Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью - Кунц Дин Рей (читаем книги онлайн TXT) 📗

До того как торговать акциями, Кипп служил офицером разведки в морской пехоте. Так что разбирался в слежке, электронных подслушивающих устройствах, преодолении глубоко эшелонированной обороны противника. Этими же знаниями обладали и несколько его бывших сослуживцев, которые пришли на помощь. В одном уединенном и закрытом для посторонних доме, находясь в компании другого слуги народа, к пальцам которого налипло никак не меньше чужих денег, сенатор после пары стаканчиков похвалился, с какой ловкостью ему удалось подставить Киппа, которому теперь предстояло сесть в тюрьму за хищение. Запись, сделанная без ведома человека, разговор которого записывают, представить в суд в виде улики крайне сложно, поэтому похвальбу сенатора и соответствующий видеоролик выложил на «Ю-тубе» какой-то анонимный правдолюбец: выйти на его след спецслужбам так и не удалось.

Судья аннулировал судебный процесс. Прокурор снял все обвинения. Затем произошло кое-что еще, чрезвычайно плохое, и по предложению жены Кипп согласился, что с этого момента они должны жить автономно, оборвав все связи с обществом. Используя подложные документы и средства со счетов подставных компаний, они создали Каса Болтхоул, преследуя именно эту цель. До этого дня сенатор остается свободным человеком и всякий раз отправляется в суд в сопровождении когорты адвокатов. Их так много, что топот их ног сравним с грохотом печатающих шаг солдат и ветеранов на параде в День памяти павших. Но они-то маршируют, отдавая честь своей стране, приветствуемые толпами, которые собираются, чтобы посмотреть парад.

Кухню в Каса Болтхоул сразу спроектировали просторной, с паркетным полом из красного дерева, мебелью из золотистого клена, столешницами из черного гранита. Плавность линий радовала глаз. Круглый обеденный стол накрыли на шестерых, свечи мерцали в хрустальных подсвечниках. У ламп под потолком уменьшили накал, свечи горели и в центральной стойке.

Когда мы вошли, Мейзи разливала шампанское в четыре бокала, которые стояли на стойке. «Тебе не положено», — осадила она Бигги, который сразу направился к ней, с раздувающимися ноздрями, потенциальный четырехлапый алкоголик.

Высокая, стройная, прекрасная, с длинными черными распущенными волосами, Мейзи встретила нас в черном кимоно, разрисованном кои [24], белыми с красными пятнами и красными — с золотыми. Ее миндалевидные темные глаза, в которых отражались несколько огоньков свечей, напоминали порталы, предлагающие вид на ночное, звездное небо, уходящее в бесконечность.

После новых теплых приветствий и представлений друг друга мы встали у центральной стойки с бокалами в руках, и Мейзи произнесла тост:

— За Оскара, в котором теперь слились огонь и роза.

Миссис Фишер и Кипп ограничились:

— За Оскара.

Я понятия не имел, что означает этот тост, как не мог понять многое из того, что сейчас происходило, поэтому повторил: «За Оскара», — и мы маленькими глоточками пили шампанское, ледяное и вкусное.

Бигги потопал в угол, где рядом с его подстилкой стояла миска с водой, и шумно вылакал ее содержимое, возможно присоединившись к нам в безалкогольном тосте, как примерный водитель.

После второго глотка «Дом Периньон» Мейзи повернулась ко мне и заговорила так, будто знала, что мы приехали приобрести и какую задачу мне предстояло решить с этими приобретениями. «Том, если Том твое настоящее имя, ты боишься битвы, которая лежит впереди?»

Помня, что говорила мне Аннамария, я ответил:

— Да, мэм, я боюсь, но, надеюсь, мой страх пропорционален угрозе.

— Я чувствую в тебе сильное стремление, неуемное желание. Я надеюсь, ты не жаждешь умереть.

— Нет, мэм, я жажду перейти в последующий мир. Но не мечтаю о страданиях.

— Никто из нас не мечтает. Но тем не менее мы все страдаем. Пока не переходим в состояние, которого несколькими годами раньше достиг Оскар.

— Вы хотите сказать… стал полностью синим и выглаженным?

Мейзи ослепительно улыбнулась, все ее лицо засияло. Ее окружала аура полнейшего спокойствия и великой силы. Необычайно прямой взгляд предполагал, что однажды она смотрела Смерти в лицо и более не боится того, что может увидеть в других глазах.

