Белые медведи - Крысов Анатолий Вадимович (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
– Оригинальненько, – говорит Виктор и поправляет волосатым указательным пальцем чуть сползшие очки.
– Да уж, – отвлеченно бормочет Никифорыч.
– Ну, единственное, чем я могу вам помочь, – начинает Виктор и дальше: это обработать рану антисептиком, а затем покрыть обожженный участок плоти мазью от ожогов. Обезболивающих у меня здесь свободных нет, так что купить их придется вам самостоятельно.
Никифорыч проводит рукой по контуру красного креста и отвечает:
– За таблетки не беспокойся, – усмехается. – У меня есть такие, о которых ты и не слышал, Витя.
У меня от этих пилюль кружится голова, но боли нет, а вместе с ней улетучились и тревоги, разрывавшие сердце час назад. Все кажется спокойным и даже местами милым. Я похожу сейчас, наверное, на обкуренного жирафа, с этими приспущенными веками и чуть поданными вперед губами. Так и хочется начать жевать траву.
– С таблеточками аккуратнее надо бы, – говорит Виктор Никифорычу и дальше: я видел ужасные психозы после тех лекарств, которые у тебя имеются. Жуткое дело, скажу я вам.
– Не волнуйся, – отвечает Никифорыч и объясняет, кивая в мою сторону: ему уже никакие психозы не страшны. Саня у нас теперь – это один ходячий психоз.
А я киваю, мне все равно. Кожа стонет под действием жидкости, которую Виктор на нее наносит. Приходится зажмуриться и пожалеть, что не заглотил перед посещением врача еще несколько граммов того вещества, которое Никифорыч возит в секретной аптечке под водительским сиденьем.
– Пару минут будет жечь, а потом всей пройдет, – говорит Виктор, обратив внимание на мою гримасу.
– Это не боль, – отвечаю я и добавляю: просто неприятно.
По каким-то неведомым причинам вспоминается Лена. Странно, но она всегда появляется у меня перед глазами именно в трудные минуты. Словно напоминание о том, что может быть еще хуже. В данный момент мне сложно сказать, что тяжелее: поступок Лены или атаки карлика. Виктор специальным тампоном накладывает холодноватую мазь ровным слоем вдоль порезов. Мне кажется, будто тугая масса желтого цвета при попадании на кожу начинает шипеть. Но на самом деле она просто слишком быстро впитывается в ожог, отчего ощущается приятное покалывание. В такие моменты принято облегченно вздыхать, что я и делаю.
– Помогает? – спрашивает Виктор.
Я отвечаю утвердительно.
– Это хорошо, – продолжает Виктор и объясняет: значит, заживет быстро. Когда начнет чесаться, ни в коем случае не чешите, а то занесете грязь, и, не дай Бог, получите нагноение. Тут вот лечил одного дядьку, так у него на левой ягодице был чирей. В него попала грязь, пришлось оперировать раз шесть. Короче говоря, всю задницу ему исполосовал.
Смеемся, а через еще каких-то десять минут Виктор накладывает мне на грудь большую повязку и отпускает. Мы с Никифорычем отправляемся в банк, преодолевая несколько километров плетущихся автомобилей и мигающих светофоров.
На входе к нам подходит молодой белокурый клерк, жмет руки, а затем, широко улыбаясь, сообщает, что ждет нас уже полчаса. Спрашивает, тяжело ли на дорогах, а то ему, мол, скоро племянницу возить по магазинам в поисках платья для школьной дискотеки и cute черных туфель. Он ведет нас в комнату с банковскими ячейками, продолжая лепетать, что так надоели эти traffic jams, покоя ему не дают несметные crazy drivers, что аж хочется улететь в какую-нибудь quite small country somewhere around Middle Europe. В нашей жизни стало так много english words, думаю я и недоумеваю. Почему бы нам не общаться на французском или испанском, к примеру? Так было бы даже более оригинально, нет?
– Вот здесь, – говорит клерк, показывая рукой на одну из ячеек.
Подойдя ближе, я вижу номер «437» посередине дверцы. Никифорыч дает мне ключ и остается за дверью вместе с клерком из этических соображений.
Шумно набрав воздуха в легкие, я открываю ячейку. Там лежат несколько тетрадных листов, свернутых пополам. Разворачиваю их, ожидая найти очередную порцию гномов, но вместо этого вижу длинный текст, написанный мелким, очень ровным почерком Инны. Он здесь для меня.
