Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста) - Стокер Брэм (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗

«С того момента, как я увидела Лючио Риманца, — продолжалась предсмертная исповедь Сибиллы, — я предалась любви и желанию любить. Я слышала раньше о нем от моего отца, который, как я узнала, к моему стыду, был должен ему. В тот самый вечер, когда мы встретились, мой отец совершенно откровенно заявил мне, что теперь представляется случай устроиться мне в жизни. „Выходи замуж за Риманца или Темпеста, кого ты можешь легче поймать, — сказал он, — князь баснословно богат, но его окружает какая-то таинственность, и никто, в сущности, не знает, откуда он явился. Я бы посоветовал лучше приняться за Темпеста“. Я ничего не ответила и не дала обещания. Однако я вскоре открыла, что Лючио не намеревается жениться, и я заключила, что он предпочитает быть любовником многих женщин, чем мужем одной. За это я ничуть не меньше любила его; я только решила, что, по крайней мере, буду одной из тех счастливиц, разделяющих его страсть. Я вышла замуж за Темпеста, рассчитывая, как и многие другие женщины, приобрести большую свободу действий; я знала, что большинство современных мужчин предпочитает любовь с замужней женщиной всем другим связям, и я думала, что Лючио тотчас же согласится на задуманный мною план. Но я ошиблась, и изза этой ошибки произошло все мое замешательсто, недоумение и страдание.

Я не могу понять, почему мой возлюбленный, любимый мною выше всех слов и мыслей, с таким жестоким презрением оттолкнул меня! Это такое обыкновенное явление в наши дни для замужней женщины — иметь любовника, кроме мужа de convenance [21]. Писатели книг советуют это; я видела, как неоднократно этот обычай защищался в длинных научных статьях, которые открыто печатаются в первоклассных журналах. Почему же нужно осуждать меня или считать мои желания преступными? Какое зло сделано, если дело не дошло до публичного скандала? Я не вижу его.

Я только что была очень встревожена. Мне почудилось, что голос Лючио звал меня. Я прошла в комнаты, всюду заглядывая, и открыла дверь, прислушиваясь, но никого нет. Я одна. Я приказала девушке не беспокоить меня, пока я не позвоню… Я никогда не позвоню! Теперь я начинаю думать, как это ни странно, что я никогда не знала, кем в сущности является Лючио. Он называл себя князем, и я охотно этому верю, хотя настоящие князья в наше время так вульгарны и простоваты своим видом и манерами, что он кажется слишком великим, чтобы принадлежать к этой ничтожной братии. Из какого царства он пришел? Какой нации он принадлежит? Вот вопросы, на которые он если и ответит, то двусмысленно.

Я остановилась здесь и посмотрела на себя в зеркало. Какая я красавица! Я гляжу с восхищением на мои глубокие и лучистые глаза, на темные шелковые ресницы, на нежную окраску щек и губ, на округленный подбородок с его хорошенькой ямочкой, на чистые линии моего тонкого горла и белоснежной шеи, на блестящую волну моих длинных волос. Все это было мне дано, чтобы привлекать и порабощать мужчин, но мой возлюбленный, которого я люблю всем этим своим дышащим, живущим и обаятельным существом, не видит красоты во мне и отталкивает меня с таким презрением, которое проникает в мою душу! Я стояла на коленях перед ним, я молилась ему, я умоляла его — напрасно! И я должна умереть! Одна лишь фраза звучит для меня надеждой, хотя она была произнесена с жестокостью, и его вид был полон гнева. „Терпение! — шепнул он. — Мы скоро встретимся!“ Что он хотел этим сказать? Какая может быть встреча теперь, когда смерть должна закрыть ворота жизни, и даже любовь пришла бы слишком поздно!..

Я отперла свою шкатулку для драгоценностей и вынула спрятанную там смертоносную вещь — яд, который мне доверил один из докторов, лечивших мою мать.

— Держите его под ключом, — сказал он, — и будьте уверены, что он служит только для наружного употребления. В этой склянке его достаточно, чтобы убить десять человек, если проглотить по ошибке.

