Суть вещи - Алексина Алена (читаем книги онлайн бесплатно полностью .TXT, .FB2) 📗
“Пенсия – просто смех”, – устало говорит бабушка, возвращаясь с почты. Лиза совсем не понимает, что же тут может быть смешного. Она вглядывается в бабушкино лицо, выискивая там улыбку, но улыбки нет, и Лизе приходится улыбаться за двоих. Тогда бабушка осторожно гладит ее по голове и вздыхает. Лиза терпит.
Лиза должна работать, вести себя спокойно и хорошо, тогда у бабушки будут все нужные лекарства, а еще иногда всякие глупости – это бабушка так говорит. Глупости – это очень вкусные и смехотворно дорогие шоколадные конфеты, например. Или шелковые блузки – у бабушки уже есть три, и две из них подарены Лизой. Она заказывает их в интернете, а бабушка получает на почте – и каждый раз приходит в восторг, как маленькая девочка. Так и говорит: “Я в восторге!”
В комиксах в такие моменты человек лучится, как лампочка. Обычно лучатся девочки, которым дарят куклу или щенка. Лиза ни разу не видела, чтобы лучились бабушки, в комиксах такого не бывает. И потому ей немножко странно, что бабушка ведет себя как ребенок. А еще Лиза не понимает, как может быть глупостью то, что ты любишь. Но она не спрашивает об этом бабушку. Она немножко побаивается: вдруг и сама она – тоже всякая глупость? Лизе бы этого не хотелось.
Краем уха Лиза улавливает, что в замке поворачивается ключ – и через мгновение прихожую наполняет голос Яси. Каждый раз, когда она его слышит, Лиза сжимается от удовольствия, и это несмотря на то, что голос Ясе совершенно не подходит.
Яся маленькая, хрупкая, с тонкими чертами лица, а голос у нее – как будто кто-то кричит в храме. Такой же глубокий, громкий, красивый. Ясю слышно издалека. И она никогда не молчит – всегда что-то говорит, непрерывно и на разные голоса, как бабушкино радио. Для каждого у нее находится совершенно особенный оттенок. Лиза даже пугалась поначалу – а это кто сейчас говорит? Потом она привыкла, что это все – Яся.
С Федечкой Яся говорит очень ровно, не повышая и не понижая тона, как будто гладкая синяя дорога льется под ноги. Для Катюши у Яси припасен смех и бессмысленная, почти птичья розовато-сиреневая болтовня. С Владимиром Сергеевичем Яся немножко каменеет, голос ее понижается и становится серым и ломким, как грифель карандаша. Лиза видит Ясин голос линией на бумаге – то усиливающийся нажим, то внезапный пунктир, то едва заметный контур.
Лиза выходит в прихожую с мокрой тряпкой в руках и начинает обтирать грязные колеса Федечкиной коляски.
– Привет, Лизуш, – щебечет Яся. Лиза делает вид, что не слышит. Яся не обращает на это никакого внимания. – Там на улице такой ужас! Вот мы и вернулись пораньше. Невозможно проехать. Видишь, как коляску изгваздала! А ведь конец ноября! И когда уже снег ляжет нормально?
Яся щебечет, а ее руки, будто сами по себе, проворно вертят тощего Федечку на специальном столике, ловко стягивают с него забрызганный грязью яркий комбинезон и совершенно бесполезные ботиночки, подошва которых никогда не касалась земли.
Федечка недовольно кряхтит, мычит все громче, и Лиза съеживается – если еще и он сейчас закричит, она может сорваться. А срываться ей никак нельзя. Только не при Ясе. Она должна собраться с мыслями и сказать ей. Или не говорить?
– Мам, я к себе, – говорит Катя и проходит мимо Лизы, чуть толкнув ее плечом.
Лиза отступает и на всякий случай бормочет:
– Бить нельзя.
– Осторожнее! – кричит вдогонку Кате Яся, но та уже захлопнула дверь. – Ты как, в порядке? – Лиза молчит. – И вот с утра она сегодня такая! Как подменили девицу! – чуть более синим голосом продолжает Яся. – Утром упрямилась: не пойду никуда гулять! Дай хоть в субботу спокойно дома посидеть! На прогулке огрызалась. Я все думаю: неужели пубертат? Хотя какой пубертат в восемь?! Хотя я тоже ранняя девочка была… С другой стороны, такая погода, и рейс Владимира Сергеевича задержали, мы-то его сегодня ждали, а он только завтра прилетит, вот она и куксится. И Федька куксится, глядя на нее. Надо что-то испечь к чаю, авось подобреет, как думаешь, Лизуш?
