Вокзал - Андреев Олег Андреевич (читать хорошую книгу .txt) 📗
– Это что, глупости, по-вашему?
– Да! Это глупости. Это отвлекает людей…
– От чего?
– Они пришли на вокзал, чтобы точно и в срок отправиться в пункт назначения. Они пришли, чтобы просто уехать.
Собинова шмыгнула носом.
– Разве это возможно?
– Что?
– Просто уехать. У вас получалось хоть раз в жизни просто уехать?
Отправиться в пункт назначения?
– Хватит философии. И так вы уже ею всех достали. Всему свое место и время.
– Что вы такое говорите, Виктор Андреевич?! – присвистнула по-мальчишески Собинова. – Впервые слышу, чтобы человеку отводили специальное время и место, чтобы мыслить.
– Так, ладно, хватит, с завтрашнего дня вы не работаете на вокзале.
Собинова и этого ждала. Но не сегодня, нет, не сегодня.
– Вы назвали только одну глупость, хотя и сами не верите, что это действительно глупость. А я просила три.
– Что вы несли про сюрприз?! Какой еще сюрприз?!
– Вот видите, вы не знаете, а считаете глупостью, – улыбнулась Собинова.
– Когда на путях перерезает человека – это сюрприз, когда горят спецвагоны – сюрприз, когда…
– Когда арестовывают Оксану, – подсказала Собинова.
У Ларина отнялась речь. Неужели весь вокзал в курсе.
– Вы говорите о неприятных сюрпризах, вы вообще неточны в выражениях. По Далю, сюрприз – нечаянная, внезапная радость, нежданный подарок, нещечко.
– Что?
– Нещечко. Нечто. Тайна, вещица, гостинец, дорогая вещь, лакомство, сокровище. Пойдем, я скажу тебе нещечко.
– Впервые слышу, – растерялся Ларин.
– О, вы многого не слышали. Так вот я готовлю лакомство. А вы меня увольняете.
Ларину нечего было сказать. Он смотрел в чистые глаза Собиновой и понимал, что сейчас не с ней выясняет отношения, а с собой. Он из себя хочет выгнать мысль, чувство и душу. А иначе – как? Как все это вынести?
Он поднялся.
– Виктор Андреевич, а вам правда не нравится?
– Что?
– То, что я говорю людям. Понимаете, я не могу по-другому. Я их вижу.
Вижу, как они торопятся, как волнуются, как смеются и плачут. А я им – в семнадцать сорок пять? Отойдите от края платформы? Просьба пассажирам? Да так вообще не говорят в русском языке! Просьба к пассажирам. И вообще…
Нина Андреевна шмыгнула носом. И Ларин понял, она сейчас расплачется.
– Да что там за сюрприз вы готовите? – еще с тенью раздражения спросил он.
– Я хочу спеть. И еще, знаете, я подумала: мы оба с вами Андреевичи. Может быть, у нас был один отец?
– Как это? – опешил Ларин.
– Ну в философском смысле…
Ларин махнул рукой. И расхохотался. Действительно, в каком-то смысле у них был один отец, одно воспитание, собственно говоря. Они оба хотели добра, но почему-то получалось иногда совсем, совсем наоборот…
Глава 60
ХОМЕНКО
Лейтенант Хоменко не довел Оксану до отделения милиции. Он еще там, в кабинете Ларина, решил ее отпустить. Во второй раз, теперь уж наверняка в последний.
Он провел Оксану Панчук по залу ожидания и вышел на перрон. Впереди увидел знакомую экскурсоводшу с каким-то мужиком, явно не московского разлива. Похоже, не поверил своим глазам, женщина была счастлива. Милиционер угадал ее состояние по выражению лица, по блеску глаз, по походке, еще по массе невидимых простому смертному или нелюбившему черт, жестов и мимики.
Раньше Виолетта ему не нравилась. Не то чтобы совсем, но было в ней что-то… Может быть, то, что смотрела на него, как на пустое место. Вообще-то ему нравились независимые женщины, но не в такой степени. Всему есть предел.