Я смотрю на него с удивлением. Он бесцветен, и его едва ли хватит, чтобы наполнить чайную ложку… Однако… Он даст мне вечный мрак и закроет навсегда чудесную сцену вселенной… Так мало, чтоб сделать так много!.. Я надела на талию свадебный подарок Лючио — прелестную змею из драгоценных камней, которая обвилась вокруг меня, словно ей было поручено передать от него объятие… Ах, если б я могла обманываться такой приятной фантазией!.. Я дрожу, но не от холода или страха: это просто возбуждение нервов, инстинктивное отвращение тела и крови при близкой перспективе смерти…

Как ярко светит через окна солнце! Его бесчувственный золотой взор следил за столькими, умирающими в муках, созданиями без того, чтоб облачко затемнило его лучезарность, как бы выражая этим сожаление!

Из всех разнообразных типов человеческих существ, мне кажется, я ненавижу класс поэтов. Я любила их и верила им; но теперь я знаю, что они — только ткачи лжи, строители воздушных замков, в которых ни одна трепещущая жизнь не может дышать, ни одно усталое сердце не найдет приюта. Любовь — их главный мотив; они или идеализируют, или унижают ее, а о той любви, которую мы, женщины, ищем, у них нет понятия. Они могут только воспевать или животную страсть, или этические невозможности; о взаимной великой симпатии, о нежном охотном терпении, о любящей снисходительности им нечего сказать. Между их преувеличенной эстетикой и разнузданной чувствительностью мой дух был подвергнут пытке и растерзан колесованием… Я думаю, не одна несчастная женщина, разбитая разочарованиями любви, проклинает их, как и я!

Я думаю, что теперь я готова. Больше нечего сказать. Я не ищу для себя оправданий. Я такая, какова я есть — гордая и непокорная женщина, своенравная и чувственная, не видящая дурного в свободной любви и преступления в супружеской неверности, и если я порочна, я могу честно заявить, что мои пороки были поощряемы во мне большинством литературных наставников моего времени. Я вышла замуж, как выходит замуж большинство женщин моего круга, просто изза денег; я любила, как любит большинство женщин моего круга, за внешнюю привлекательность; я умираю, как умрет большинство женщин моего круга, естественно или самоубийством, в совершенном атеизме, радуясь, что нет будущей жизни…

Мгновение назад я держала яд в руке, готовая выпить его, но вдруг я почувствовала, что ктото, крадучись, походит ко мне сзади; взглянув быстро в зеркало, я увидела… мою мать! Ее лицо, безобразное и страшное, каким оно было в последний период ее болезни, отражалось в стекле, выглядывая изза моего плеча! Я повернулась — она исчезла! И теперь я содрогаюсь от холода, и, я чувствую, холодный пот выступил у меня на лбу; машинально я намочила носовой платок духами из одного из серебряных флаконов на туалетном столе и провела им по вискам, чтобы оправиться от болезненого обморочного ощущения. Оправиться! Как глупо с моей стороны, когда я собираюсь умереть. Я не верю в привидения, между тем я могу поклясться, что моя мать действительно только что была здесь; конечно, это была оптическая иллюзия моего возбужденного мозга. Сильный запах носового платка напоминает мне Париж, я вижу магазин, где я купила эти особенные духи, и хорошо одетого куклообразного призказчика с навощенными маленькими усиками и безукоризненной французской манерой, выражающей бессловесный комплимент тогда, когда он составлял счет…

Рассмеявшись при этом воспоминании, я вижу в зеркале мое засиявшее лицо: мои глаза блестят, и ямочки около губ то появляются, то исчезают, придавая моему выражению чарующую привлекательность. Между тем через несколько часов эта красота будет уничтожена, и через несколько дней черви будут кишеть там, где теперь играет улыбка.

Мне пришла мысль, не должна ли я произнести молитву. Она была бы лицемерной, но подобающей случаю. Чтобы умереть прилично, необходимо посвятить несколько слов церкви. Я полагаю, ученые не думают, в какое странное состояние своими передовыми теориями они приводят человеческий ум в час смерти. Они забывают, что на краю могилы приходят мысли, которые не могут быть утешены научными тезисами… Однако я не хочу молиться; мне кажется подлым, что я, которая не молилась с детства, стану теперь глупо повторять фразы, чтобы только удовлетворить невидимые силы.

