Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга III - Ховисон Дэл (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗
— Хочешь знать, почему мой мешок такой большой и почему он так ярко сияет?
— Да, сэр.
Он опустился рядом со мной на колени, и мы вместе уставились на синеватый силуэт в призрачной листве.
— Моя работа самая тяжелая из всех… скажем так, похоронных. Я должен собирать недостающие кусочки разбитых призраков детей, которые умерли слишком рано. Рак, голод, насилие, равнодушие и жуткие, жуткие несчастные случаи, как вот этот. Все они остаются без каких-то своих частей. Иногда, как в случае с Кэти, кусочков больше, чем обычно, но чего-то не хватает у всех. И мне нужно искать эти части, а потом пытаться собрать этих детей заново, чтобы они не были забыты. Вот что такое на самом деле призраки, Томми, — наши забытые воспоминания, получившие вечную жизнь за пределами нашей памяти и наших сердец. Ты понимаешь?
— Кажется, да.
Он подтянул мешок ближе.
— Мой мешок так набит и так сильно сияет, Томми, потому что он полон разбитых призраков детей, которых я собрать не могу. Там есть даже призраки тех, кто умер сотни, а то и тысячи лет назад. И я никогда не смогу их собрать, потому что их забыли все, кроме меня. Хочешь знать, почему я не могу их починить?
Я почувствовал, что на глаза опять наворачиваются слезы, но я был готов и мне почти удалось не заплакать.
— Потому что люди, у которых вы просили… «клей», сказали вам «нет»?
— Именно так. А проснувшись на следующее утро, они забывали меня раньше, чем поднимались с кровати, я становился для них только сном. И все маленькие разбитые души детей в моем мешке оставались внутри навсегда. Они не могут даже понять, что они не одни. Все они заперты в своем одиночестве, в своей печали. Каждый помнит миг своей смерти до мелочей, до каждой жуткой секунды. Время от времени мне удается немного скрасить их одиночество. Я могу открыть мешок, вынуть кого-то и немного с ним поговорить, но этого мало. То, что они пережили в свои последние мгновения, остается с ними навечно после смерти. А это плохо, Томми. Это чертовски погано. И ты хочешь такого же для Кэти?
— Боже, нет. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя одинокой и забытой. Я не хочу, чтобы она думала, что ее никто не любил.
— Тогда дай мне то, что мне нужно, — точнее, дай мне то, что нужно сюда положить.
— Я не понимаю. Простите, но я правда не понимаю.
Он смотрел мне в глаза и не моргал.
— Если бы ты мог, ты бы умер, чтобы вернуть ее? Любишь ли ты ее настолько, чтоб это сделать? Готов ли ты отдать свою жизнь, чтобы вернуть ее обратно в этот мир?
— Я не хочу умирать! Пожалуйста!
— Большинство людей не хочет умирать, Томми. Я и не прошу тебя умереть. Я спрашиваю о другом. Если бы ты мог вернуть ее, отдав свою жизнь, ты это сделал бы?
— Я…
Он поднял палец, чтобы я замолчал.
— Прежде чем ты ответишь, ты должен кое-что узнать. Если ты скажешь «да», если ты отдашь мне это желание предложить свою жизнь в обмен на то, что Кэти вернется в мир, ты больше никогда не сможешь заключить такую сделку. Хочешь — верь, хочешь — нет, Томми, но шанс заключить такую сделку дается только один раз, и только раз это можно сделать, не убив себя. Если ты согласишься и отдашь мне то, что нужно, чтобы собрать Кэти, ты больше никогда не сможешь такого проделать. Через десять, двадцать, тридцать лет у тебя может появиться жена и свои собственные дети, они могут заболеть, могут оказаться на пороге смерти, а ты не сможешь использовать свою волшебную карту. Я прошу тебя не о мелочи.
— Так вот почему столько людей вам отказывали и оставляли в вашем мешке разбитых детей?
Он кивнул.
Я посмотрел на синеватый силуэт тела Кэти.
— А могу я задать вопрос, прежде чем вам отвечу?
— Конечно.
— Почему такое вообще происходит? То есть почему дети, как вы сказали, умирают от рака, или от жестокости, или от голода? Почему кому-то должно быть так больно, плохо и одиноко?
— Посмотри на меня, Томас Франклин Айрленд.
Я посмотрел.