Правда, Оксана тоже была независима. Стало быть, и нелюбовь к независимым проистекала из личного опыта и уже год не заживающей любовной раны. Для него все женщины как бы балансировали на грани между нормой и эмансипе. Иногда это восхищало, но в большей степени раздражало. Одно дело – восхищаться полуобнаженными телами девочек из кордебалета, другое – жениться на одной из них. Вся его нравственно-просветительская занудная деятельность в отношении Оксаны проистекала от дремучей неграмотности и совершенно устаревших и ненужных установок. Полная путаница чувств приводила милиционера, привыкшего ясно мыслить, в замешательство. Если бы кто-нибудь сказал, что термин «прелюбодеяние», заимствованный из Ветхого Завета, совсем не то, что он себе представляет, Хоменко не поверил. Не беспорядочные половые связи или соблазнение замужней женщины, а посягательство на чужую собственность. Именно собственность, ибо звучит это примерно так: не возжелай ни дома ближнего своего, ни раба его, ни осла, ни жены его… Каково! Женщина на последнем месте в ряду инвентаря.
Из-за путаницы в мыслях и чувствах Хоменко решил инстинктивно придерживаться прежней тактики. В связи с «уличением» Оксаны в противозаконных действиях как бы обретал на такую точку зрения и тон полное право.
– Ты вот что, ты растворись на время. Устройся на работу и сиди тихо, как мышь. Сейчас самое главное – не светиться. У нас нет статьи «за давностью».
Номинально нет. Но если не попадаешь в поле зрения правоохранительных органов, если тебе не надо заполнять никаких анкет, которые будут проверять по долгу службы, можно считать, что чиста.
– Заживо похоронить себя?
– Почему похоронить? Миллионы людей живут, и ничего. В конце концов, ты же не Майя Плисецкая…
Вот этого говорить нельзя было категорически. Большинство несчастий как раз и происходит от ущемленного самолюбия. От не правильной оценки своей роли или чужой. Конечно, ни один опер не обидится, если сказать, что он не Мегрэ и не Шерлок. Но дело-то в том, что Оксана в действительности была не совсем заурядной личностью.
– Какой же ты дурак… Какой же ты дремучий дурак…
– Но почему, почему? – излишне громко воскликнул милиционер.
– Когда вы хватаете за руку преступника… или преступницу, разве не испытываете чувство удовлетворения? Я не знаю – самореализации, что ли. Почему же я не достойна такой участи? Почему мне суждено реализовываться либо в постели, либо за кухонным столом, либо в материнстве?
– Да я ничего…
– Вот именно – ничего. Может, я и не Айседора Дункан, но кое-что могу, и смею уверить, совсем не плохо. Вот ты меня отпускаешь, рискуешь карьерой.
Выходит, не все гладко в Датском королевстве? Значит, не совсем пропащий. Есть надежда.
– Какая надежда? Я Тимошевского за руку не поймал. Были там одни вагоны – по-моему, его дело, но вагоны сгорели. Люди разбежались, улики уничтожены.
Тимошевского не прижать никак, а сам он в отставку не уйдет. Это значит – или я, или он. Сегодня окончательно выяснилось – я. Думаю, карьера моя закончилась.
Лейтенант посмотрел на часы.
К платформе подали поезд, который в восемнадцать двадцать пять увезет ее, возможно, навсегда.
Хоменко попытался собрать мысли в кулак. Ему предстояло использовать для объяснения последний шанс. В отличие от Фаломеева, внутри у него никак ничего не загоралось. Наверное, слишком долго тлело. Возможно, она подавляла его.
Возможно, внимание расслаивалось оттого, что боковым зрением продолжал следить за действиями фээсбэшников. Он понял вдруг, что их в вокзальной толпе что-то слишком уж много. Его отделение, конечно, поставили в курс дела, но так, слегка, затуманили все, как водится. Но милиционеры быстро сообразили, что к чему: возможно, с их вокзала отправляют какую-то важную шишку. А может, и не отправляют, но могут отправить. А теперь вот выходило – точно, кто-то отсюда поедет.
Как только подали состав, на платформу сошел наряд спецподразделения МВД с собакой. Видимо, они шерстили вагоны еще на запасных путях и все время движения к вокзалу. Старший поискал глазами главного на перроне, и Вовчик сделал шаг вперед.
– Ничего, – доложил спецназовец. – Чисто. Если только не считать контрабандного сахара. Совсем одурели – Украину без сахара оставили.
– Сахар?
– Успокойся, собачка на смесь натаскана. Чистый. Хоть сейчас чай заваривай или бражку ставь.
