Кровь тамплиеров - Хольбайн Вольфганг (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗

– Гроб Господень! – подтвердил эту мысль голос за его спиной.

Это был голос его матери!

Давид повернулся к ней одновременно с Квентином и Стеллой. Лукреция, улыбаясь, держа в правой руке факел, только что перешагнула порог крипты, за ней следовал мясник-убийца. Свободная рука Давида инстинктивно схватилась за меч, но прежде чем он успел вытащить оружие, Шариф подскочил к Стелле. Он грубо схватил ее за волосы и приставил лезвие кривой сабли к ее шее. Давид отдернул руку от рукоятки меча, словно она его обожгла. За одну секунду его страх и ужас сменились отчаянием и одновременно смешанным чувством стыда и ненависти к себе. Разве можно быть настолько наивным? Он поверил, что приоресса потеряла след, после того как он ночевал на озере, где произошла последняя битва и откуда он с быстротою улитки в общественном транспорте добрался до центра мировой истории? Как он мог не подумать, что Лукреция рано или поздно придет к самой простой идее – незаметно следовать за ним, после того как он, как последний идиот, возвестил о своих планах?

Он на ее месте, вероятно, действовал бы так же. Он сам сделал это для нее таким дьявольски простым. Если со Стеллой что-нибудь случится, то это будет не вина Шарифа, слепо исполнявшего все приказы Лукреции, – это будет вина Давида, его собственная вина.

– Я счастлива тебя видеть, Давид! – сказала Лукреция, нежно улыбаясь сыну, но на сей раз ему было все равно: была ли это материнская любовь или ложь.

Он ни разу не взглянул на мать, он не сводил глаз с сабли у горла Стеллы.

– Отпусти Стеллу, – с трудом выдавил он из себя. В горле у него пересохло, как после марша через пустыню, и голос приобрел хриплый оттенок. – Это должно решаться между нами.

– Если ты отдашь меч, – вмешалась его мать.

Это могло быть пустым обещанием. Лукреция не была надежной партнершей, вовсе нет. Но это был шанс для Стеллы, и Давид не мог не воспользоваться им. Он был за нее ответственен, и он любил ее! Она была всем, что он имел, кроме сумасшедшей матери и чопорного монаха, который не мог проявлять открыто свою любовь к нему. Давид расстегнул пряжку ремня и швырнул его вместе с болтающимся на нем мечом подальше от себя. Меч выскользнул из ножен и со звоном покатился по полу.

Лукреция довольно улыбнулась и подала знак Шарифу отпустить Стеллу. Араб грубо оттолкнул от себя девушку и занял позицию, откуда мог следить одновременно за нею и за священником, а также перегородить им единственно возможный путь к бегству.

Лукреция протянула руку к Давиду:

– Сын мой, ты проводишь меня к Гробу Господа?

– Вы получили наконец то, что всегда желали! – Квентин указал пальцем на вход в крипту, после чего продолжил скорее яростно, чем мужественно: – Почему бы вам не оставить Давида в покое?!

Улыбка Лукреции погасла. Ее лицо приняло выражение оскорбленной гордости, когда она повернулась к священнику.

– Кто дал тебе право обращаться ко мне, монах?! – напустилась она на Квентина. – Никогда больше не смей этого делать! – Затем она снова обратилась к Давиду и взяла его за руку. – Идем!

Давид с трудом проглотил сухой, жесткий ком, застрявший в горле, и слабо кивнул. Он достиг той точки, единственный путь от которой, казалось, вел к безропотному смирению. Он боролся, он потерял отца, он сделал все, что мог сделать, но он не пожертвует Стеллой – ни за что на свете, даже за Святой Грааль.

Вместе с матерью он вошел в крипту. Глаза Лукреции сверкали безумием, когда она передала сыну факел и кивком распорядилась, чтобы он зажег еще несколько факелов, укрепленных на колоннах. Это казалось невозможным, но Давиду с легкостью удалось исполнить ее требование. Помещение было сырое и затхлое, однако факелы горели ровно, будто только и ждали момента, когда зальют сокровища ярким мерцающим светом. Давиду все было безразлично – так же безразлично, как сокровища, как проклятый Грааль и как убеждение, что теперь он пропал, что Лукреция сейчас заберет все, к чему, будучи главой приоров, одержимая жаждой власти, она стремилась много столетий и что столь долго и успешно до этого дня защищали тамплиеры.