Позднее я узнал от миссис Фишер, что Мейзи работала адвокатом в одной из ведущих юридических фирм Манхэттена в то самое время, когда Кипп успешно торговал акциями. После того, как на «Ю-тубе» появился тот самый видеоролик, снимающий обвинения с Киппа и изобличающий бывшего политика в краже денег инвесторов, их пошатнувшийся мир вроде вернулся к нормальному состоянию.

Но потом случалось ужасное. Старший партнер в фирме Мейзи представил ее двум новым клиентам. Мистеру Ризонеру и мистеру Пауэру, бизнесменам, которые хотели бы подать жалобу на своего главного конкурента, связанную с нарушением патентных прав, вроде бы легкое дело, с учетом ее квалификации. Поскольку клиенты выказывали осторожность, граничащую с паранойей, первую встречу решили провести в звуконепроницаемой переговорной. Представив друг другу адвоката и клиентов, старший партнер извинился: «Я на секундочку» — и отбыл без объяснений. Когда мистер Ризонер сел за стол и открыл брифкейс, мистер Пауэр пересек комнату, чтобы поближе рассмотреть бронзовую скульптуру, которая ему очень понравилась. И когда он проходил позади Мейзи, та почувствовала укол в шею.

Придя в себя, обнаружила, что руки привязаны к подлокотникам стула, во рту резиновый мячик, а губы заклеены изолентой. Примерно час мужчины обсуждали свои любимые методы пыток и, пока говорили, периодически зажимали ей нос, отпуская, лишь когда ее охватывал страх, что она задохнется. Они определенно хотели, чтобы она поняла: нигде ей не чувствовать себя в безопасности, если такое может случиться с ней даже в роскошном офисе престижнейшей юридической фирмы. И если она не может доверять старшему партнеру — возможно, любому старшему партнеру, возможно, кому угодно — в фирме, где она проработала одиннадцать лет, тогда она не может доверять никому.

Это расплата, сказали они, за то, что Кипп проделал с сенатором. У того осталось много верных и влиятельных друзей, которым все это не понравилось. Кипп невиновен, все правильно, но значения это не имело. Невинные и существовали исключительно для того, чтобы их использовали. Да, возможно, кроткие унаследуют землю, но не теперь, не до скончания времен. А пока кроткие и невинные должны учиться смиряться с тем, что с ними проделывают, и терпеть.

Ризонер и Пауэр, которых, естественно, звали иначе, предупредили, что на этот раз они не причинят ей вреда по одной простой причине: наказание, которое они с Киппом заслужили, будет растянуто во времени. Через дни, недели, а то и месяцы они вновь застанут ее врасплох вчетвером, а не вдвоем и будут жестоко насиловать, пока не удовлетворят свою похоть. После этого могут дать ей несколько месяцев, может, целый год, чтобы она могла хорошенько подумать об их третьем визите. Никто не мог оставаться настороже изо дня в день, двадцать четыре часа в сутки, и никаким телохранителям, нанятым ею, она не сможет доверять на все сто процентов, потому что люди так легко покупаются. И в третий визит они подвергнут ее пыткам, ослепят, нанесут черепно-мозговые травмы, которые превратят ее в прикованного к постели инвалида, но не убьют. Наказание Киппа будет состоять в том, что ему придется нести чувство вины, которое будет только нарастать: он постоянно будет видеть ее перед собой, эмоционально, физически и интеллектуально деградирующую.

Изложив ей свои планы, они оторвали липкую ленту от ее рта, развязали руки, позволили ей вытащить изо рта резиновый мячик. Ризонер положил мячик, ленту и веревки в брифкейс. Мужчины попрощались: «Хорошего вам дня» — и покинули переговоровную. Мейзи посидела несколько минут, говоря себе, что ждет возвращения старшего партнера, чтобы тот объяснил, с извинениями, возможно, со слезами, почему он не смог предупредить или защитить ее. По правде говоря, ее просто не держали ноги. Объяснений она не получила. Поняла, что больше ей здесь не работать. Они нашли бы какой-нибудь повод для увольнения. Фирма занимала четыре этажа, с тридцать четвертого по тридцать седьмой, и когда Мейзи наконец-то вышла в коридор, она обнаружила, что весь тридцать шестой этаж пуст. Тишина показалась ей такой странной, что она без труда поверила бы, что опустел и весь город с окраинами. И лишь когда двери лифта открылись в вестибюле, человеческая суета вернулась, и она прошла сквозь толпу на улицу, где клаксоны, рев двигателей и скрип тормозов и огромное количество людей сокрушили ее, чуть ли не расплющили.