Я смотрела в каком-то оцепенении на маленький флакон с ядом в моей руке. Он теперь совершенно пуст. Я проглатывала каждую каплю содержавшейся в нем |жидкости, я выпила его быстро и решительно, как пьют противное лекарство, не давая себе времени для размышления или колебания. Вкус его едкий и жгущий мне язык, но сейчас я не осознаю болезненного результата. Я буду следить за своим лицом в зеркале и замечать приближение смерти: это будет, во всяком случае, новое и не лишенное интереса ощущение…

Моя мать здесь — здесь, со мной, в этой комнате! Она бесшумно двигается по ней, делает отчаянные жесты руками и силится говорить. Она выглядит такой, какой она была, умирая, — только более жизненная, более чувствующая. Я ходила за ней, но не могла тронуть ее — она ускользнула от меня. Я звала ее: „Мать! Мать!“ — но ни один звук не был произнесен ее белыми губами. Ее лицо так страшно, что меня охватил ужас, и я упала перед ней на колени, умоляя ее оставить меня; тогда она остановилась в своем движении взад и вперед и улыбнулась!

Что за безобразная это была улыбка!

Я думаю, что я потеряла сознание… так как я нашла себя лежащей на полу. Острая и мучительная боль пробежала по моему телу и заставила меня вскочить на ноги… Я до крови кусала губы, чтоб не закричать от испытываемых страданий и не встревожить дом.

Когда пароксизм прошел, я увидела мою мать, стоявшую почти рядом со мной, безмолвно следившую за мной со странным выражением удивления и раскаяния. Я прошла через нее и возвратилась на этот стул, где я теперь сижу; я теперь спокойнее, и в состоянии постичь, что она — только призрак, фантазия моего собственного мозга; я воображаю, что она здесь, тогда как знаю, что она умерла.

Неописуемые муки сделали из меня на несколько минут корчащееся, стонущее, безмолвное существо. Действительно, эта микстура смертоносна; страдание ужасно… ужасно… Оно свело судорогой каждый член и заставило трепетать каждый нерв.

Взглянув в зеркало на лицо, я вижу, что оно уже изменилось. Оно осунулось и посинело — вся розовая окраска губ исчезла, глаза неестественно двигаются… Около углов рта видны синие знаки, как и на висках, и я замечаю необыкновенно сильное биение вен у горла. Каковы бы ни были мои мучения, теперь нет лекарства — и я решила сидеть здесь и изучать до конца мои черты. „Жница, имя которой Смерть“, наверное, близко, готовая собрать своей рукой скелета мои длинные волосы, как сноп спелого хлеба… мои бедные прекрасные волосы! Как я любила их блестящую волну и расчесывала их, и обвивала их вокруг своих пальцев… И как скоро они будут, подобно плевелам, в черноземе!

Пожирающий огонь пылает в моем мозгу и теле, я вся горю, и во рту у меня пересохло от жажды; я выпила несколько глотков холодной воды, но легче мне не стало. Солнце ярко светит на меня, как открытая печь… Я пробовала встать, чтобы опустить шторы, но не нашла в себе сил подняться. Сильный свет ослеплял меня; серебряные туалетные ящики на моем столе сверкают, как лезвия сабель. Это благодаря могучему усилию воли я в состоянии продолжать писание; моя голова кружится, и что-то душит меня за горло…

Одно мгновение я думала, что умираю… Мучительные боли разрывали меня, я могла бы позвать на помощь, и я сделала бы это, если бы мне был оставлен голос. Но я могу говорить только шепотом, я бормочу свое собственное имя: „Сибилла! Сибилла!“ — и едва слышу его. Моя мать стоит около меня — по-видимому, ожидая; недавно мне показалось, что я слышу, как она говорит:

— Пойдем, Сибилла! Пойдем к твоему возлюбленному!..

