диктор. – Представляем вашему вниманию одну из самых провокационных экспозиций музея, которая в настоящий момент насчитывает семь полотен, принадлежащих кисти неизвестного автора. Экспозиция объединена одной темой – на картинах изображены спящие женщины – и представляет собой одну из самых интригующих загадок современного искусства. По имеющимся данным, вся серия, более известная как «Спящие женщины», состоит из девятнадцати картин, выполненных маслом на холсте. Первая из картин увидела свет в тысяча девятьсот девяносто девятом году…
…Расположив все произведения в хронологическом порядке, мы легко заметим, как меняются от картины к картине стиль и техника автора, проходя четкий путь от импрессионизма к натуралистическому реализму. А последние работы серии отличает почти фотографическая точность передачи линий и теней. Изначально предполагалось, что на всех картинах изображены спящие натурщицы, но в последнее время эта точка зрения все больше и больше подвергается сомнению. Первые работы серии были предельно абстрактны, зато более поздние полотна произвели настоящую сенсацию у многих коллекционеров из Азии, среди которых бытует мнение, что художник писал свои картины не со спящих, а с мертвых моделей. Именно поэтому директор музея принял решение назвать настоящую экспозицию «Обнаженные в состоянии покоя»…
…Четыре самые поздние картины серии, увидевшие свет в последние полгода, были проданы по рекордным ценам. Последнее произведение, озаглавленное просто «Номер девятнадцать», стало собственностью японского бизнесмена Ходаи Такаги и обошлось ему в один миллион двести тысяч фунтов стерлингов. Наш музей бесконечно благодарен господину Такаги за любезное разрешение выставить три из принадлежащих ему работ серии в рамках настоящей экспозиции. Что же до автора «Спящих женщин», то он, как мы уже говорили, хранит свое инкогнито. Эксклюзивные права на продажу его произведений принадлежат Кристоферу Вингейту, Нью-Йорк, США.
Я в очередной раз окинула взором собравшихся и вдруг встревожилась – все они стояли как статуи, молча глядя на выставленные в зале картины. Обнаженные женщины. Спящие. Возможно, мертвые. Я повидала на своем веку столько мертвых женщин, что этому мог бы позавидовать любой патологоанатом. И многие из них представали перед объективом моей камеры без одежды, которая была либо посечена осколками артиллерийских снарядов, либо уничтожена огнем пожарищ, либо сорвана насильниками в военных мундирах. В моем архиве значилось несколько сотен подобных снимков… несколько сотен разных ликов смерти, каждый из которых намертво впечатался в мою память. Казалось бы, мне не привыкать. И все же странный зал, странные картины, странные люди – все это вызывало в моей душе тревожные предчувствия. Мои фотографии с истерзанными женскими телами несли в себе мощный заряд отвращения к насилию и войнам. Но что-то подсказывало мне, что неизвестный художник, автор «Обнаженных в состоянии покоя», ставил перед собой иные задачи.
Я с трудом перевела дыхание и переступила порог зала.
Мое появление не осталось незамеченным и вызвало едва уловимую волну движения, прокатившуюся по залу. Словно в тихий омут бросили мелкий камешек, вызвавший к жизни легкую рябь. Женщина – да к тому же еще и европейской наружности – явно помешала. Как будто все они вдруг разом устыдились того, что делают в этой комнате. Спокойно и твердо встречая бросаемые на меня исподтишка взгляды, я приблизилась к той из картин, около которой толклось меньше всего мужчин.
