При реках Вавилонских - Демилль Нельсон (читать книги полностью .TXT) 📗
– Они ни за что не проголосовали бы за военную операцию.
В мерцающем свете луны Талман посмотрел на товарища:
– Ты что, сомневаешься?
Ласков резко остановился:
– Нет, абсолютно не сомневаюсь. Они действительно в Вавилоне, Ицхак. Это я знаю наверняка. – Он помолчал и добавил: – Я их слышу.
– Чушь. Вы, русские, неисправимые мистики.
Ласков согласно кивнул:
– Это правда.
Но Талман все-таки надеялся получить конкретный ответ на свой конкретный вопрос:
– Нет, ты мне ответь, я настаиваю, что было у тебя на уме, когда ты обещал представить доказательства?
– Давай предположим, что ты собрался бы связаться с разведывательным самолетом. Как бы ты это сделал без радио?
Талман с минуту подумал:
– Ты имеешь в виду фото? Ну наверное, я нарисовал бы большие знаки на земле… ты понимаешь, о чем я. А если бы это оказалось невозможным, или самолет летел бы слишком высоко, в темноте или густой облачности, или поднялась песчаная буря, тогда я, наверное, соорудил бы какой-то тепловой источник. Но ведь мы видели эти тепловые источники. Они не решают дела.
– Никаких сомнений не осталось бы, имей они форму Звезды Давида.
– Но ведь не было такой формы.
– Была.
– Нет, не было.
Казалось, Ласков на ходу разговаривает сам с собой:
– Меня удивляет, что все эти умы еще не додумались до этого. Но это ведь неизведанное поле – я имею в виду инфракрасную разведку. Возможно, они держат звезду наготове, чтобы зажечь ее, если увидят самолет. И не понимают, что если зажгут ее, то с самолета ее можно будет сфотографировать и через некоторое время, когда она уже погаснет. Конечно, Добкин и Берг могли бы додуматься до этого. Но, наверное, я слишком уж критичен. Может быть, не осталось керосина, или его осталось только на зажигательную смесь, или почему-то еще этого нельзя сделать. И вообще, почему они должны думать, что кто-то полетит в разведку над Вавилоном? Я имею в виду, почему…
Талман перебил его:
– Тедди, дело в том, что они не зажигали Звезду Давида и не посылали никаких сообщений типа «Ребята, вот мы где!» или что-то подобное. Может быть, пока у них просто не было времени… – Его голос слегка дрогнул: – Во всяком случае, такого знака или отметки нигде нет.
– А если бы была?
– Это сразу убедило бы и меня, и других.
– Ну, тогда нам стоит посмотреть на фотографии, которые авиаразведка не сочла нужным послать премьер-министру. Я не сомневаюсь, что мы там увидим остаточное тепло от горящей Звезды Давида. Дело просто в том, что ты ищешь – то и увидишь.
Талман внезапно остановился и произнес тихо, почти шепотом:
– Ты сошел с ума?
– Вовсе нет.
– Ты действительно собираешься изменить одну из фотографий?
– Ты веришь в то, что они в Вавилоне или же были в Вавилоне?
Талман верил, но не мог объяснить почему.
– Да.
– Цель, по-твоему, оправдывает средства?
– Нет.
– А если бы там мучилась твоя жена… или дочери – тогда ты думал бы иначе?
Талман был в курсе отношений Ласкова и Мириам Бернштейн.
– Нет.
Ласков кивнул. Талман говорил правду. Он провел слишком много лет среди британцев. Поэтому чувства играли очень малую роль, а может быть, и вовсе не принимали никакого участия в принятии им решений. Обычно это помогало и ему, и другим. Но Ласкову казалось, что порой можно быть евреем немножко больше, чем позволял себе его друг.
– Ты обещаешь забыть то, что я только что говорил, и пойти лечь спать?
– Нет. На самом деле я считаю, что должен арестовать тебя.
