Виварий - Чилая Сергей (книга жизни .txt) 📗

Фрэт оглядел знакомый подвал с дорогой бестеневой лампой над операционным столом и увидел, как отдаляются стены, вытесняемые непролазным лиственным лесом в пригороде Мемфиса…, рекой в густых зарослях тростника и лозняка с одной стороны и высоким открытым берегом с другой, и стаю гончих…, и бросил напоследок Ковбой-Трофиму, как бросают неудобный в полете мяч-дыню в регби:

— Вам надо уйти из Цеха… самому…, торжественно и с почестями, если захотите, и еще одним орденом…, но самому…, чтоб Елена Лопухина могла выполнить свою миссию… Она… Она достойна… и заплатила за все… и расплатилась… единственная, способная очистить Цех от скверны, что так умело и старательно насаждали, и сделать его лидером мировой трансплантологии…

Лес был совсем близко: он уже чувствовал будоражащие тело запахи прелой листвы, под которой сновали отъевшиеся за лето мыши, перетаскивая в норы высохшие ягоды, желуди и грибы…, терпкий пот давно и сильно взапревших гончих, взмыленных лошадей, сбруи, охотничьих доспехов, тонкой, почти невидимой паутины без запаха, которая назойливо липла на лица, и надо всем этим великолепием запахов, движений и цветов мощно и сильно давлел дух раненного медведя, по кличке Старый Бен…, измученного погоней, огнестрельной раной, сильно кровоточащей и от этого еще более опасного и свирепого, не желавшего смиряться с надвигающимся поражением…

Фрэт успел оглянуться, чтоб увидеть реакцию Ковбой-Трофима на свои слова: мяч-дыня, брошенный им, летел удивительно прямо, не кувыркаясь в полете, лишь чуть покачиваясь, стремительно приближаясь к директору Цеха, который, как и бигль, не сводил с него глаз… А стая гончих, завидя Фрэта, шумно рвалась навстречу с поводков…, и он, врезаясь в них, подпрыгивая и громко лая в вострге, покусывая ближайших сородичей за потные бока, уже не боковым, но всеобъемлющим зрением разума увидел, как увернулся от подлетающего мяча Ковбой-Трофим и неспешно зашагал куда-то…

"Они взбежали на обрыв, продрались сквозь прибрежные кусты и увидели медведя: на задних лапах встал спиной к дереву, вкоруг вопят и каруселью вертятся собаки, и вот опять он — его тогда звали Лев — метнулся в прыжке.

На этот раз медведь не сшиб его на землю. Принял пса в обе лапы, словно в объятия, и упали вдвоем… Лев висел, вцепившись в глотку, на медведе, а тот, полуподнявшись, ударом лапы далеко отбросил одну из гончих и, вырастая, вырастая бесконечно, встал на дыби и принялся драть Фрэту-Льву брюхо передними лапами…" [96]

Он стал терять сознание, а потом увидел, как из раны на животе показались нежно-розовые спавшиеся петли тонкого кишечника и начали дымиться в холодном осеннем воздухе леса…, и вспомнил незаконченный диалог с Ковбой-Трофимом в подвале институтского Вивария, и дыню-мяч, что летел удивительно прямо, и заспешил обратно, с трудом выбираясь из все еще крепких лап Старого Бена, с когтями, похожими на маленькие индейские топоры…

— Вам надо уйти из Цеха… самому! — повторил Фрэт, с трудом проникаясь, после встречи с медведем, смыслом недавнего разговора.

— Никогда! — привычно ответил Ковбой-Трофим. — И не подумаю!

— У вас нет выбора, — негромко сказал Фрэт и тяжело вздохнул, будто вновь увидел дымящиеся на воздухе петли собственного кишечника.

— Что ты заладил: «У вас нет выбора!». Не собачье это дело… А выбор есть… и ты его скоро узнаешь.