В следующую секунду, моментально забыв о веселых и праздничных китайских акварелях, я испытала настоящий шок. И дело было не в том, что произведение несло на себе явные черты европейского стиля. Не в силах вздохнуть и шевельнуться, я тупо разглядывала холст, на котором была изображена обнаженная женщина в ванне. Опять-таки не азиатка. И моложе меня лет на десять. Ее поза – в особенности безвольно свесившаяся через эмалированный край рука – живо напомнила мне «Смерть Марата» – шедевр, который я, к стыду своему, видела лишь на обложке детской настольной игры. Впрочем, эту женщину писали под другим ракурсом, представив взору зрителя и грудь, и «холм Венеры». Глаза ее были закрыты, лицо излучало покой, и все же я не могла определить, на что это больше походило – на сон или на смерть. Цвет тела был неестественно белым – кожа отливала алебастром. На секунду мне вдруг показалось, что, если эту женщину перевернуть на живот, моему взору предстанет побагровевшая от притока крови спина…
Почувствовав позади себя неуловимое движение, я нарочито неторопливо перешла к следующему полотну. Это была уже другая женщина, и лежала она на плетеной кровати, точнее, на постеленной вместо простыни плетеной циновке. Полуоткрытые глаза ее, казалось, смотрели куда-то за мое плечо тем самым остановившимся взглядом, на который я много раз натыкалась в стенах полевых моргов и у кромки наспех вырытых братских могил… Даю руку на отсечение, эта женщина выглядела, как мертвая. Не факт, что она действительно была мертва, но художник, безусловно, четко представлял себе, как именно следует изображать смерть.
И снова я почувствовала, как за моей спиной смыкаются молчаливые ряды. Едва различимый в полной тишине шорох туфель, слабо угадываемый шелест одежды, легкое, как перышко, дуновение чьего-то прерывистого дыхания. Может быть, они следили за моей реакцией на увиденное? Женщина, запечатленная на картине, выглядела абсолютно беззащитной. И даже если она мертвая, кто сказал, что мертвые сраму не имут? Жадно скользящие по ее нагому телу взгляды этих румяных офисных клерков сильно смахивали на надругательство над телом погибшего, на последнее и самое оскорбительное унижение. Еще в далекой древности человек изобрел такую простую вещь, как посмертные покровы. Усопший имеет право на неприкосновенность! Точно так же как живой человек имеет право справлять нужду вдали от посторонних глаз. Все нормальные люди воспитаны на чувстве уважения к мертвым – не столько к их телам, сколько к памяти о них…
Кто-то заплатил почти два миллиона долларов за такую вот картину. Возможно, даже за эту самую. Разумеется, это был мужчина. Женщина могла приобрести ее, пожалуй, только с одной целью – чтобы тут же предать огню. Во всяком случае, нормальная женщина. Прикрыв глаза, я вознесла в уме краткую молитву по этой несчастной, изображенной «в состоянии покоя», и по-детски наивно, но зато изо всех сил пожелала ей оказаться живой…
После этого продолжила осмотр экспозиции.
Следующая картина висела прямо над каменной скамейкой, прилепившейся к стене. Она была меньше, чем первые, – примерно шестьдесят сантиметров в ширину и девяносто в высоту. Перед ней стояли двое. Но на картину не смотрели, вылупившись на меня с почти суеверным ужасом. Клянусь, что в это мгновение они с ног до головы покрылись «гусиной кожей». Стоило мне приблизиться, как они суетливо расступились, пропуская меня к полотну. Еще не успев поднять на него глаза, я пережила мгновенный приступ сильнейшего беспокойства, а по спине прокатилась мелкая дрожь.
Женщина, как и те, прежние, была без одежды. Она сидела у окна, склонив голову к плечу и привалившись к подоконнику. Ее кожа была подсвечена то ли закатным, то ли рассветным солнцем. Полузакрытые глаза скорее могли принадлежать пластмассовой кукле в витрине магазина детских игрушек, чем живому человеку. Она была худощавой, руки свободно лежали на коленях, а длинные волосы спадали темной вуалью ниже плеч. Мне показалось, что она обернулась ко мне, едва я приблизилась, и хочет что-то сказать…
Я вдруг ощутила привкус железа на языке, а сердце ухнуло куда-то вниз. Это было не живописное полотно, а… зеркало. Лицо изображенной женщины до последней черточки повторяло мой собственный облик. Со стены на меня смотрела… я сама. Тело тоже принадлежало мне. Мои ноги, бедра, грудь, плечи, шея. И лишь глаза… у меня не может быть такого мертвого взгляда. Я поймала этот взгляд, и меня вновь захлестнул мой кошмар. Я пыталась сбежать от него, задумала книгу мечты, умчалась за десять тысяч километров на другой край света – но и здесь он меня настиг.
