Грязь - Миллер Рекс (книги полностью бесплатно TXT) 📗
— Да, но кто он такой и почему его файл уничтожен?
— Этого я не могу вам сказать. Он был частью экспериментальной программы, которая осуществлялась в Юго-Восточной Азии. Это было в начале шестидесятых годов, еще до войны. Примерно в шестьдесят четвертом Банковского привлекли к участию в программе, которую потом вскоре аннулировали. Поэтому необходимо было убрать его файл. Было бы ошибкой закладывать в компьютер группу его крови и отпечатки пальцев. Я пошлю телексом его досье и все, что может помочь вам, а также фотографию Банковского. Больше мне не звоните и не пытайтесь связаться со мной через Сонни Шенбергена, потому что он просто не сможет меня найти. Все, этот мост уже сожжен.
— Одну минуту, мистер. Этот Банковский убил, видимо, десятки людей, и целый город трясет от ужаса перед этими убийствами. Помогите мне связаться со службой безопасности. Мне нужна вся информация об этом человеке. Я имею в виду... Что заставляет его убивать? Как он выбирает свои жертвы? Кто его научил так хорошо убивать? Как можно его выследить? Мне нужно знать, как...
— Что заставляет его убивать? Просто ему это нравится. Кто научил его убивать? Уверяю вас, никто. Он самоучка. Его слабое место? Хорошо, он весит около четырехсот пятидесяти фунтов, мистер Эйхорд, так что если вам немного подождать, то он скоро обожрется до смерти. Я посылаю вам его досье. До свидания, мистер Эйхорд.
Внутри телефакса зашумело, расставились сотни тысяч точек. Джек подождал, пока все это не прекратится. Потом вынул бумагу из прорези и впервые увидел лицо Зверя.
Под землей
В комнатушке стоял запах экскрементов, усиленный во много раз. Во сколько? В миллион? В десять тысяч? Существует ли шкала, по которой можно измерить это зловоние? Вонь была чуть больше той, что он мог воспринять, а воспринять он кое-что мог. Он открыл бутылку “Бурбона”, набрал полный рот освежающей жидкости и проглотил ее, чтобы заглушить тошноту, подавить органы чувств и приглушить их нервные импульсы.
Какой-нибудь особенный звук, вид или запах чего-то пробуждали в нем воспоминания детства или более поздних лет. То, что вам или мне может показаться только неприятным, — запах сигарного дыма, скрип мела по доске, аромат больничной антисептики, — его могло подвигнуть на убийство. Волны ненависти и безумства могли нахлынуть на него в ослепительном яростном гневе, когда его охватывало возбуждение смерти, опаляя внезапным огнем. Вот когда ему требовалась вся его сосредоточенность, весь его опыт и самоконтроль, потому что именно тогда он творил свои мерзкие дела.
Малейшие, казалось бы, несвязанные вещи — указывающий жест, шум ветра, шуршащего среди листвы, звук металлических подков на подошвах или далекие голоса — опять бросали его в воспоминания о холодном страхе ожидания, когда он молился Богу, призывая, чтобы тот выслушал, пожалел его, помог ему. Он слышал в своем металлическом ящике, что шаги и грубые голоса приближаются. Он снова видел человека-змею, и малыш Дэнни чувствовал, что его опять будут бить, и опять, и опять (о-о-о, а-а-а-а-а, он немеет, — не надо мне делать больно! Мама!). Не разрешай ему меня бить! Мама, мама! Он описался от непроизвольных спазм нетренированных мышц и сидел мокрый в том ужасном чулане, глядя через маленькую щелочку в двери, держа на руках собаку и надеясь на то, что человек-змея не найдет их на этот раз.
Он не мог выкинуть из памяти эту сцену. Он вспоминал ее, услышав звук спускаемой воды в туалете, звук любой струящейся жидкости. Теперь в его памяти всплывает запах дерьма, которое несется, течет по трубам в море, вниз, вниз, к мальчику Дэнни. О, мальчик Дэнни! Трубы, трубы, по которым это дерьмо спускается вниз, вниз, в канализацию с глиной и бетоном, с химикалиями в трубах и со шлаками в туннелях, по боковым путям и наклонам к магистрали, которая проходит под ним. И он опять вспоминает себя, сидящего в чулане. Вспоминает свою ненависть, и горечь воспоминаний об ужасном человеке-змее опять отравляет его сознание.
