Темная любовь (антология) - Кинг Стивен (первая книга .TXT) 📗

На правом соске рисунок был тоже с крестом: Крест и четыре гвоздя распятия.

В центре груди, где Мария временно тогда вырезала букву "М", Федерико по ее указанию вытравил более изощренный символ Кающегося:

Крест представляет само братство, молот тог молот, коим пригвождали Кристо, бич с шипами тот, что терзал Его спину, гвозди те, которыми пронзили Его члены, и терновый венец, которым был Он коронован.

У меня на спине по указанию Марии Федерико изобразил крест, на котором принял мученическую кончину св. Андрей Его когда-то носили многие из Кающихся те братья, которые были готовы принести не меньшую жертву во имя Кристо При нашем последнем посещении, когда все татуировки были набиты, Мария поблагодарила Федерико за трудную работу. Он сказал, что ему это было в удовольствие. Накладывая марлевый бинт на свежие раны, которые вырезал он у меня на коже, он повернулся и спросил у Марии с улыбкой:

Ессе homo [11], да?

Мария смерила меня взглядом с головы до пят и улыбнулась делу рук своих.

Открыть дверь мы смогли только вдвоем и с трудом. Были сумерки, и свет в Мораде синий и тусклый быстро угасал. Мария включила фонарь и обвела узким лучом опустевшую церковь. Она была усыпана раздавленными банками пива, пустыми бутылками из-под виски, использованными презервативами за последние пятьдесят лет сюда приходили не только мы.

С низкого потолка свисала густая паутина, и краем глаза я заметил в углу летучую мышь. Алтарь на возвышении был вытесан из таких же крепких бревен, что и дверь. Когда-то зал был украшен простыми, сделанными вручную иконами вырезанные фигуры истекающего кровью Кристо, изображения Девы и святых в дешевых жестяных рамках. Кающиеся были людьми бедными. Мария подвела меня к алтарю.

Посмотри, сказала она и указала ярким лучом на ржавые потеки, которые когда-то были кровью. Она тронула их рукой, и пыльные хлопья посыпались с ее пальцев. Она вытерла их о джинсы. Что осталось от Алисы Портер.

Сердце у меня забилось быстрее и сильнее. Окна больше не было видно, и я решил, что небо потемнело.

Мария дернула меня к себе и поцеловала, играя языком по моим тяжелым шипам. Сунув руку мне под рубашку, она дернула за цепь, соединявшую соски, сдвинула с моих плеч куртку и сбросила ее на пол. Потом потушила фонарь, оставив нас в пустоте.

Гэри, сказала она, сейчас ты получишь то, что тебя ждет.

Она толкнула меня на алтарь и заставила раскинуть руки и ноги.

Запястья и лодыжки она мне перевязала крепкой кусачей пеньковой веревкой. Узлы были мастерские, крепко держащие, достаточно тугие, чтобы остановить кровообращение. Когда мы познакомились впервые, она делала узлы не такими тугими, но мы с ней выяснили, что тугие мне больше нравятся. Я чувствовал, как у меня пульсируют жилы. Концы, веревок она закрепила ниже, так что я чувствовал себя как на средневековой дыбе.

Потом острыми ножницами она разрезала на мне джинсы, трусы и рубашку, оставив меня голого, беспомощного, мерзнущего.

Потом Она вышла.

Мне надо принести остальные инструменты из машины, сказала она и забрала фонарь с собой.

Для Марии часть удовольствия была в том, чтобы заставлять меня сходить с ума, и я по опыту знал, что она оставила меня на куда более долгий срок, чем нужен, чтобы спуститься с холма. Она хотела заставить меня думать, что никогда не вернется. И как бы я ни верил ей, как бы твердо ни знал, что она вернется, я не мог подавить панический страх.

Я попробовал веревки, но у меня не было ни свободы, ни рычага, ни силы, которые могли бы чем-то помочь. Ветер свистел в мораде, и дверь поскрипывала. Я слышал, как в углу скребется какая-то мелкая зверушка. И представлял себе Марию, сидящую в безопасности автомобиля, думающую обо мне, вставляющую пальцы во влагалище и смеющуюся, как маньячка.

Наконец я услышал звук закрывающейся дверцы машины. Но она не возвращалась. Она завела мотор, дала ему несколько минут прогреться, а потом уехала. Через пару минут шум мотора затих вдали.