Лиза убегает в хозяйственный туалет – вылить воду из ведра и вымыть тряпку. Она закрывается там и прислоняется лбом к прохладному зеркалу. Потом, немного придя в себя, аккуратно смачивает водой мочки ушей. Этот дискомфорт, неяркий, но длительный, уже не раз выручал ее, отвлекал внимание на себя. Лиза тщательно протирает зеркало, на котором остался отпечаток ее лба.
Яся имеет право знать. Нужно сказать ей.
– А вот сейчас мы Федечку разденем, и Федечке станет хорошо, – не замолкает в прихожей Яся. – А что это у нас тут в памперсе? Ой-ой, какой тяжелый памперс у нашего мальчика! Сейчас сменим памперс, и станет Федечке легко, станет Федечке приятно! – выпевает Яся, и Лиза потихоньку успокаивается. Ей тоже становится немного легче. Надо как-то набраться храбрости и сказать.
Когда Лиза знакомится с новыми людьми, она всегда спрашивает, сколько им лет. Ей важно знать числа, которые характеризуют человека. Кате восемь, Федечке десять, а Ясе сорок, и замужем она совсем недавно, всего одиннадцать лет. “Он меня очень любит”, – сказала Яся Лизе тем же тоном, каким говорит сейчас: “Извини, Лизуш, мы тут развезли в прихожей”. “Последний шанс, и такой неплохой”, – прокомментировала бабушка, когда Лиза пересказала ей разговор.
Лиза крутит и крутит в голове бабушкину фразу. Получается, когда Яся встретила Владимира Сергеевича, ей было столько же, сколько Лизе сейчас. Значит ли это, что Лизе стоит беспокоиться о собственном шансе? Лиза не знает, как отвечать на подобные вопросы, тем более что замуж ей совершенно не хочется, даже если внезапно подвернулся бы неплохой последний шанс.
Сказать или не сказать? И если сказать, что почувствует Яся? Как она будет с этим жить? Совершенно неправильно, что Лизе приходится жить с этим одной. Яся имеет право знать. И Лиза должна с кем-то поделиться. С кем-то, кто тоже будет за это отвечать.
Хорошо, сказать нужно. А что она скажет? И главное, что будет с Ясей? Лиза чувствует, что поделиться таким – это как сломать человеку ногу, просто за компанию, потому что у тебя тоже сломана. С другой стороны, Владимир Сергеевич – как раз Ясина нога, так почему тогда болит – у Лизы? Справедливо ли так? Но как жить Ясе, когда Лиза ей скажет? И что будет с Катей и Федечкой?
Лиза иногда размышляет о том, каково это – понимать людей так же, как она понимает вещи. Ведь есть же люди, бабушка рассказывала, которые по мимике и тону голоса безошибочно распознают, что на самом деле хотел сказать человек. Как бабушка, которая переводит Лизе любую непонятную фразу.
Наконец Лиза достает из серванта кожаный футляр с серебряными столовыми приборами и раскладывает серебро на хрустящем льняном полотенце. Она внимательно всматривается в один из ножей – и слышит звон хрусталя. Владимир Сергеевич стучит ножом по бокалу: “Прошу внимания, господа!”
Лиза трясет головой, отгоняя мираж. Полировка ножей и вилок – отличное занятие, чтобы обдумать, что и как сказать Ясе – и как вообще со всем этим быть. Она оглядывает ножи снова: так и есть, пошли пятнами. На широкой ручке одного из них Лиза замечает очертания бабочки с волнистыми крыльями, смутно напоминающими ей о чем-то, а на лезвии – будто череп. Мертвую голову расчленили, резвится Лизин мозг. Бабочку – налево, голову – направо.
Лиза выходит в кладовку за бутылочкой нашатыря и чуть не сталкивается с Ясей, которая стремительно передвигается по квартире.
Вернувшись на кухню, Лиза видит, как Яся невозмутимо складывает серебро обратно в футляр и убирает в сервант.
Вот и ответ.
Лиза бесшумно срывается с места, хватает в прихожей куртку и рюкзак, кое-как всовывает ноги в разношенные ботинки и вылетает за дверь.
Тут совсем недалеко, и можно было бы дойти спокойно, но Лизе очень хочется бежать. Она не останавливается, даже чтобы влезть в куртку и забросить за спину вместительный, но легонький – наушники, паспорт и бутылка воды – рюкзачок. Кое-как, на бегу, вдевает руки в рукава, накидывает на голову капюшон. Капюшон сразу слетает.
