Вонгозеро - Вагнер Яна (первая книга .TXT) 📗

— Ну, что? — Дверь у меня за спиной хлопнула, и на веранде показался Леня в наброшенной на плечи куртке. — Видно что-нибудь?

Я покачала головой.

— Да ладно тебе, Анюта, нормальные вроде мужики, — сказал он успокаивающе.

Какое-то время мы молча стояли, вглядываясь в темноту.

— Ну, хочешь, я схожу туда? — наконец сказал он.

— Хочу, — неожиданно для себя сказала я и повернулась к нему, — и я пойду с тобой.

Мы дошли только до середины площадки, разделяющей избы, — идти ему было трудно, хотя он старался этого не показывать, — как в сумраке соседней веранды распахнулся вдруг тускло-оранжевый прямоугольник двери, и я увидела Сережу, выходящего нам навстречу; следом за ним, после секундной задержки, на улице показался и камуфляжный Илья.

— Ленька, хорошо, что ты тут, сейчас за машинами пойдем. Ань, у тебя ключи с собой? — сказал Сережа, подходя, и, пока я рылась в карманах, еле слышно продолжил: — Скажи девчонкам, чтобы не ложились, пока мы не вернемся, есть разговор, — а затем добавил уже громче, чтобы слышно было камуфляжному: — Передай Андрюхе, пусть выходит, мы его тут подождем.

Вернувшись, я заметила, что оба Калины — и он, и она — исчезли из общей гостиной, вероятно, растворившись где-то в недрах громадной избы. Остался только доктор, по-прежнему сидевший за столом и поспешно вскинувший голову с видом человека, который ничуть не устал и в любую секунду готов быть чем-нибудь полезен; глаза у него были красные. Детей, измученных дорогой, уже успели уложить. Мальчик, до самых глаз укрытый несвежим шерстяным одеялом, крошечным клубочком свернулся под самым боком у папы, заснувшего на одной из двух выделенных нам двуспальных кроватей; в ногах кровати сидела Ира — неподвижно, с прямой спиной — и смотрела, как спит ее сын, напряженно и жадно, и даже не обернулась, когда я заглянула в комнату. Тут же, на дощатом полу, я увидела Мишку — он тоже спал, прислонившись спиной к стене, с неудобно запрокинутой головой и открытым ртом. Остальных я нашла в соседней комнате, над второй кроватью; лица у них были сердитые — вероятно, спор о том, кто именно должен на нее лечь, до сих пор не закончился.

— Не обращайте внимания, — сказала я доктору, присаживаясь рядом с ним, когда Андрей с явным облегчением выскочил на улицу, одеваясь прямо на ходу. — Сейчас ребята пригонят машины, и мы найдем вам какой-нибудь спальный мешок.

— В этом нет никакой необходимости, — бодро сообщил доктор, — я могу и на полу, у меня куртка… вот, видите, толстая.

— Сколько дней вы не спали? — спросила я, и он улыбнулся:

— Боюсь, начинаются третьи сутки, — и пока я мысленно пыталась сосчитать, сколько времени прошло с тех пор, как кому-то из нас довелось как следует выспаться или хотя бы сменить одежду, господи, даже просто почистить зубы, он снова опустил голову на сложенные руки и ровно через несколько секунд еле слышно захрапел.

Мужчины вернулись через четверть часа, нагруженные сумками и свернутыми спальными мешками; следом за ними в избу смущенно ввинтился пес и, явно стараясь оставаться незамеченным, юркнул в ближайшую комнату и забрался под кровать. Едва сбросив куртку, Сережа быстро прошел туда же и, как только мы, остальные, последовали за ним, плотно прикрыл за собой дверь, а затем, прижавшись к ней спиной, оглядел нас и сказал:

— Поговорили мы с этим мужиком. В общем, ребята, я считаю, что здесь нам оставаться нельзя.

Он пересказывал нам предложение человека с помятым лицом, с которым они почти час говорили в соседней избе — вполголоса, чтобы не разбудить спящего на кровати мальчика, и талая вода с его ботинок мутными струйками стекала вдоль неровных досок к противоположной стене. Дело было не в его разбитых губах и даже не в том, что ружье ему так и не отдали. — Удивительно, что они меня не пристрелили, — сказал он и устало, невесело улыбнулся, — подождите, послушайте меня сначала, а потом мы все обсудим, ладно?

