Сорок лет назад (СИ) - Володин Мирон (мир бесплатных книг .TXT) 📗
— Ну как, вам уже легче, сэр?
Дядюшка мог дышать, но старался говорить очень тихо, чтобы не слышно было, как он шепелявит. Издали Максиму не удалось разобрать ни одного слова. Только Чан угадал его желание.
— Извините, сэр, — сказал он, обратившись к Максиму, — но я вынужден буду вас побеспокоить. Там, в библиотеке, осталась лежать вставная челюсть вашего дядюшки. Мне пришлось вынуть ее, когда он упал, чтобы она не попала ему в горло. Она лежит прямо на столе. Не окажете ли такую любезность, принести ее сюда?
Войдя в библиотеку, Максим сразу же обратил внимание, что стул отодвинут неестественно далеко от стола, что стакан, правда, не разбившись, все же валяется на полу, по которому разлита вода, и что зубной протез действительно лежит на столе, поверх нескольких исписанных листиков бумаги. Завернув его в чистый лист, он уже собирался вернуться в спальню, как заметил в одном из ящиков письменного стола торчащую из него связку ключей.
Несмотря на то, что за стеной лежал задыхающийся дядюшка, сердце его радостно и тревожно забилось. Тревожно опять-таки не из-за дядюшки, а потому, что он почувствовал себя находящимся на пороге какого-то значительного открытия. Все складывалось на редкость удачно. Он давно ждал благоприятного момента. Теперь ни в коем случае нельзя его упустить.
В тот раз ему не удалось установить, который из них — поэтому сейчас он открыл ключом подряд один, другой, третий ящик, пока не наткнулся на толстую папку в коленкоровой обложке. Ее-то он успел разглядеть в дядюшкиных руках и знал, что это именно то, что ему нужно. Оставив ящик незапертым, Максим забрал ключи с собой, захватил протез и торопливо вышел из комнаты.
Кажется, он отсутствовал слишком долго, и, кажется, Чан обратил на это внимание.
— Были какие-то трудности?
— Там разлита вода, — нашелся Максим. — Я поскользнулся. Впрочем, теперь уже все в порядке. Вот, — он протянул завернутую челюсть.
Он надеялся, что такое объяснение устроит Чана. Во всяком случае, тот больше не задавал вопросов.
Чан вставил челюсть на место. Это успокоило дядюшку. Они услышали его голос, он звучал уверенно и даже чуточку жестковато.
— Слышите, я требую, чтобы в доме все шло своим чередом. Я не настолько плох, чтобы приставлять ко мне сиделку. У вас и без меня достаточно хлопот. Ты, Петр, продолжай репетировать. Прием не отменяется. Все остается, как мы договорились. А тебя, Чан, я прошу взять на себя организацию. Ты должен проследить, чтобы… — дядюшка судорожно глотнул ртом воздух и с нетерпением потянулся за маской.
Чан тут же надвинул ее дядюшке на лицо.
Его рабочий пиджак висел переброшеным через спинку стула. Максим заботливо убрал его оттуда и повесил на вешалку. Со стороны оно выглядело очень даже трогательно. Правда, между тем и этим он успел незаметно опустить в боковой карман связку ключей, захваченную из библиотеки.
Немного постояв для вида у постели, он сказал:
— Наверное, лучше я пойду к себе. Если дядюшка захочет меня снова увидеть…
— Не волнуйтесь, я вас непременно позову.
Максим с чувством облегчения вышел за порог. Он прошел коридором до следующей двери, у порога остановился и прислушался, а затем осторожно нажал на дверную ручку. Впрочем, дождь, барабанивший в окна, отчасти заглушал другие звуки.
Библиотека в сумраке ждала его возвращения. Максим решительно приблизился к столу. Третий ящик сверху. Папка в коленкоровом переплете. Он схватил ее подмышку и тут же повернул назад. У порога еще раз прислушался. За дверью попрежнему стояла тишина.
Запершись на ключ у себя в комнате, он нетерпеливо раскрыл папку. Внутри оказалось несколько толстых тетрадей, помеченых различными периодами, начиная с 1948 года, то есть времени, когда дядюшка впервые приехал на Цейлон, если верить тому, что он сам о себе рассказывал.
