Прогулка среди могил - Блок Лоуренс (читаемые книги читать .txt) 📗
— Это бывает с людьми, которые привыкли, что рядом всегда кто-то есть. Пройдет.
— Ну а если даже нет, то что здесь такого? Если я и разговариваю сам с собой, меня ведь никто не слышит, верно? — Он отхлебнул воды из стакана. — Потом еще секс. Не знаю, что тут делать. Хочется, понимаете? Я же еще молодой, это вполне естественно.
— Минуту назад вы были слишком стары, чтобы начать новую жизнь в Африке.
— Нет, вы понимаете, о чем я говорю. Мне хочется, и я не только не знаю, что делать, но у меня такое чувство, словно это вообще что-то нехорошее. Словно я ей изменяю, когда хочу переспать с женщиной, не важно, сделаю я это или нет. И с кем я мог бы переспать, если бы захотел? Что, заговаривать с женщинами в барах? Пойти в массажное заведение и заплатить какой-нибудь косоглазой кореянке, чтобы она меня обслужила? Ходить на свидания, приглашать в кино, вести задушевные разговоры? Когда я пробую себе это представить, мне кажется, что лучше остаться дома и заняться онанизмом, только я и этого не могу, у меня все равно такое чувство, словно я ей изменяю. — Он смущенно замолчал и откинулся на спинку стула. — Простите, я не хотел вываливать на вас все это дерьмо. Вообще не собирался ничего такого говорить. Не знаю, почему это из меня полезло.
Вернувшись в отель, я позвонил своему историку искусства. В этот вечер у нее были занятия, и она еще не вернулась. Я записался на ее автоответчик и стал размышлять, позвонит она или нет.
Несколько дней назад между нами произошла ссора. После обеда мы смотрели по видику фильм, который она хотела посмотреть, а я нет. Может быть, я обиделся, не знаю. Так или иначе, что-то у нас разладилось. Когда фильм кончился, она сказала какую-то непристойность, а я посоветовал ей попробовать вести себя так, чтобы не сразу было видно, что она шлюха. При обычных обстоятельствах в этом замечании не было бы ничего обидного, но тут оно прозвучало всерьез, и она в ответ сказала что-то столь же язвительное. Я извинился, она тоже, и мы оба согласились, что ничего не случилось, только все равно что-то было не так, и, когда пришло время ложиться спать, мы улеглись в разных концах города. На следующий день мы ни слова об этом не сказали, и с тех пор этого не касались, но это висело в воздухе между нами всякий раз, когда мы разговаривали и даже когда не разговаривали.
Она позвонила мне около половины двенадцатого.
— Я только что вернулась, — сказала она. — Мы кое с кем зашли выпить после занятий. Как ты провел день?
— Нормально, — ответил я, и мы несколько минут поговорили о том о сем. Потом я спросил, не будет ли поздно, если я сейчас загляну.
— Это было бы здорово, — сказала она. — Я тоже была бы рада тебя видеть.
— Только уже поздно.
— По-моему, да, милый. Я еле жива — думаю только о том, как бы на скорую руку принять душ и завалиться спать. Это ничего?
— Конечно.
— Поговорим завтра?
— Ну да. Спи спокойно.
Я положил трубку и сказал в пустоту: «Я тебя люблю». Мои слова гулко отдались от стен комнаты. Мы здорово наловчились избегать этих слов, когда были вместе, и, услышав, как они прозвучали, я стал думать, правда это или нет.
Что-то мне не давало покоя, и я никак не мог понять что. Я принял душ, вылез, вытерся, и, когда стоял, глядя на свое отражение в зеркале над ванной, наконец понял, что же не дает мне покоя.
Ночные собрания бывают в двух местах, и начинаются они в двенадцать. Я выбрал то, что поближе, на Западной Сорок Шестой улице, и успел к самому началу. Налив себе чашку кофе, я сел и через несколько минут услышал знакомый голос:
— Меня зовут Питер, я алкоголик и наркоман. — «Вот хорошо», — подумал я. — И я один день как бросил.
«А вот это не так уж хорошо», — подумал я. Во вторник он два дня как бросил, а сегодня — один день. Я подумал о том, как трудно снова влезть в спасательную шлюпку, если никак не можешь за нее ухватиться. А потом перестал думать про Питера Кхари, потому что сидел тут ради себя, а не ради него.
