Иначе не выжить - Ковалев Анатолий Евгеньевич (чтение книг .TXT) 📗
– Помню, Саня. Все помню. Как ты в первый раз к нам с Людмилой пришел – помню. Застенчивый такой был, скромный… Мне ты, кстати, сразу не понравился, не обессудь. А вот Зое Степановне приглянулся. Баба – ДУра! Что она понимает? На что в первую очередь внимание обращает? Мужик здоровый – это еще не значит, что в поле пахать будет. Вон их сколько, здоровых дармоедов, у тебя под окном! Заставь-ка их пахать – они тебя на смех подымут! А лицом мужик вышел так на что ему эта смазливость? Он же не девица. Правда, сейчас и таких развелось сколько угодно. Что еще в тебе она приметила? Тихий, скромный ты был.
Так в тихом омуте, известно, кто водится…
Саня только кивал в ответ, как бы соглашаясь сразу и с мнением Зои Степановны и с осуждениями Ивана Серафимыча.
– А на что смотреть надо было? – поинтересовался Шаталин, когда тот замолчал.
– Вот здесь должно быть! – Серафимыч ударил себя кулаком в грудь. – Понял? И еще здесь, – постучал он себя по лбу. Его бас то ли от выпитой водки, то ли от нервного напряжения превратился в хрип.
– Но туда ведь не заглянешь, – возразил Саня.
– Правильно мыслишь, Санек. Правильно. Отсюда и беда.
– А может, не только отсюда? – снова возразил ХОЗЯИН.
– На что намекаешь? – Серафимыч поднял тяжелую голову и уставился мутным взором в Санин подбородок. – На Людочку, на кровинушку мою намекаешь? А какие ты на нее права имел? Никаких! Она тебе женой не была ни перед людьми, ни перед Богом! Она имела полное право влюбиться, а влюбившись, выйти замуж без твоего на то согласия! Я отец, а не ты! Понял? Ты – дерьмо собачье! И все! Вот так мы и порешили на своем семейном кругу.
– Что я – дерьмо собачье, порешили?
– Цыц! Не передергивай! – Серафимыч тяжело вздохнул, и в горле у него что-то забулькало.
– Ладно вам! Давайте еще по стакану хряпнем, и вы мне расскажете, что у вас там случилось, – предложил Шаталин, – а то мы так никогда до главного не доберемся.
– Доберемся, Санек, доберемся. Мы с тобой сегодня до всего доберемся.
Последняя фраза насторожила Шаталина. Он подумал о том, что проклятая девка оставила его без оружия, а звать на помощь он не привык.
– Нет, Санек, пить я больше не буду, – прохрипел Серафимыч, вовремя вспомнив о своей миссии.
– Бросьте, Иван Серафимыч, я вас все равно в таком виде не отпущу.
Заночуете у меня. Я постелю вам в гостиной.
– Мне постелят, где надо. Не волнуйся. – И вдруг ошарашил:
– Если хочешь знать, она тебя, дурака, любила, а этого хмыря нет!
– Зачем же замуж пошла?
– Мы с Зойкой так хотели. Понравился нам этот хмырь. Обеспеченный всем. Папа-шишка, начальник санэпидемстанции. – Последнее слово он выговорил с трудом. – А Людмила привыкла слушаться нас с матерью, вот и пошла за него. Со слезами, но пошла. Три года терпела, бедняжка, а потом развелась. А с другой стороны если посмотреть, не за тебя же ее было отдавать, Саня. Ведь у тебя тогда ни фига не было! Сам говоришь, по общагам мытарился.
– Верно все рассчитали, Иван Серафимыч, и быстро сварганили Людкино замужество, пока я в Афгане прохлаждался! Всем, короче, счастливую жизнь устроили!
Александр старался говорить спокойно, но уже понимал, к чему сворачивается их полупьяная беседа. «Что он может знать о гибели дочери? – соображал он. – Только то, что во время акции в доме Овчинникова находился я. В принципе, и этого достаточно, чтобы по-свойски разобраться со мной. Здесь явно не обошлось без дочери Овчинникова. Но откуда он может знать, как распорядился нами жребий? Этого и дочь Овчинникова не знала, раз подарила мне пупсика».
– Нет, Санек, ты подойди к этому с отцовской позиции, – настаивал на своем старикан. – Отдал бы ты свою дочь, свою кровинушку за голодранца? А ведь ты был голодранцем. Вспомни.
– Мы с вами разные люди, Иван Серафимыч, и нам друг друга трудно понять.
