Еще жива - Шарай Владислав (читаемые книги читать txt) 📗
Я убегаю. Он бросается за мной. Мы мчимся по коридору, оскальзываясь на крови Лизы. Как два комика. Швейцарец пытается схватить меня, но я отпрыгиваю вправо, а его продолжает нести прямо. Я подхватываю один из пластмассовых стульев. Я не останусь в долгу. Я делала это и раньше: использовала стул в целях самообороны.
Когда он понимает, что промахнулся, что меня нет перед ним, он разворачивается. В этот самый момент я с силой обрушиваю стул ему в лицо.
«Ой, — думаю я, — как больно». Я не могу сообразить, почему мне тоже больно, если ударила я.
Затем я опускаю взгляд и осознаю связь между болью и скальпелем, торчащим у меня из руки.
Держась одной рукой за лицо, он, с трудом переставляя ноги, будто его подошвы увязают в патоке, идет на меня.
— Я тебя разрежу, — говорит он невнятным из-за разбитых губ голосом, — и покажу тебе.
Мое дитя, пожалуйста, только не мое дитя.
В моем сознании щелкает переключатель. Я никогда этого не позволю. Швейцарец убил Лизу, но больше он ничего у меня не отнимет. Он не понимает. Если он убьет меня, я тоже лишу его жизни. Я скапливаю столько слюны, сколько могу, и плюю ему в лицо.
Представляю осуждение во взгляде своего отца, но он мертв. Я слышу лекцию матери о том, чего леди не должны делать. Но она тоже мертва. Есть только я и он, и, думаю, с учетом сложившихся обстоятельств, мои родители меня все же одобрили бы.
— Я разрежу тебя.
Его голос шелестит, как оберточная бумага.
Я убегаю.
— Идем со мной, — говорит мне Дженни в один из четвергов, когда мы встречаемся на ступеньках библиотеки.
Она в своем красном пальто, шея обмотана шарфом цвета верблюжьей шерсти. На мне такой же наряд, только черного цвета.
— К моему психотерапевту, я имела в виду.
Я смотрю на нее так, будто она обезумела, но в таком случае весьма хорошо, что она посещает психотерапевта. Я говорю ей об этом, и она смеется.
— Она тебе понравится. Лена — потрясающая.
Мои плечи слегка ссутуливаются. Где-то на периферии моего сознания теплилась надежда, что ее психотерапевт — Ник.
— Не думаю.
— Мне бы это помогло.
— Каким образом?
— Лена говорит, что у меня есть нерешенные проблемы брошенности, коренящиеся в детском возрасте. Она предполагает, что, встретившись с тобой, сможет лучше понять ситуацию. Так как?
— Нет. И когда это ты была брошенной?
Мы заходим внутрь. Сестра обижена, ее плечи напряжены, а подбородок высоко поднят. Она не смотрит в мою сторону, только раз незаметно бросает на меня сердитый взгляд.
Становимся в хвост очереди. Потихоньку продвигаемся вперед. Стараемся держать нервы в узде, когда слышим неизбежные взрывы скорби уязвленных горем сердец.
Наша очередь подходит слишком быстро и недостаточно быстро одновременно. Я успеваю увидеть раньше, чем Дженни. Фамилия Марка бросается мне в глаза. Я обхватываю ее рукой, пытаюсь увести ее отсюда, прежде чем она увидит.
— Дженни, пойдем.
Но уже слишком поздно, она увидела его имя. Марк Д. Ньюджент. Теперь уже ничего не поправишь. Она будет лежать с закрытыми глазами на кровати и видеть эти буквы на фоне черноты. Сегодня. Завтра. Отныне каждый день. Я тоже чувствую боль, меньшую, конечно, но сейчас мне некогда об этом думать. Мне нужно увести отсюда Дженни.
Она повисает на мне, стонет.
Я веду сестру к ее машине, чтобы отвезти в единственное место, куда я знаю дорогу: домой. Когда я заезжаю во двор к нашим родителям, я не обращаю внимания на некошеный газон и неухоженный сад, которые всегда содержались в идеальном состоянии. Наступили выходящие за пределы нормы времена, так что необычное больше не удивляет меня. Мать неспешно подходит к двери.
Мы все как портрет одной и той же женщины: в скорби, в решительности и — тридцать лет спустя — в удивлении.
— Что случилось? — спрашивает мать и понимает, едва успев задать вопрос.