— Я скажу тебе то, чего за многие тысячи лет моей работы слышали не больше четырех человек. Слушай внимательно. Для всего этого есть причина. Все мы движемся к чему-то настолько… невероятному, прекрасному, чудесному, что, когда оно наконец произойдет, все смогут оглянуться на дикость, голод, болезни, страдания, одиночество, страх и бедность и сказать: оно того стоило. Чтобы прийти к этому, получить эту чудесную штуку… все страдания и боль всех живых существ с начала времен того стоили. Я не могу сказать тебе, что это будет, Томми, потому что я не знаю. Мне не сообщали подробностей, я просто уборщик.
Я вытер глаза и втянул сопли.
— Она правда была чудесной девчонкой.
— Да, да, она была.
Я поднялся.
— Да.
На миг мне показалось, что он не понял.
— Ты хочешь сказать…
— Да. Я отдал бы жизнь за то, чтобы ее вернуть.
Он протянул мне мешок.
— Тогда, пожалуйста, брось это внутрь.
Я посмотрел вниз и увидел, что у меня в руках лежит что-то вроде сине-серебряного листа. Я осторожно вытянул руки над мешком и развел ладони. Лист полетел вниз, и его словно подхватил невидимый ветер, его мотало вперед-назад, вперед-назад, и я почувствовал — хотя в то время у меня не хватило бы словарного запаса, чтобы это определить, — как печаль уходит из моих глаз.
— Я буду ее помнить, — сказал я. — И постараюсь, чтобы ее помнили и другие.
— Я знаю, — сказал человек, потянув мешок за завязки. — Кэти уже не будет забыта внутри с остальными. Ты сделал это. Ты сделал отличную вещь, Томми. Плохо, что ты никому не сможешь об этом рассказать.
— Почему?
Он улыбнулся в последний раз.
— А как ты думаешь, тебе поверят?
Я пожал плечами.
— Наверное, нет.
— Ты еще такой ребенок, Томми. Возможно, мы когда-нибудь снова встретимся.
— Было бы неплохо.
Он кивнул в сторону моего дома.
— Примерно через пять минут твой папа встанет в туалет, а потом заглянет в твою комнату. Тебе лучше к тому времени оказаться в постели.
Я посмотрел на дом, а потом повернулся обратно:
— Я буду очень тихо идти. И уходил я тоже тихо. Мама легко просыпается…
Но его уже не было.
Моя мать умерла от эмфиземы. И я никак не мог ее спасти.
Отец умер от рака. И я никак не мог его спасти.
Они оба страдали, ужасно и долго.
Я женился. У нас родилась маленькая дочь. Ей было шесть дней, когда она покинула наш мир, не дождавшись даже собственного имени. Я никак не мог ее спасти, мне нечего было предложить в обмен на ее жизнь.
Через пять месяцев после этого моя жена покончила с собой. Я чувствовал, что к этому идет, но ничего не мог предложить в обмен на ее жизнь.
Я часто вижу человека с мешком: в новостях, в съемках с мест аварий, на фотографиях деревень в голодающих странах, на фото с мест преступлений, где ребенка или нескольких детей убивали или мучили, били или забывали. Он всегда маячил на фоне, ждал, когда все уйдут, чтобы начать собирать разбитые призраки детей. Я никогда не спрашивал, видят ли его другие, потому что знал: они не могут его видеть. Только раз во время экстренного репортажа о человеке, который до смерти затряс своего четырехмесячного сына, я увидел, как он машет в камеру и произносит одними губами: «Кэти передает привет».
Моя мать. Мой отец. Моя дочь. Моя жена. Я мог бы спасти любого из них, если бы не…
Но неужели я готов разрушить остаток своей жизни вечными «если бы я» и «если бы я не»?
Когда становится особенно тяжко, когда я ненавижу себя за то, что был импульсивным ребенком, — или думаю, что он всегда знал, что меня ждет, и просто манипулировал мною, потому что ему была невыносима мысль о том, что в его мешке будет страдать от одиночества очередной разбитый призрак, — когда я мечтаю о том, как найду его снова, как ухвачу за горло и буду сжимать… Тогда я вспоминаю его слова. Все мы движемся к чему-то настолько… невероятному, прекрасному, чудесному, что, когда оно наконец произойдет, все смогут оглянуться на дикость, голод, болезни, страдания, одиночество, страх и бедность и сказать: оно того стоило. Чтобы прийти к этому, получить эту чудесную штуку… Все страдания и боль всех живых существ с начала времен того стоили.
