Судебные ошибки - Туроу Скотт (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Эрно прикрыл ладонью рот и надрывно кашлял до потери сил. Через минуту вытер бумажной салфеткой все лицо и подождал, пока восстановится дыхание.
— Я понимал, что Коллинз может кое-чего добиться в жизни. Он был умным, только запутался по недомыслию. И я считал своим долгом перед отцом, перед матерью — перед всей семьей — постараться дать ему еще один шанс. Я обязан был сделать все, что возможно.
Рейвен подождал продолжения, но Эрно сказал все. Артур и Памела провели с Эрно много часов, и одна из суровых истин дела заключалась в том, что этот человек не особенно нравился Артуру. Не потому, что был преступником, даже не из-за тяжести того, что совершил. За много лет Артур, как и любой, кто работал в этой системе, сталкивался с симпатичными и даже обаятельными закоренелыми негодяями. Но в Эрно постоянно ощущалась какая-то холодность. Он был грубым и не просто бесчувственным, но даже слегка гордившимся этим. Не старался понравиться. Однако его жесткость убеждала Артура, что он говорит правду. И немалое восхищение вызывала его готовность отвечать на вопросы без требования видеть в нем святого или мученика. Эрно понимал, что не является ни тем, ни другим.
— Хорошо. Коснемся другой проблемы. Мисс Уинн поднимала вопросы о мотивах ваших показаний. Можете сказать, почему вы согласились говорить с судьей Салливан и со мной, почему решили сказать правду о том, что произошло четвертого июля девяносто первого года?
Как Артур и ожидал, Мюриэл поднялась с протестом против предположения, что Эрно говорит правду. Судья отмахнулся от нее, как несколько раз отмахивался от Рейвена.
— Давайте будем вести наше разбирательство. Не думая о сидящих на галерке, — сказал Харлоу, явно имея в виду репортеров. — Хорошо, мистер Эрдаи. Объяснитесь. Почему мы слушаем сейчас о событиях тех дней?
Эрно отдышался перед тем, как заговорить.
— Поначалу, когда подставил Гэндолфа, я особо не беспокоился о нем. Думал, что, если учесть все, сходившее ему с рук, он заслуживал немалого срока.
— Потом, как я уже говорил, если бы Ларри приехал по моей просьбе, я бы все рассказал ему. Я толком не продумал, как это сделать. Но сделал бы, так как считал, что мой долг перед ним — сказать всю правду. Но теперь понимаю, что это долг перед Гэндолфом.
Поверьте, нет ничего страшнее умирания. Можно понимать, что ты на этом свете гость, но когда врачи говорят тебе... Не знаю, может, старики воспринимают это по-другому. Моя мать была рада смерти в восемьдесят шесть лет. Но когда смерть приходит до срока, как у меня... Я много дней провел в страхе. Она близится. Ты знаешь, что близится. И ничего не можешь поделать. Она близится. Это ужасно. Сколько бы невзгод ни приходилось выносить в жизни, конец все равно ужасен.
Знаете, многие на смертном одре обращались к вере, обратился и я. Слушал священника. И много думал. Я совершил немало гнусных поступков. Не знаю, Бог ли покарал меня этой болезнью, или тут дело случая — Он не станет посылать никаких телеграмм с объяснениями. Но в конце концов приходит на ум, что ты в силах кое-что поправить. Вот почему я начал думать о Гэндолфе. Он провел в тюрьме больше девяти лет и все это время знал, как я, — она близится. Близится, и он ничего не может поделать. Как я. Только он этого не заслуживает. Если я скажу правду, он спасется. Он проходит через то же, что и я, изо дня в день, хотя не должен. Вот о чем я постоянно думал. Я не могу избавить от такой участи себя. Но могу избавить его. Мне для этого нужно только поступить по правде.
Произнося эту речь, Эрно не смотрел ни на кого. Глаза его были опущены, говорил он тем же ровным голосом, скрипучим и слегка отчужденным, каким отвечал на все вопросы.