Она прижимает руку к груди.
— Марк, да? О Боже.
На ней ночная рубаха, очередная в целой серии последовательно сменяющихся подобных текстильных изделий длиной до пола, которые наш отец в шутку называет «предохранителем от развлечений». Она закрывает за нами дверь, и мы оказываемся словно в печи. Здесь, вероятно, градусов тридцать, не меньше.
— Мам, все в порядке?
— Все хорошо, хорошо, — отвечает она, и я понимаю, что все совсем не хорошо.
Она завладевает нами, делая то, что всегда делают матери. Она ведет Дженни к розовому дивану и усаживает, как будто ее дочь снова маленькая девочка. Она прижимает ее к груди и, обняв, раскачивается с ней из стороны в сторону.
Дженни сейчас нужна материнская забота. Нет, Дженни нужен Марк, но он не может здесь оказаться. Он никогда больше не сможет здесь оказаться. Мы все словно марионетки с невидимой рукой внутри нас, заставляющей жить и плясать. Когда эта рука сбрасывает нас, словно перчатку, мы падаем, и это конец всему.
Я иду в кухню, наливаю воду в электрочайник, затем отправляюсь искать отца. Я слоняюсь, переходя из комнаты в комнату. Заглядываю в гараж. Тут все так же, как и всегда.
Наконец я иду в подвал. Его не найдешь за одной из дверей, ведущей из прихожей, за которой в темноту спускается расшатанная лестница со свисающей сверху голой лампочкой. Попасть в подвал можно через шкаф в туалете. Там в полу есть лаз и лестница, ведущая вниз. Обычно люк открыт, если только нет гостей. Никому не понравится, если из дырки в полу выглянет чья-нибудь голова, когда он пролистывает журнал, сидя в туалете.
Сегодня люк закрыт. Но не это меня беспокоит. Мое сердце заставляет ухать в груди так сильно, что заглушает воркование матери в соседней комнате, нечто другое. Латунный болт, которым привинчена деревянная крышка лаза к полу. А также новые петли. Они из такого же блестящего металла, как и болт. Это тоже не должно бы меня настораживать, но… раньше крышка люка лежала с полом заподлицо по всему периметру, а теперь петли выступают над поверхностью. Снаружи.
— Привет, булочка.
Мое сознание выпрыгивает из тела, ударяется о потолок, потом снова, плавно скользя вниз, возвращается на место. Мой отец здесь, а не там, в подвале, запертый, словно…
Монстр.
…узник. И выглядит он прекрасно. Его глаза искрятся затаенным весельем.
— Папа, ты меня так напугал, что я чуть не укакалась.
— Тогда ты там, где тебе и нужно быть, не правда ли?
Мы обнимаемся.
— Что произошло с твоей сестрой? — спрашивает он, зарывшись в мои волосы.
Мои глаза мгновенно наполняются влагой.
— Марк, — говорит он излишне оживленно для такого разговора.
Он идет широким шагом в гостиную, тянет меня за собой, хотя я не хочу услышать то, что будет дальше, потому что уже вижу: что-то не в порядке. Папа выглядит не прекрасно, он выглядит молодым. Он на десять лет старше мамы, но сейчас он лет на пятнадцать моложе ее.
— Дженни, девочка моя, — говорит он, — давай это отпразднуем. Он все равно никогда не был тем, что тебе нужно. Да, он умер. Ну и что? Теперь ты можешь найти кого-нибудь другого. Кого-то с настоящей работой. Занимающегося мужским делом. А не этим бабским «сидя-перед-компьютером» дерьмом, которое он так любил.
Он продолжает в том же духе, пока взгляд Дженни, который она в него вперила, не наполняется ужасом. На моем лице такое же выражение. А у мамы ничего подобного.
Она встречается со мной глазами, в которых я вижу усталость и смирение. Она знает, что происходит что-то не то, что отец явно не в порядке, но, тем не менее, не вмешивается.
— Прибавь, пожалуйста, отопления, — рокочет отец, и она бросается угождать ему.
Воздух становится все тяжелее. Жар исходит не только от радиаторов, но и от него. Внутри него как будто пылает огонь. Я почти вижу пар, струящийся из его пор. Воздух вокруг него дрожит. Он как асфальт жарким летним днем.
— Папа, — говорю я, — это не…
— Зои, — перебивает меня мать.
— Почему заперт подвал? — спрашиваю я ее.
