Гильотина в подарок - Ковалев Анатолий Евгеньевич (читать полную версию книги .TXT) 📗
– Что это за сумма? Гонорар?
– Да, – неохотно признался Грабец. По его тону было понятно, что он сболтнул лишнее.
– Вы сказали, крупная сумма? Значит, это не журнальный гонорар?
– Нет.
– Что же это за деньги?
– Я не могу вам сказать. Констанция случайно мне проговорилась. И просила хранить в тайне.
– Хорошо. Я вам помогу.
Еремин снова выдержал паузу и снова закурил.
– Лазарчук выполняла заказ для одного издательства. Так?
– Да, – с трудом произнес художник.
– Название этого издательства?
– Я не могу…
– Послушайте, Вячеслав Семенович, вы сами только что сказали, что хотите узнать убийцу.
– Как это связано?
– Напрямую, черт возьми! А Констанции уже ничто не повредит!
– Да, вы правы.
Когда с уст молодого человека слетело название, следователь посмотрел на Полежаева. Писатель незаметно подмигнул, что означало: да, можно верить, в этом издательстве такое вполне вероятно.
Еремин не мог не признать, что день начался удачно, но клиента отпускать не торопился.
– Теперь я попрошу вас вспомнить вечер двадцать пятого августа. Это прошлый понедельник.
– Прекрасно помню.
– Меня интересует время примерно с семи до десяти вечера.
– Я был с Констанцией.
– Вы ходили в кино?
– Нет. Зачем? – не понял Грабец. – И у нее, и у меня есть видеомагнитофон.
– Просто некоторые предпочитают большой экран, – пояснил сыщик.
– Мы не относились к этим некоторым. Сидели у нее в Кузьминках. Здорово поругались. Она предложила сыграть в карты. Когда не было денег на казино, у нее начиналось нечто вроде наркотической ломки. Я отказался играть. Она взяла колоду и принялась имитировать «блэк-джек» с невидимым крупье. Мне стало противно. Я сказал: «Такое чувство, что ты мастурбируешь». Констанция взорвалась. Я ушел.
– Скажите, она никогда в разговорах не упоминала девушку по имени Патрисия Фабр?
– У нее было много приятелей и приятельниц среди так называемых московских французов. Она участвовала в их тусовках. Но меня это не касалось. Ни о ком конкретно она не рассказывала.
– А эту женщину вам когда-нибудь доводилось видеть?
Еремин протянул ему фотографию Марии Степановны Саниной.
– Первый раз вижу.
– Вы говорили, что Констанция была равнодушна к мужчинам. А к женщинам?
– Во всяком случае я ничего об этом не знаю.
– И последний вопрос, – объявил следователь. – В холодильнике у Констанции стоял торт, явно сделанный на заказ, с надписью «Моя любовь – моя Бастилия!» Что вы скажете по этому поводу?
– Дурацкая надпись, вот что скажу. Вряд ли Констанция могла заказать такой торт. У нее был вкус, и она не выносила пошлости. К тому же не было денег на дорогой торт. И она не ждала гостей. Мы собирались отметить в ресторане.
– Тогда очень странно. Как он оказался в ее холодильнике?
– Действительно странно, – согласился Грабец. – Вы меня удивили. Следователь в МУРе ничего не говорил про торт.
– Может, ей преподнесли его в подарок?
– Но при чем здесь эта надпись? – недоумевал молодой человек. – Констанция, Бастилия, любовь – три несовместимых понятия.
На этой фразе художник откланялся.
– Что скажешь? – обратился к писателю Еремин.
– Любопытная деталь выплыла.
– И не одна. Мы, например, уже точно знаем, что Констанция Лазарчук не имеет никакого отношения к шайке убийц. Чего, прости, не могу сказать о твоей невесте.
– Это еще надо доказать.
– Согласен. Уверен также, что Констанция не имела понятия ни о каком Шведенко и ни о какой Саниной. Поденщики не были представлены друг другу. А тебя опять же разыграла твоя невеста.
– И это опять же не доказано, – возразил непоколебимый Антон. – Гребешь по мелководью, Костян. А между тем деталь выплыла нешуточная.
– Какая?
– Фотограф.
– Ну и что?
– А то, мой милый, когда я увидел мертвую Констанцию в кресле, первое, что мне пришло на ум, – она позирует!
– Так-так…
– Если ты помнишь, фотограф нам уже встречался в этом деле.