По крайней мере, он верил в это, прежде чем оглянулся, и его глаза увидели то, что совсем не хотели видеть.

Он предполагал, что крипта огромна, но его фантазии не хватило для того, чтобы представить себе ее действительные размеры. Для одной только украшенной золотом мозаики у его ног потребовалась бы площадь большой квартиры. Это было произведение искусства, на котором крупным планом был изображен римский император Флавий Валерий Константин [44]; здесь же были выложены прославлявшие его деяния латинские стихи. Обширная мозаика поистине терялась меж мощных колонн, которые обрамляли среднюю часть крипты. В верхний конец зала, куда не доходил мерцающий факельный свет, вела широкая лестница с каменными, богато украшенными перилами, а там наверху, под самыми сводами, были сооружены хоры одновременно в честь всех императоров на свете, над которыми вновь возвышался мраморный Константин. Опустив голову, с достоинством во взгляде, он смотрел вниз. Все в этой крипте было необыкновенно мощным и массивным. Давид никогда прежде не чувствовал себя таким ничтожным.

Строго говоря, он таким и был. Почему Лукреция им командует? Почему она мучит его, заставляя себя сопровождать? Празднует ли она так, на свой манер, победу? Он ведь ее сын, черт побери! Несмотря на одержимость властью, это ведь она произвела его на свет… Как она может быть такой жестокой? Его равнодушие и смирение понемногу исчезали, все в нем ощетинилось и теперь противилось тому, чтобы находиться рядом с Лукрецией на мраморных ступенях, ведущих к хорам.

И все же он продолжал стоять около матери. Пока Стелла во власти Шарифа, ему не остается ничего иного, кроме как слепо покоряться приорессе, чего бы она от него ни потребовала.

Лукреция не удостоила взглядом роскошный саркофаг императора, который располагался на хорах у подножья мраморной статуи, но целеустремленно направилась, к ветхому деревянному гробу, наполовину спрятанному под белым покрывалом с клинчатым восьмиугольным крестом. Это был плащ тамплиера – Давид узнал его, – это был плащ Рене де Анжу.

Приоресса схватила плащ и без всякого почтения отбросила в сторону.

– Это же… – прошептала Лукреция. В каждом произносимом ею слоге звучало абсолютное сумасшествие. – Это же Гроб Господа! Это же Святой Грааль!

Но Давид сомневался, хотя чувствовал, что она права: ведь он сам ощущал нечто подобное, хотя и более слабо, находясь рядом с плащаницей или копьем, – почтение, от которого его бросало то в холод, то в жар, нечто, настолько его притягивающее, что он пытался встать на колени. Сейчас это было совсем близко и становилось все ближе, чем чаще он поглядывал на деревянный ящик, в щелях и трещинах которого опасно и соблазнительно взблескивало что-то металлическое; он подошел ближе…

Он искал Гроб. Но этот ларь не тянул даже на детский гробик!

Он давно уже не хотел ничего знать: ни что находится в этом ящике, ни что произойдет после того, как Лукреция его откроет. Если все, что уже случилось, вдруг оказалось бы неслучившимся, и он, неподготовленный и ни о чем не догадывающийся, с секунды на секунду вдруг оказался бы на этом месте, пламя жадности, которое безудержно пылало в глазах его матери, а также неконтролируемая дрожь ее рук и губ были бы ему недвусмысленным предостережением. Что бы ни находилось внутри, это может лишить его разума. Лукреции, например, хватило одной, ничем не подтвержденной легенды, чтобы стать безумной.

– Открой! – скомандовала она внезапно и неистово.

Давид обеспокоенно посмотрел на мать. Ее грудь поднималась и опускалась в бешеном ритме. По лбу текли большие капли пота. Волнение заставило лопнуть пару небольших кровяных сосудиков в ее глазах, под которыми появились черные круги. Жадность поглотила ее красоту. Она вдруг стала казаться старше, чем несколько минут назад.