Не надеясь найти ответ на свои вопросы в том, раннем периоде, Максим лишь очень бегло стал просматривать первую, самую ветхую тетрадь, исписанную неровным почерком, все время разными чернилами, а бывало, и карандашом, однако с явным апломбом и претензиями на изысканный стиль. Тем не менее дальше он углубился в чтение, незаметно для себя став проявлять к нему интерес. Пожелтевшие страницы раскрывали перед ним историю человека, самой жизнью несправедливо выброшеного за борт и вынужденного бороться за свое место в ней, начиная с нуля. Полустертый след карандаша, которым он упрямо продолжал писать на коленях в каком-то грязном сарае при свете догорающей головешки, мог оставить только такой безумец, решивший покорить мир.
Дядюшка ступил на цейлонский берег матросом французского торгового судна или, правильнее сказать, бывшим матросом, так как при этом затребовал полный расчет в надежде попытать счастья на сапфировых приисках. Впрочем, выплаченного жалования едва хватило ему на первое время, чтобы добраться на место и кое-как устроиться. Каждый потерянный день обходился недешево, нужно было где-то есть и спать. Он так и явился к Пулу наниматься на работу в матросской куртке, висевшей на нем будто на вешалке. Тем не менее Пул сходу выявил сообразительный ум в восемнадцатилетнем парне и взял его на заметку. Он стал работать вместе с Чаном, который завербовался за полгода до него. Чан многому его научил, а потом сам ученик обошел своего учителя.
Максим пропускал технические детали, в описание которых часто вдавался дядюшка. Правда, некоторые его замечания стоили того, чтобы с ними по крайней мере познакомиться, и при этом кто бы подумал о таком себе простачке, привезенном в товарном вагоне из сталинской Украины.
Пул являлся для него несомненным авторитетом. Среди массы необразованных темнокожих рабочих он был единственным настоящим выходцем из метрополии. К тому же, по его собственному признанию, диплом он получил в Кембридже, а это во все времена значило немало. Итак, дядюшка определенно был заражен вирусом снобизма. Хотя для Максима это давно уже перестало быть тайной.
Пул жил с дочерью на имя Долли, она была на два с половиной года старше дядюшки и на пятнадцать сантиметров выше его ростом. Дядюшку не назовешь низкорослым, прикинул Максим, тогда какой же она должна была быть каланчой! Кажется, она была не настолько красива, насколько требовало его тщеславие, но достаточно умна и приветлива, чтобы они стали хорошими друзьями. В основу общих интересов легли музыка и литература. В доме у Пула имелась собственная библиотека и пианино, раздобытое им в Коломбо специально для дочери. Дядюшка все время подчеркивал, что Долли была серьезной, воспитанной девушкой, обожающей своего отца и свои увлечения. Отец в свою очередь боготворил ее и, отмечая порядочность молодого славянина, поощрял их дружбу. Дядюшка явно намекал, что вовсе не собирался флиртовать с Долли, которая в этом плане интересовала его меньше всего, и Долли, повидимому, отвечала ему тем же, относясь к нему как к брату. Дядюшка настолько прочно занял свое место в этой семье, что Пул в день его рождения подарил ему аккордеон, и он тут же, вместе с Долли, исполнил на нем парочку украинских песен, чем привел гостей в полный восторг.
Однако это не помешало ему без сожаления расстаться с обоими, когда подвернулась возможность уехать в Кашмир, чтобы поменять свое занятие старателя на более выгодное. В одно прекрасное утро вместе с Чаном он сел в поезд, отправлявшийся в Дели, и вернулся только через семь лет на яхте Генри Хептона. Относительно Пула он слышал, уже находясь в Индии, что, когда по приискам прокатилась волна беспорядков, его тело обнаружили в какой-то яме с проломленным черепом. О судьбе Долли он ничего не знал и не пытался узнать.
Покинув Цейлон, дядюшка надолго осел в Джамму, втором по значении городе провинции. Со свойственной ему деловой хваткой он быстро втянулся в жизнь местной шушеры. Когда падал спрос на змей, он занимался мелкой контрабандой на индо-пакистанской границе и наоборот, когда власти начинали наступать на пятки контрабандистам, возвращался к змеям. В любом случае от него требовались сноровка и навыки хождения по горным тропам. Отсюда и интерес к альпинизму с самого начала зародился в нем как жизненная потребность.