– Мы – разные люди. Это верно. Но почему ты не захотел сам во всем разобраться? Пришел бы к нам домой, выпили бы с тобой, как сейчас, и прояснили, глядишь, ситуацию. Гордость не позволила? Почему после армии ты к нам ни разу не пришел? Ведь не чужие мы тебе были…
– Я любил ее, – пробормотал Саня, – и у меня вот здесь кое-что разорвалось. – Он постучал себя кулаком в грудь. – Вы несете околесицу, Иван Серафи-мыч. Люда вышла замуж за полгода до окончания моей службы. Последние ее письма не отличались нежностью. Неужели я должен был выяснять, по любви она вышла замуж или нет? Мне это было безразлично. Я потерял ее навсегда.
– После развода она сохла по тебе. Так и знай. Но гордость не позволила ей найти тебя. Не позволила гордость. Вот как.
– Не смешите меня. Вы со своим запоздавшим на десять лет комментарием все превращаете в анекдот, в «мыльную оперу». Вы хотите свалить все на меня, чтобы очистить совесть. Не надо этого делать, Иван Серафимыч. Каждому – свое.
– Ах ты Боже мой! Послушать тебя – так прямо ангел! А часовенку-то строишь для чего? Есть, значит, грех на душе? Тяжкий грех! Ведь это ты, гаденыш, Лю-дочку убил! Ты-ы-ы! – взревел Серафимыч раненым зверем. – Из-за тебя вся жизнь моя пошла наперекосяк! Зоенька даже на похороны не смогла пойти, паралич ее скрутил, как узнала! Сколько она мучилась, бедная! Все из-за тебя, гаденыша, все из-за тебя! – Он расстегнул на груди клетчатую рубаху – тяжко давался этот разговор. Потом сунул руку под мышку и вытянул оттуда пистолет на резинке – излюбленный фокус героев гангстерских фильмов. Нельзя сказать, что при этом он продемонстрировал чудо ловкости. – Вот, значит, Санек, часовенкой не отделаешься! Я тебе Людочки и жизни моей искалеченной не прощу! Так и знай.
Вот. – Он явно медлил. Чего-то ему не хватало для полной картины. – Может, покаешься напоследок?
– Ас чего вы решили, что это я? Любопытство пересилило страх. Этот вопрос мучил Шаталина с самого начала.
– А что тебе до того? Я тебя предупреждал о своей находчивости.
– А все-таки?
– Полгода назад один человек…
– Дочь Овчинникова? Не юлите, Иван Серафимыч, мне ведь все равно на тот свет отправляться. Зачем же скрывать?
– Ну, предположим, она.
– Она видела меня там и запомнила?
– Запомнила, – подтвердил старикан.
– Но ведь это еще ничего не значит. Нас было пятеро.
– А Людочку убил ты! Об этом я узнал только позавчера.
– От нее же? – Серафимыч кивнул. – Она что, ясновидящая? С чего она это взяла?
– Ладно, хватит базарить! Будешь каяться?
– Буду, но не перед вами! – заявил Александр. – А если хотите меня прикончить, то не советую этого делать в доме. Выстрел услышит охрана, и вы отправитесь вслед за мной.
– Ты думаешь, гаденыш, мне охота жить, после того как ты все испоганил?
– И все же есть более разумный выход. Мы садимся в мой автомобиль, уходим от опеки, выбираем укромное местечко, и вы мне стреляете в затылок.
Идет?
– Да пошел ты!.. – прохрипел Серафимыч, но снова медлил.
Шаталин видел, как тяжело дается ему роль палача. До последней минуты он не верил, что Серафимыч способен выстрелить, пока тот не взвел курок.
В этот миг широко распахнулась входная дверь, и это бы только ускорило развязку, если бы женский голос не окликнул рокового гостя:
– Серафимыч! Это – я!
В темноте гостиной не очерчивался даже силуэт вошедшего.
Старикан улыбнулся, вздохнул и начал возродившимся басом:
– Ну вот, теперь…
Ему помешали договорить два оглушительных выстрела. На лице Серафимыча изобразилось крайнее удивление, когда он повалился на пол – без стона, без крика, как трухлявый, подгнивший буфет, в котором давно не держали посуды, а выбросить на помойку было жаль.
Напуганная до смерти охрана внесла на кухню обезоруженную девушку, заломив ей руки за спину. Она отчаянно вырывалась, а Шаталин остолбенел – он не ожидал столь дорогого подарка.
– Отпустите ее! – распорядился он. – Она спасла мне жизнь.
Девушка вырвалась из медвежьих лап оторопевших охранников. Один из парней протянул Александру изъятый у нее пистолет.