– Не помню. Когда?
– Фотокорреспондент из Васиной газеты, который сдавал Шведенко жилье.
– Его, кажется, звали Роберт Игнатьевич?
– Ну и память!
– Умыл ты меня, Антоша! Ох как умыл! Честно говоря, я не придал фотографу значения. А ведь тут есть над чем пораскинуть мозгами! Попробую связаться с Василиной. Не возражаешь?
– Связывайся, – усмехнулся Полежаев. – Но будь осторожен. Она теперь молодая вдова.
– А ты гони на книжную ярмарку и поменьше рассуждай, умник!
– Слушаюсь, товарищ начальник! – откозырял писатель.
Проходя мимо Аллочки, он шепнул ей на ушко:
– Разве можно хмуриться в такой солнечный день?
День и вправду выдался солнечным, но уже к полудню сгустились на небе тучи. Он не погнал на книжную ярмарку, как приказал следователь. Сначала необходимо было выяснить, что с Патей.
В подъезде дома на Патриарших он сразу бросился к почтовым ящикам. Ключей там не оказалось. Зато выпал конверт. Очень странный. Без адресата и без обратного адреса. Кто-то просто бросил его в ящик. Он крутил письмо в руках, не зная, что с ним делать.
«Вечный вопрос: вскрыть или не вскрыть? Как интеллигент, к тому же известный литератор, я не должен этого делать, а как сыщик – просто обязан. А как писатель-детективщик? Черт его знает! В конце концов я – жених и могу поинтересоваться, что пишут моей невесте!»
Договорившись с самим собой, Антон произвел вскрытие.
Невесте писали следующее:
«Птенчик! Не надо от меня прятаться! Есть разговор. Приду завтра в десять вечера. Не дури! Будь на месте. Принц Уэльский».
Он положил письмо обратно в ящик.
На Патриарших было, как всегда, уютно. Деревья стояли зеленые, ведь осень еще по-настоящему не наступила. Примитивно разрисованные двери кафе «Мастер и Маргарита» зазывно приоткрылись. Оттуда выполз некто в галифе. Антон предпочитал «Копакабану». До нее рукой подать. Но сейчас не до кафе, хотя от рюмки коньяка он бы не отказался. Нет, нельзя! Надо действовать!
Он присел на пустовавшую скамейку. По воде безбоязненно шныряли утки.
«Чего им бояться? Они уже вырастили новое поколение. Скоро соберутся в стаю и мотанут на юга. А я? В кругосветное путешествие? Теперь вряд ли. Неужели эта молокососка во что-то впуталась? Дуреха!»
– Ничего не замечаете? Ничего не замечаете?
Перед ним вырос тот самый, в галифе. Он был в сапогах и наглухо застегнутом кителе. В руках держал курительную трубку, подчеркнуто прижимая ее к груди. Крашеные волосы были зачесаны назад, а крашеные усы нелепо топорщились под картофельным носом. Водянистые глаза навыкате замерли в надежде.
«Боже мой! Психолечебницу, наверно, закрыли на ремонт! Сталины и принцы Уэльские разгуливают по Москве!»
– Ничего не замечаете? Ничего не замечаете? – продолжал трезвонить ему в ухо незнакомец. – На кого я похож?
– На Маргарет Тэтчер, – ляпнул писатель.
Тот поперхнулся в обиде. Скорчил Антону рожу. Показал язык. Улыбнулся широкой американской улыбкой, обнажив гнилые советские зубы. И начал спускаться к воде.
Наверное, пошел топиться.
Еремин же даром времени не терял, он намерен был действовать.
К Василине он направился прямо в редакцию, без предупреждения. В комнате, где сидели корректоры, стоял заплесневелый, чердачный запах, который не в силах были перебить даже самые стойкие духи.
Пять женщин с любопытством вытаращились на него. Василину было трудно узнать в очках, пускающих блики, с нелепой цепочкой, припаянной к дужкам и скользящей за шиворот. Но он узнал. По испуганным черным глазам.
– Вы? – только и успела произнести она.
– Мне нужно с вами поговорить!
Они вышли на свежий воздух.
– Чем вы там дышите?
– Я привыкла. Что-нибудь новое узнали о Лене?
– Нет, – разочаровал ее следователь. – Но в деле всплыли новые факты. Скажите, Василина, вы давно знакомы с Робертом Игнатьевичем?