«Брат Саша!
Если ты читаешь это письмо – значит, меня уже нет. Звучит глупо, да? Но это факт, и я, к сожалению, уже ничего поделать не могу.
Знаешь, сейчас мне почему-то вспомнился один случай из нашей с тобой общей жизни. Помнишь, когда родители все-таки купили нам велосипеды? Ты тогда еще ходил и плевался, говорил, что тебе не нужен никакой велосипед, и он может отправляться на помойку. А я наоборот была в восторге от возможности обладать любым средством передвижения, отличным от ног. Это было так круто носиться на нем вокруг нашего дома, да так, чтобы волосы развевались по ветру, словно я плыву на корабле с алыми-алыми парусами или падаю с высокого-высокого обрыва прямо в море.
Я долго тебя уговаривала поездить со мной, и в один прекрасный день ты согласился. Мы ездили друг за другом, притворяясь шпионами (ты убегал, а я тебя догоняла). А потом ты врезался передним колесом в камень, упал и разбил голову. Кровь шла так, что за несколько секунд вся твоя рубашка стала красной и липкой. Я вела тебя под руку домой, а там мокрым полотенцем пыталась остановить кровотечение. Ты, похоже, сильно тогда испугался, хотя, может быть, это мои домыслы, но лицо у тебя было все бледное. Мне подумалось в тот момент, что вот так (раз и все!) может оборваться любая жизнь. Представь, Саша, если бы удар пришелся в висок? Вместо окровавленного брата, у меня появился бы мертвый брат.
И это было действительно страшно. Помню, я держала твою голову на коленях, крепко сжимала ее, вытирала кровь и думала, что вот он миг, когда все становится ясно. Именно тогда я поняла, что, лишь оберегая и сохраняя, я могу спасти тебя от чего-то опасного, которое всегда находилось и находится вокруг нас. Мир такой холодный, острый, что необходимо постоянно вытирать голову мокрым полотенцем, иначе велик шанс потерять себя. И тебя, конечно.
Каждый в этой жизни хотя бы раз совершает ошибку, и не одну. Ты, я, наши друзья, наши враги – не исключение. За преступлением следует наказание, ты узнал об этом еще в школе. И я не перестаю себя спрашивать, что за преступление стоит за моей душой, если я теперь обречена на смерть. Почему я должна ежедневно страдать, лишь раз оступившись? И это мой конец. Ты любишь называть свою жизнь «персональной дорогой в ад». Знай, я уже давно в аду.
Пишу это письмо и так сильно хочу снова стать ребенком. Почувствовать те запахи, что жили со мной по соседству, рухнуть с головой во все неизведанное, что на проверку оказалось впоследствии пустышкой. Но ведь тогда-то оно не было таковым! Я желаю плескаться в ванне и не думать о целлюлите, который все глубже въедается в тело. Желаю забыть о косметике и заплетать волосы в косички. Желаю вновь погружаться носом в залатанное одеяло, пугаясь шорохов в ночном коридоре. И категорически не желаю сидеть по вечерам на кухне и вспоминать былую молодость!
Тебе, Саша, скорее всего, интересно, почему случилось так, что меня больше нет. Более того, ты сейчас, вероятно, находишься в той же ситуации, что и я. Лучшим с моей стороны было бы посоветовать тебе смириться и ждать конца. Да, так сделала я.
Но сейчас у меня в руках снова влажное полотенце, и я снова пытаюсь тебя спасти. Ты должен вспомнить прошлое, а именно очень, как оказалось, важное имя. Салодин Константин Леонидович. По крайней мере, я-то его сразу вспомнила. Он есть первопричина тех событий, что творятся с нами.
Умоляю тебя, Саша, борись изо всех сил и хоть иногда рисуй меня в своем воображении. Когда будет плохо, держись за те колени, что когда-то подпирали тебе голову. Если бы я могла, я бы собрала все слезы, что сейчас льются из глаз, и подарила бы тебе. Клянусь.
Кстати, в последнее время мне все чаще и чаще кажется, что недостает родителей. Не тех, которых мы хоронили, а тех, что когда-то рожали нас и качали кроватку, напевая детскую песенку. Ты всегда говорил, что стал ощущать себя с пяти лет. А я помню даже роды. Помню, как врач держал меня на руках, затем передавал маме, и никогда не забуду тех колыбельных, что услышала в самом детском возрасте. Они звучали так успокаивающе. Вот бы сейчас кто-нибудь спел мне их.