— Вас не свалить, как Старого Бена, не подвинуть, не запугать…, — гнул свое Фрэт, контролируя перемещения Ковбой-Трофима вокруг операционного стола. — И никто, похоже, уже не станет делать это, понимая бессмысленность подобных действий… Все равно, что докричаться до железной Нюры в фонтане институтского парка… И оставлять нельзя как есть, потому что зло, накапливаясь, переливает через край и в нем тонут остальные…, хорошие и плохие…

— «Где умножилось зло, явилась преизобильнейшая благодать», [97] — сказал Ковбой. Значит оставаться нам в грехе, чтоб умножалась благодать…

— «Когда вы рабы зла, вы свободны от праведности», — ответил Фрэт. — «А будучи освобождены от зла, станете порабощены праведностью… ибо умерший свободен от зла…». [98]

— Мне пора, — сказал академик, останавливаясь перед Фрэтом. — Рассказать кому-то — не поверят… Прощай! Ступай наверх! Готовься к завтрашнему эксперименту: у тебя возьмут среднюю долю печени…, самую большую… Дай мне пройти!

— Вы не выйдете отсюда! — Фрэт встал, раздираемый на части многовековым рефлексом служить человеку и насущной необходимостью вцепиться в горло, стоящему перед ним Ковбой-Трофиму.

А человек вновь достал из одежд нож-выкидуху и нажал невидимую кнопку: раздался негромкий глубокий щелчек, будто толкнули дверь дорогого автомобиля и встроенный механизм острожно притянул и захлопнул ее с таким завораживающе-приятным звуком, что хотелось слушать и слушать еще…

Они стояли друг против друга: мучимый сомнениями Фрэт и озлобленный Ковбой-Трофим.

— Стоит вцепиться ему в горло и все проблемы будут решены, — подумал Фрэт, готовясь к прыжку. — Сколько бы он ни кромсал меня потом ножом, челюстей ему не разжать… Как все просто. — Он чуть присел на задние лапы, опираясь на хвост, чтоб удобнее прыгнуть…, и увидел, как по опушке леса, продираясь сквозь заросли незнакомого кустарника, проваливаясь башмаками в норы барсуков, спешит на помощь один из охотников по имени Бун и, расшвыряв пинками собак с ножем в руке с разбега прыгнул на медведя, ухватившись левой рукой за шею, где впивался Лев, а другой полоснул по горлу… Лишь раз… «Мгновение они походили на скульптурную группу: намертво впившийся пес, медведь и оседлавший его человек, неприметно действующий глубоко вошедшим ножом… Медведь встал на дыбы, неся на себе охотника и Льва, повернулся как человек, сделал два или три шага в сторону леса и грянулся оземь…». [99]

Прибывший доктор без хлороформа вправил внутренности Фрэту-Льву и зашил рану. Его уложили на веранде, головой к лесу…, а люди все прибывали: верхами, пешие, в фургонах…, трапперы, фермеры, лесорубы, пильщики, горожане…, и, насмотревшись на медведя, подоходили к веранде, где лежал он… А на закате он умер…

Фрэт прыгнул… Это был даже не прыжок, поскольку тело его не приходило в движение…, по крайней мере взгляд Ковбой-Трофима, быстрый и точный, не зафиксировал этого. Фрэт просто переместился с пола к руке директора Цеха, удерживающей нож…, зубами, а тому казалось, что бигль все еще стоит перед ним, чуть присев на задние лапы и хвост, потому что перемещение не было процессом…, оно было мгновением, случившимся без подготовки…

Ковбой попытался высвободить руку и не смог, ему даже не удавалось пошевелить ей, и пораженный замер, пытаясь понять откуда в бигле такие неимоверные тяжесть и сила, будто удерживает руку не собака, но гигантский медведь-гризли, неотвратимо приближая к горлу добродушную на вид морду с удивительно маленькими рыжими глазками и смрадным запахом изо рта…

Он в ужасе хотел заорать во весь голос, призывая на помощь, и открыл уже рот в бесшумном пока крике, и вдруг почувствовал, что рука с ножем-выкидухой свободна и, не поверив, поднес кисть к лицу…

Фрэт сидел, уложив зад на лапы, тяжело дышал и смотрел на него желтыми глазами с черными точками зрачков, привычно иронично, немного загадочно и строго, будто знал наперед такое, про что еще не скоро узнать остальным.

— Я бы мог перегрызть вам горло, просто и легко…, дав прекрасный шанс Елене Лопухиной занять ваше место в Цехе, — и Ковбой молча согласился, опуская руку с ненужным теперь ножем. — К сожалению, не смог… Проклятая многовековая привычка беззаветно служить людям, закрепленная на всех уровнях, включая фило— и онтогенез, структуры ДНК, первую и вторую сигнальные системы, и недавние эксперименты генных инженеров из питсбургского лэба в штате Пенсильвания со спермой моего отца…