Сатанинский взгляд - Мэрфи Уоррен (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Идея этого вечера для сильных мира сего принадлежала человеку куда более могущественному, чем все они вместе взятые. Гомон в зале нарастал по мере того, как люди, способные самостоятельно принимать решения, встречали себе подобных и, пользуясь случаем, принимали совместные решения, от которых зависели судьбы мира.
Посреди всеобщего возбуждения Берелл Ник попыталась улизнуть от коротышки с печальными глазами, с чудовищным акцентом и неистребимым запахом лука, хотя и знала, что этот вечер устроен им.
И вдруг ни с того ни с сего она почувствовала, что ее неодолимо влечет к нему. Он возбуждал ее сильнее, чем Вильям Шекспир, провозгласивший ее величайшей актрисой всех времен (однажды она видела такой сон, и это был самый эротический из ее снов). Она жаждала его любви больше, чем шумного успеха на Бродвее. За одну его ласку она отдала бы трех своих Оскаров, которые стояли у нее в ванной, подогревая греховные фантазии.
Берелл уединилась с ним в комнате наверху, где медленно и сладострастно расстегнула блузку и обнажила свою прекрасную грудь, которую никогда не показывали на экране из опасения разрушить ее романтический образ, хотя она не раздумывая снялась бы голой верхом на жирафе, если бы это способствовало ее кинематографической карьере. Сгорая от нетерпения, Берелл бросилась в объятия великолепного Василия Рабиновича. Все в нем возбуждало ее, даже запах лука.
— Ну, хватит уже этих нежностей. Пора переходить к делу. У нас не так много времени, — отчеканил Василий, и страсть, сквозящая в его голосе, повергла Берелл в сладостную дрожь. — Я вижу, ты совсем обезумела от любви ко мне, — заметил он, чувствуя на себе ее изумительное розовое тело. — Так, скорее. Оп-па! Ну вот и все. Ладно, а теперь иди и расскажи всему свету, а особенно рыженькой красотке внизу, какой я потрясающий сексуальный партнер.
— Это было великолепно! — простонала Берелл Ник.
— Ты должна рассказать об этом всем в Голливуде. Мой телефонный номер узнаешь у Смита. Это мой помощник. Если он спросит тебя о ком-то или о чем-то, сообщи ему все подробности. Ты увидишь его в холле — это такой мрачный изможденный тип.
— После тебя, дорогой, все покажутся мрачными и изможденными, — произнесла Берелл Ник, утирая слезы.
Впервые в жизни она плакала по-настоящему: столь сильным оказалось пережитое ею любовное потрясение.
— И не забудь застегнуть молнию.
Василий растянулся на мягкой кушетке и принялся листать журнал при мягком свете позолоченных светильников.
— Что? — не поняла Берелл.
— Я говорю о ширинке. Ты расстегнула ее перед тем, как наброситься на меня. Теперь нужно ее застегнуть.
— А-а, ну конечно, дорогой. Разумеется, — проворковала кинодива, запечатлев на губах Василия поцелуй.
Осторожным и одновременно чувственным движением, на которое была способна только Берелл Ник, она стала застегивать молнию на брюках лучшего любовника в мире.
— Ну что ты копаешься, честное слово? Можно подумать, что здесь снимают кино. Застегивай и выметайся!
Когда она выплыла из комнаты, Василий вздохнул с облегчением. Наконец-то он остался один. Никто не посмеет нарушить его покой — покой человека, собравшего в своих роскошных двухэтажных апартаментах на Пятой авеню самых могущественных людей Америки. Скоро сюда пожалует президент, которого он превратит в своего верного слугу, и тогда Василий будет делать все, что ему заблагорассудится.
Итак, он станет хозяином Америки. А что потом? Потом можно будет заняться Россией. Он устроит грандиозную встречу на высшем уровне и добьется полной лояльности российского руководства. А дальше что? Китай? А на черта ему сдался Китай! Рабинович с ужасом подумал, что идея мирового господства стала его утомлять.
Василий Рабинович чувствовал себя так же, как, должно быть, чувствовали себя римляне, покорив мир и создав свою империю. Нечто подобное испытывает каждый человек, достигнув цели своей жизни.