Я сидел и внимательно слушал, хотя не смог бы пересказать то, что слышал, и, когда всем предложили высказываться, сразу поднял руку. Мне дали слово, и я сказал:
— Меня зовут Мэтт, я алкоголик. Я не пью уже года два и здорово изменился с тех пор, как впервые пришел сюда. Иногда я даже забываю, что дела у меня все еще не так уж хороши. Сейчас в моей личной жизни начались трудности, я только недавно это осознал. Прежде чем идти сюда, я чувствовал себя скверно, и мне пришлось пять минут стоять под душем, чтобы смыть это чувство. А потом я понял, что это арах, и испугался. Я даже не понимаю, чего боюсь. У меня такое ощущение, что если я дам себе волю, то стану бояться всего на свете. Я боюсь продолжать отношения и боюсь их порвать. Боюсь, что в один прекрасный день проснусь, посмотрю в зеркало и увижу там старика. Что когда-нибудь умру в одиночестве у себя в номере, и найдут меня только тогда, когда в коридоре запахнет. Я оделся и пришел сюда, потому что не хочу пить и хочу избавиться от страха. Несмотря на все эти годы, я так и не знаю, почему это помогает, когда придешь сюда и все выложишь, но это помогает. Спасибо.
Наверное, со стороны я выглядел окончательно свихнувшимся неврастеником, но рано или поздно привыкаешь не обращать внимания на то, как выглядишь со стороны, и я уже привык. Особенно легко оказалось выложить все, что есть на душе, здесь, потому что здесь никто меня не знал, кроме Питера Кхари, а если он не пил только один день, то, скорее всего, был еще не в состоянии понять связную речь, не говоря уж о том, чтобы припомнить хоть что-нибудь пять минут спустя.
А может быть, это прозвучало не так уж и плохо. В конце собрания мы все встали и помолились за спокойствие души, а потом какой-то человек, сидевший через ряд от меня, подошел и попросил мой телефон. Я дал ему визитную карточку.
— Я мало бываю дома, — сказал я, — но вы можете передать, что хотите.
Мы с минуту поболтали, а потом я отправился искать Питера Кхари, но его уже не было. Не знаю, ушел ли он, не дожидаясь конца, или улизнул сразу после него, но так или иначе его уже не было.
У меня появилось подозрение, что он не хочет встречаться со мной, и я мог его понять. Я помнил, как трудно мне приходилось на первых порах, когда я держался по нескольку дней, потом опять выпивал и начинал все сначала. А ему еще хуже, потому что он держался довольно долго, и теперь ему стыдно, что он все это потерял. В таком положении, вероятно, понадобится некоторое время, чтобы к нему вернулось хоть сколько-нибудь самоуважения.
Но пока что он не пил. Только один день, но в каком-то смысле один день — это все, что у нас есть.
В субботу днем я оторвался от спортивных передач, позвонил на телефонную станцию и сказал, что потерял карточку, где написано, как сделать, чтобы звонки переключали с моего номера на другой. Я ожидал, что телефонистка начнет рыться в бумагах, выяснит, что я не подавал заявления об этой услуге, и позвонит в полицию, после чего отель будет окружен патрульными машинами. «Положите трубку, Скаддер, и выходите с поднятыми руками».
Я не успел додумать эту мысль до конца, как телефонистка включила магнитофонную запись и компьютерный голос объяснил, что я должен делать. Я не успел все записать, и пришлось звонить снова, чтобы они повторили.
Прежде чем отправиться к Элейн, я выполнил все их указания и сделал так, чтобы все звонки, поступающие на мой телефон, автоматически переключались на ее номер. По крайней мере, теоретически. Я не очень-то во все это верил.
Она купила билеты на спектакль в Манхэттенском театральном клубе — там шла мрачная и унылая пьеса какого-то югославского драматурга. Я подозревал, что она многое потеряла в переводе, но и в том, что мы слышали со сцены, вполне хватало мрачных рассуждений. Пьеса заставляла заглянуть в самые темные уголки собственной души, не позаботившись зажечь там свет.
И все было бы ничего, но вдобавок они играли без антракта. Из-за этого мы вернулись в реальный мир без четверти десять, и как раз вовремя, больше мы бы не выдержали — мы и так уж чувствовали себя так, словно нас пропустили через мясорубку. Актеры вышли на вызовы, в зале зажегся свет, и мы поплелись к выходу, словно пара зомби.