Харлоу, приложив к носу длинный палец, явно обдумывал, что представляет собой Эрно. Артур с Памелой провели немало времени, задавая этот же вопрос друг другу. Несмотря на прямоту Эрно, в нем ощущалась какая-то уклончивость, которую Рейвен в конце концов приписал неуверенности в себе. Артур не сомневался, что Эрно не лгал ни в едином слове, однако создавалось ощущение, что многие мысли ему чужды. Иногда он напоминал Артуру Сьюзен, сестру-шизофреничку. Та часто утверждала, что ею управляют голоса из космоса. Эрно показал, что, убив Пола Джадсона, обнаружил что-то страшное в своей натуре. Но это было для него не столь необъяснимым, как силы, побудившие под конец жизни исправить немногую часть того, что совершила злобная сторона его натуры. Эрно понимал, что поступает по правде. Но все же казался совершенно не представляющим, для чего это ему нужно.
В конце концов Харлоу спросил Мюриэл, есть ли у нее вопросы. Посовещавшись с Ларри, она ответила, что нет.
— Мистер Эрдаи, — произнес судья, — допрос окончен. — Задержал на нем взгляд и решительно добавил: — Желаю вам удачи, сэр, — и, не оглядываясь, покинул судейское место.
19
13 июня 2001 года
Еще жертвы
Когда заседание окончилось, все еще возбужденная Мюриэл взглянула на галерею, где тесно сидевшие люди поднимались со своих мест. Там было не меньше десятка репортеров со специальным заданием и десятки обывателей, привлеченных газетными заголовками, появлявшимися в течение последних суток.
Утром Нед Холси любезно предложил Мюриэл предоставить ему ведение дела и споры с адвокатом. Но репортеры знали, что обвинение Гэндолфа сыграло решающую роль в ее карьере; докажи Артур, что Шланг не был убийцей, и пресса сотрет ее в порошок, даже если она не будет находиться в зале. И она хотела принять вызов. Она жаждала этих минут всеобщего внимания, пусть даже очень назойливого, когда мир приливом устремится к ней, словно бушующее море. Рейвен обращался с пачкой новых ходатайств. Мольто и Кэрол требовалось посоветоваться о следующем юридическом ходе. Ларри ждал указаний, в каком направлении наводить справки об Эрно. А журналисты уже вытягивали шеи, чтобы попытаться выжать из нее какие-то предварительные комментарии. Однако такого жребия она желала с детства. Толмидж называл его ареной, но ей не нравилась ассоциация с гладиаторами. Для нее это была скорее возможность полностью реализовать себя, ощутить, что каждая клеточка способствует тому, чтобы она заняла свое место в своем времени.
С интуитивной ясностью, сопутствующей работе над всеми делами, Мюриэл поняла, что нужно делать. Позади нее сидел Джон Леонидис, он вот уже больше девяти лет преданно присутствовал на всех значительных процессах с ее участием. Не обращая внимания ни на кого, в окружении репортеров, Мюриэл положила руку на плечо Джону и повела его в комнату для свидетелей. Она знала, что журналисты не разойдутся, пока не услышат ее комментариев.
Джон приехал не один. Он представил ей гладколицего человека по имени Пен, видимо, филиппинца. Даже когда Мюриэл закрыла дверь, сквозь нее смутно доносился шум толпы возле зала суда. Джон был взбешен разбирательством.
— Я должен объяснить этим идиотам-репортерам, что происходит, — заявил Джон.
Для Мюриэл было идеально получить поддержку жертв. Но все же она сказала Джону, что он должен говорить только в том случае, если хочет.
— Поверь, хочу, — ответил Джон. — Я каждый день думаю об этой мрази. Как его, Гэндолф? Каждый день, Мюриэл, я осознаю, чего лишился по вине этого типа. Последние несколько месяцев я не перестаю думать, гордился ли мной отец.
У Джона были веские основания полагать, что Гас был бы очень доволен сыном. Джон управлял «Раем», где дела шли лучше, чем когда бы то ни было, поскольку район возрождался. В партнерстве с местным владельцем отеля заключал по всему округу договоры с недорогими греческими ресторанами на право использования отцовского имени. Мюриэл несколько раз в году обедала по приглашению Джона в «Таверне Д.Г.» — Доброго Гаса — в Сентер-Сити. Джон сидел за ее столиком, курил и непрестанно говорил о том деле, оно оставалось в его памяти таким свежим, словно разбиралось вчера.
— Ты, наверно, понимаешь, Гас был бы недоволен кое-чем в моей жизни, как и мать, — снова заговорил Джон, — но, думаю, все обернулось бы хорошо, к его удовольствию. Искренне в это верю. Но я имею право знать. Так ведь? Все имеют право. Этот подонок Гэндолф — он не Бог. Но был Богом в моей жизни.