Все, чего бы Василий ни пожелал, тотчас же исполнялось. Жизнь, свободная от борьбы за существование, теряла смысл. Он понял, почему его земляки никогда не покидали Дульска и уговаривали Василия остаться.
«Ты будешь несчастлив, Василий, — говорили они. — Уехав отсюда, никто из нас не может быть счастлив. Здесь мы трудимся. Мы вынуждены трудиться, и это великое благо. Мы живем в ладу со всеми. Зимы у нас суровые, но тем приятнее ожидание весны. Как сказал святой старец, без зимы и весна не радость, а сплошное томление духа».
Вспомнив эти слова, Василий подумал, как важно, чтобы женщина иногда говорила «нет» — тем отраднее будет услышать от нее «да». Как важно иметь возле себя настоящего друга, а не людей, ставших твоими приятелями поневоле. Как важно трудиться в поте лица, чтобы потом наслаждаться отдыхом. Даже смерть, подумал он, необходима, чтобы ощутить всю прелесть жизни.
Вот так, борясь с охватившей его тоской, Василий понял: чтобы сделать свою жизнь мало-мальски сносной, надо поставить мир на грань уничтожения. Для человека, способного загипнотизировать кого угодно, это было единственной возможностью внести в свою жизнь хоть какое-то разнообразие.
Поначалу ему хотелось только одного — чтобы его оставили в покое. Но это было давно, когда он сбежал из России. Теперь ему требовался некий допинг, и таким допингом была атомная война. Ничто другое не поможет справиться с прострацией.
Он вызвал Смита. Рабинович был высокого мнения о его умственных способностях, вернее, о том, что от них осталось. Смит тотчас же явился на зов, аккуратно причесанный и улыбающийся, как когда-то в начальной школе в Путни.
Рабинович находил трогательным то, как этот гений, способный проникнуть в секреты любой правительственной организации, прилежно поднимал руку и спрашивал его разрешения, прежде чем выйти в туалет.
— Смит, я всерьез подумываю об атомной войне. Что ты скажешь по этому поводу?
— Она разрушит земной шар, мисс Эшфорд. Вы действительно этого хотите, мэм?
— Нет. Я не хочу разрушать земной шар. Я всего лишь хочу вплотную подойти к этому. Понимаешь? Сколько ракет потребуется, чтобы поставить мир на грань ядерной катастрофы? Одна? Три? Пятнадцать? Десять ракет, нацеленных на Москву? Сколько?
— Можно ответить, мисс Эшфорд?
— Давай.
— Я думаю, три ракеты — оптимальный вариант. В крайнем случае — две. Одной ракеты будет маловато, хотя люди, не разбирающиеся в ядерной стратегии, могут сказать, что этого вполне достаточно.
— Да, запуск одной ракеты будет воспринят всего лишь как предупреждение.
— Нет, предупреждение — это две ракеты. Запуск одной ракеты будет расценен как случайность.
— Вот как? Я всегда полагал, что одна ракета — это уже предупреждение.
— Нет, мисс Эшфорд. Чтобы нанести упреждающий удар, нужно запустить две ракеты. Одна ракета — это случайность. В секретном соглашении, подписанном много лет назад советским премьером и американским президентом, говорится, что случайный запуск ядерной ракеты одной из сторон не должен восприниматься как повод к полномасштабной атомной войне. Насколько я помню, советский лидер заявил: «Мы не намерены рисковать коммунистической партией из-за гибели нескольких сотен тысяч людей».
— А что ответил на это американский президент?
— Президент ответил, что хотя разрушение пусть даже одного американского города будет колоссальным ударом для Америки, он, возможно, сумеет объяснить охваченному ужасом народу, что это случилось по чистому недоразумению.
— Интересно. А я-то считал, что их можно припугнуть всего одной ракетой, — сказал Василий, вспомнив о своих похождениях в Омахе: оказывается, для этого нужны, по крайней мере, две ракеты.
— Если же, — продолжал Смит, — направить три ракеты на ядерные объекты противника, это будет уже не предупреждение, а война.
— А если запустить их на три небольших населенных пункта? — спросил Василий.
— По моей оценке, это будет означать ядерный конфликт.
— Я хотел бы использовать подводные лодки.