Я был один. Никто, кроме Марии, не знал, где я. Я подумал про испанца из рассказа Эдгара По "Колодец и маятник" узника инквизиции, привязанного в темноте к холодному бревну, ожидающего гигантского лезвия, которое со свистом рассекает воздух над его животом, постепенно спускаясь, все сильнее загоняя узника в безумие, а внизу в колодце собрались крысы, ожидая, когда посыпаются внутренности.

Фантазия разыгралась, и я представил себе стоящую надо мной Марию в серой сутане, ее рука лежит на рычаге, управляющим гигантским аппаратом, и глаза ее расширяются в яростной жажде крови.

У меня возникла бешеная эрекция, но я не мог до нее дотронуться. Он хлопал меня по животу, как выброшенный на берег кит, на кончике была белая капля, и серебряные колечки на нем тихо позванивали, и эхо отражалось от стен.

Мария, шепнул я и улыбнулся. Я знал, что она со мной еще не закончила. Я закрыл глаза и заснул.

Что я в Церкви люблю это церемонии и ритуалы, сказа-па однажды мне Мария у себя дома.

Дед с бабулей были баптистами и перестали заставлять меня ходить в церковь сразу после крещения, а после этого я мало вообще думал о религии, пока не встретил Марию, которая, оказалось, верует в какой-то собственный вид христианства. А я в конце концов стал верить в Марию.

Я уверена, что она сейчас не та, что была в дни латинской мессы, говорила Мария. Церковь теряет последователей и потому считает, что ей надо меняться, службы вести на английском, влезать в политику, стать более "релевантной" по отношению к повседневной жизни прихожан.

Потому-то она и теряет последователей! Они отрезают сами себя от прошлого, от вечных тайн, которые не давали Церкви распадаться. Вот почему меня потянуло к Кающимся.

Тебя и Дональда Фирна, сказал я.

Но он ничего не понял, ответила она. Может, он и слыхал какие-то смутные предания о них или читал истерические писания протестантских миссионеров, использовавших ритуалы кающихся как повод для нападок на папство. Дональд Фирн думал, что у них практиковались ритуальные пытки друг друга и человеческие жертвоприношения, как у ацтеков к несчастью для бедной Алисы Портер. Их наследия он не знал.

Мария рассказала мне, что эти ритуалы уходили корнями далеко в прошлое, раньше времен средневековых флагеллянтов, раньше даже раннего и примитивного христианства, к людям, посвятившим себя богине Диане в древнем Гелласе они бичевали собственные спины в честь ее. Архиепископ Санта-Фе Джон Б. Лами в 1850 году пытался заклеймить Кающихся как еретиков и подвергнуть отлучению. Но Церковь отступила, признав их как преданных верующих, а не почитателей дьявола, хотя были даны строгие инструкции не распинать более никого из своих братьев. К тому времени как поселенцы дошли до запада и нашли себе запрещенную гору для церемоний Кающихся, они уже только привязывали своего избранного Кристо к кресту, но кровь все так же текла по их спинам от укусов их пикадоров.

Кающиеся были простыми крестьянами из долины Рио-Гранде и вокруг горы Сангре-де-Кристос, потомки испанских поселенцев в Нью-Мексико, восходящих к году 1598. Их секты росли только в сельской местности вдали от таких центров, как Санта-Фе, Альбукерк и Эль-Пасо там, где было слишком мало францисканских братьев. И францисканцы более старались обратить индейцев-пуэбло, чем пасти собственное стадо, и многие вымогали крупные поборы за обряды брака, крещения и отпевания. Правление на испанских территориях становилось все более светским, и после мексиканской революции 1820 года все испанские францисканцы были высланы в Испанию и никем не заменены. Сельские жители остались блуждать без духовного руководства, пока эти земли не были оккупированы Соединенными Штатами в середине века, а к тому времени Кающиеся уже прочно укрепились в своей собственной традиции.

У Кающихся женщины не допускались в Круг, объяснила мне Мэри.

Но после Тайной Вечери утром Чистого Четверга и всю Страстную Пятницу они пели алабадос отрывистые печальные песнопения экстаза и горя, плач Девы по гибели Сына Ее Они пели снаружи морады, пока мужчины были внутри, воскуривая фимиам и выбирая из них того, кто будет Кристо. Они понимали, что без тьмы не будет света, без страдания вознесения. Из трагедии рождается не отчаяние, но спасение. Из унижения возвышение.