Оказалось, что все, кого мы увидели, — муж и жена Калины, вооруженный автоматом камуфляжный Илья, его товарищ в маскхалате, человек с помятым лицом и те, остальные — мужчины и женщины, вышедшие посреди ночи посмотреть на нас, когда мы в масках выходили из леса, — были жителями одной и той же деревни, последней, которую мы проехали, прежде чем свернуть с трассы. Но они же явно военные, сказал Андрей, по крайней мере те, с автоматами; эти — да, согласился Сережа, и Иван этот Семеныч, и еще несколько, которых мы пока не видели — у них там в поселке пограничная комендатура, это здоровенный поселок, тысячи три народу, своя больница, школа — болеть там начали почти сразу, кто-то привез заразу из Медвежьегорска, и через неделю карантин уже можно было не объявлять, да и не было у них приказа — объявлять карантин; последнее, что им приказали, — ограничить перемещения, понимаешь, они же здесь не границу охраняли, незачем такую границу охранять, попробуй пройти по тайге восемьдесят километров через зону отчуждения, через заброшенные сорок лет деревни, они, в общем-то, никакая и не застава, никаких тебе солдат-срочников, ничего — просто комендатура; в общем, когда отключили телефоны, их спецсвязь продолжала работать, и последний приказ из Петрозаводска был — никого не пускать дальше, к финнам, и все, понимаешь, и все. Они, наверное, больше все равно ничего поделать не смогли бы — слишком их было мало, а когда началась паника и народ рванул в разные стороны, у них был выбор — выполнить этот приказ и остаться, и попробовать заставить весь этот трехтысячный поселок остаться тоже, ну или загрузить в «шишигу» все, что они смогли собрать, — топливо, оружие, провиант, взять свои семьи и, не знаю, соседей, и уехать сюда, на озеро, на эту турбазу, не дожидаясь, пока наступит настоящий пи…ец, который, конечно, в любом случае наступил, мы же видели. А куда подевались остальные, спросила Марина. Да кто их знает, ответил Сережа — здесь связь уже не работает, передатчики у них помощнее наших, но это место слишком уже далеко. Кто-то, может быть, и остался там, в поселке, кто-то двинул дальше, к озерам, и потом, они уже болели, очень многие успели заболеть в самом начале, так что… он что-то говорил про вторую группу, которая должна была выехать позже, что-то они там не успевали собрать, я не совсем понял — но, в общем, больше никто сюда так и не добрался. Эта турбаза здесь стоит уже полтора года — и про нее много кто знает, но мы — первые, кого они увидели за две недели. Очень может быть, что больше просто никого уже не осталось.

И тогда я спросила:

— Так почему ты думаешь, что нам нельзя остаться здесь, с ними?

— Их тут тридцать четыре человека, — просто сказал Сережа. — А нас — только девять. Я считаю взрослых. Он сказал — общий котел, все поровну, но я не знаю, как они собирались, что успели взять с собой, я не знаю, что они за люди — и дело даже не в этом, — тут он осторожно потрогал свою разбитую губу, — просто здесь не будет никакой демократии, ты же понимаешь, да? Они — военные. У них по-другому устроены мозги. Не лучше и не хуже, просто — по-другому. И их больше. Я не думаю, что это плохо, что они тут есть — наоборот, это даже хорошо, потому что… ну, по многим причинам. Но мне будет спокойнее, если они останутся здесь, на берегу, а мы будем там, на острове, сами по себе.

Он замолчал — и какое-то время мы просто стояли в тишине над спящим ребенком, в темной, душной комнате, соприкасаясь рукавами, и я все ждала, что кто-то обязательно начнет сейчас спорить; интересно, кто первый скажет — посмотри вокруг, сколько здесь места, мы могли бы жить здесь совсем по-другому, почти по-человечески, но никто ничего не говорил, вообще никто, а потом Леня спросил вдруг:

— А ты уверен, что они нас отпустят?

— Хороший вопрос, — отозвался Сережа. — Я сказал ему, что подумаю до утра. И, честное слово, я не стал бы тянуть, потому что завтра утром — я почти уверен — они еще будут готовы позволить нам уйти, но чем дольше мы будем маячить у них перед глазами с нашими машинами и припасами, тем меньше у нас на это шансов.