Ласков слегка обнял Талмана, положив руки ему на плечи:
– Они же погибают там, в Вавилоне, Ицхак. Я точно знаю. Русские действительно мистики, а русские евреи – самые отпетые из них. Я говорю тебе, что просто вижу их там. Прошлой ночью я видел их во сне. Видел, как Мириам Бернштейн играет на цитре – на арфе – и плачет в три ручья. Только недавно, в кафе, я понял, что означал мой сон. Неужели ты можешь подумать, что я солгу тебе в этом? Нет, конечно же, нет. Ицхак, позволь мне помочь им. Дай сделать то, что я должен. Забудь все, что я тебе сказал. Когда ты был моим командиром, то несколько раз закрывал глаза на мои фокусы – да, да, я знаю, не волнуйся. Иди домой. Иди, ложись спать и спи до полудня. А когда проснешься, все уже окажется позади. Будет в разгаре национальное торжество, а может, и трагедия, а может, даже и война. Но разве есть выбор? Позволь мне сделать это. Меня совсем не волнует, что случится со мной впоследствии. Дай мне сделать это сейчас!
Он крепко сжал плечи Талмана своими сильными руками.
От такого потока внезапных откровений Талману стало неловко, неловко морально и тяжело физически, так сильно друг стиснул его. Он попытался пошевелиться, дать понять, чтобы его отпустили, но Ласков не выпускал его из объятий.
Момент оказался критическим, и Талману невольно подумалось, что на свободе можно было бы принять более взвешенное решение. Мужчины стояли слишком близко – конечно, не так близко, как арабы, – но чересчур близко для его, Талмана, душевного равновесия и комфорта.
– Ну… – Но близость Ласкова действовала на него… как? Он чувствовал тепло этого человека, его дыхание. Какая-то волна прошла по пальцам Тедди и передалась ему. – Я действительно…
Нет, это все жутко неловко. Лицо друга меньше чем в полуметре от его собственного. И Талман чувствовал то, что чувствовал сам Ласков.
– Я думаю… что пойду домой… Нет, я лучше пойду с тобой. Да, черт подери! Это безумие, чистое безумие! Но я тебе помогу, да!
На лице Ласкова появилась улыбка. Да, он действительно знал и понимал Талмана. Даже его можно чем-то тронуть и поколебать. Сон оказался точным штрихом.
– Хорошо.
Он выпустил Талмана из объятий и отступил на шаг.
– Послушай-ка. У меня есть в Тель-Авиве один знакомый фотомастер. Мы прихватим его по дороге в Цитадель. При желании он может заставить мусорную кучу выглядеть как обнаженная Элизабет Тейлор. И сделает все, что я попрошу, не задавая лишних вопросов.
Талман кивнул, и они вновь зашагали, почти побежали к стоянке такси, которая находилась недалеко от офиса премьер-министра.
– Тель-Авив, – кратко скомандовал Ласков, слегка задыхаясь. – Дело государственной важности!
29
Бенджамин Добкин взял за руку Шер-яшуба. Они стояли на грязевой косе, выдававшейся в русло Евфрата. Все жители деревни, несколько десятков человек, высыпали на берег и спокойно наблюдали за ними. При свете луны стали видны облака пыли, поднимающиеся на другом берегу реки. А на их берегу, хотя и дул сильный ветер, большая часть пыли оседала в воде. Сама река вела себя очень беспокойно, и волны не переставали биться о берег. Нелегко будет пересечь реку, но нелегким окажется и путешествие по земле. Добкин посмотрел на старика.
– Вытащите его на грязевые отмели и оставьте шакалам, а утром займетесь своими делами.
Старик вежливо кивнул. Ему не требовались подсказки и советы. Его деревня существовала в режиме выживания уже на протяжении более двух тысячелетий, проходя через события лишь по масштабу уступающие Холокосту в Европе.
– Да пребудет с тобой Бог в твоем путешествии, Бенджамин.
Добкин был одет в запачканные кровью штаны и куртку мертвого ашбала. Тот скоро окажется в желудке у шакалов, но Добкина не покидала тревога при мысли, что Риш в конце концов доберется до этой деревни, чтобы отомстить, и очень быстро завершит дело, которое не смогли закончить два тысячелетия лишений и бед.
– Захотят ли твои люди вернуться в Израиль, если это можно будет устроить?
Шер-яшуб посмотрел на Добкина:
– В Иерусалим?
– Да, в Иерусалим. А впрочем, в любое место в Израиле. На побережье, если хотите. В Герцлию.
Он с трудом мог представить, что происходит в уме старика. Израиль был для него лишь библейским названием, как и Сион. Он едва ли представлял собой реальное место и имел не больше значения, чем еще два дня тому назад имел Вавилон для самого Добкина.