Дэнни притаился в чулане, в то время как этот человек в ярости выкрикивает угрозы и пугает его ужасными змеями, и змеи, свившись кольцами, ужасным ударом сбивают маму со стула. Несет винным перегаром из разбитой бутылки, и он видит страшных голубых корчащихся змей, оружие, скорпионов, драконов и черепа, скарабеев, орлов, которые извиваются, летят, ползут, поднимаются, скользят, панически бегут и взрываются вокруг смердящего волосатого куска мяса с костями и чешуйчатой кожей, вокруг человека-змеи, которого он презирает. Он его ненавидит и боится со всей силой, какая может жить в маленьком, измученном, разрывающемся сердце ребенка. Человек-змея клянется, что убьет этого маленького пса и вышвырнет его из окна. Смеясь, он зачем-то направляется к чулану, где спрятались мальчик и собака, и когда начинает открывать его, мальчик каким-то образом останавливает его. Мысленно он говорил собаке, что обязательно спасется. Все это случилось где-то в глубинах сознания, куда вы и я в наших удобных креслах никогда не попадем, потому что мы живем так, что в наших воспоминаниях нет места ужасам детства, которые ежедневно испытывал маленький Дэниэл.
В подвале своей памяти он всегда находит воспоминания о двух бутылях, которые стояли внизу, на полке с пыльными химикалиями. Он помнит эти две бутылки. Они дымились, когда из них вытаскивали пробку, потому что из этих маленьких бутылок толстого стекла выходила чуть заметная, но опасная кислотная струйка дыма. И когда человек-змея засыпает в стельку пьяный и глаза его закатываются, Дэнни берет эти две бутылочки, берет своими маленькими руками, которые он обернул тряпкой, берет, и его мозг, ЕГО МОЗГ, о Господи, его мозг уже вычерчивает кривые, уничтожающие вид движущихся бликов чужих очей. Кислота несет заряд мистической энергии на недопустимом уровне желания — и вот курящаяся жидкость льется на глаза, на лицо спящего голубого человека, и мальчик даже в свои девять лет осознает, какая расплата ему положена за это. И спящий пьяный урод вскакивает и, просыпаясь, кричит, ослепленный, от безумного, невысказанного ужаса.
— НЕ-ЕЕ-ЕЕЕТ! АА-АА-ААА! КИСЛОТА!
Даже сейчас ему приятно слышать это ласкающее душу эхо от криков человека-змеи. А вот он опять в Максе, в тюрьме Марион, слышит разговор двух черных. Он опять вместе с неисправимыми преступниками. Опять в камере блока Д, где висит, белое изображение белого человека, на котором разбрызгали БААД, колдовское предостережение черных афро-американских защитников, которые контролируют блок Д. Двое из этих черных боссов уже прибежали, чтобы связать его, ярко сверкнул нож, и на каком-то уровне энергии, недоступном пониманию, он победил их.
Они были настолько самоуверенны, что решили, будто смогут запугать эту силу, это существо, которое обозначилось как источник власти без всякой привычной демонстрации огромных мускулов или военного склада ума, всепобеждающей, неукротимой энергии, неумолимой, как физический закон массы и движения, существо, которое будет выкручивать руки, рвать на части, раздирать, разрезать, уничтожать, избивать, калечить, уродовать, ломать хребты, как прутья, кости, как сухие сучья, бить цепью, круша их шеи, так похожие на карандаши.
— Умри! — кричит он.
— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! ААААААААААА!
Опять крик человека-змеи. Он слышит его, когда этот человеческий мусор с вонючим черным предсмертным криком падает с верхнего яруса в притихшую массу заключенных, доносчиков, убийц, маменькиных сынков, надзирателей, жуликов, тюремных юристов, фраеров, близоруких ублюдков. И он все еще помнит смрад того, кто умирал. Помнит, как сидел в камере, ожидая наказания, на хлебе, воде и гнилой пище. Помнит свое отвращение, тараканов и крыс.
Память опять возвращает его во Вьетнам, где он сидит в засаде совсем один на зеленом холме над переплетением дорог. Огромное “X” патронташа перекрещивается на его груди. Дерьмо с черными каменными глазами, выражающими твердость и неумолимость, с грубым лицом, стерегущее жертву со стаканом пива, в два с половиной раза разбавленным. Он не чувствует укусов насекомых, не страдает от палящего солнца, его не мучает жажда, он только предвкушает удовольствие. Вот он замечает движение внизу, но не с той стороны дороги, где его можно было бы ожидать. Он чувствует это движение, чувствует через интуитивное покалывание, как животное, осознает, что оно не под ним, лишь предполагает это, потому что “видит” это движение как физическое предзнаменование, на самом деле не видя и, естественно, только догадываясь, что враг вне поля его зрения, за его спиной. Он поворачивается и почти рядом видит солдат, которые уже поднимают свои АК-47. Но его оружие стреляет быстрее и без всяких колебаний. Их разрывает на куски и разбрасывает по траве со странным звуком, как будто из людей льется песнь смерти.