Теперь я сознаю глубокую тишину везде, мной овладело полное онемение и отрадный отдых от болей, но я вижу мое лицо в зеркале и знаю, что это — лицо мертвой. Все скоро кончится; несколько тяжелых вздохов — и я буду спокойна. Я довольна, так как свет и я никогда не были добрыми друзьями; я уверена, если бы мы могли знать до нашего рождения, что такое в сущности жизнь, мы бы никогда не взяли на себя труд жить.

…Ужасный страх напал на меня. Что, если смерть не то, чем считают ее ученые; положим, она другая форма жизни.

Быть может, я теряю одновременно и рассудок, и бодрость?..

И что значит это ужасное сомнение, овладевшее мной?.. Я начинаю сбиваться… Чувство ужаса подползает ко мне… У меня нет больше физических болей, но что-то худшее, чем боль, гнетет меня… чувство, которое я не могу определить. Я умираю… умираю!.. Я повторяю это себе в утешение… Через короткое время я буду глуха, слепа и бессознательна… Зачем же тишина вокруг меня нарушена звуком? Я прислушиваюсь… и явственно слышу шум диких голосов, смешанных с грохотом и раскатами отдаленного грома!.. Моя мать стоит ближе ко мне, она протянула руку, чтоб дотронуться до моей!..

О Господи!.. Позволь мне писать, писать, пока могу! Позволь мне держать еще крепко нить, привязывающую меня к земле, дай мне время, время раньше, чем я исчезну, погружусь в темноту и пламя! Позволь мне написать для других ужасную правду, как я вижу ее, о смерти! Нет! Нет, нет! Я не могу умереть! Я выхожу из своего тела; я малопомалу вырываюсь из него в необъяснимых мистических муках, но я не умираю, я переношусь в новую жизнь, неясную и обширную!.. Я вижу новый свет, полный темных образов, смутных, однако безобразных! Они летят ко мне, делая мне знаки. Я в полном сознании, я слышу, я думаю, я знаю! Смерть — лишь человеческая мечта, утешительная фантазия; она действительно не существует, в мире есть только жизнь! О горе! Я не могу умереть! В моем смертном теле я могу едва дышать; перо, которое я стараюсь держать, напишет скорее само, чем моей колеблющейся рукой, но эти страдания — муки рождения, а не смерти!..

Всеми силами души я борюсь, чтоб не погрузиться в ту черную бездну, которую я вижу перед собой, но моя мать тянет меня с собой, я не могу оттолкнуть ее! Я теперь слышу ее голос, она говорит ясно и смеется, как будто плачет: „Иди, Сибилла! Душа рожденного мной детища, иди встречать своего возлюбленного! Иди и посмотри, кого ты любила! Душа женщины, которую я воспитала, возвращайся туда, откуда ты пришла!“ Я продолжаю бороться, дрожа, я смотрю в темную пустоту, и теперь кругом все крылья огненного цвета; они наполняют пространство, они окружают меня, они гонят меня вперед, они кружатся вокруг меня и колют меня, точно стрелами и градом!..

Позволь мне писать дальше, писать этой мертвой телесной рукой… Еще одно мгновение, страшный Бог!.. Еще одно мгновение, чтобы написать истину, ужасную истину смерти, самая темная тайна которой — жизнь, не известная людям! Я живу! Новая, сильная, стремительная жизненность овладела мной, хотя мое тело почти мертво! Слабая дрожь еще пробегает по нему, и я заставляю его ослабевшую руку писать эти последние слова: я живу! К моему отчаянию и ужасу, к моему сожалению и мучению, я живу! О невыразимое горе этой новой жизни! И Бог, в Котором я сомневаюсь, Бог, Которого меня учили отрицать, этот оскорбленный и поруганный Бог существует! И я могла бы найти Его, если бы хотела, тысяча голосов кричит мне об этом!.. Слишком поздно! Слишком поздно! Багряные крылья бьют меня, эти странные, неясные, безобразные образы окружают меня и двигают вперед… в дальнейшую темноту… среди ветра и огня!.. Послужи мне еще немного, умирающая рука, пока я не уйду… Мой терзаемый дух должен заставить тебя написать то, что нельзя назвать, что земные глаза могут прочесть и что может послужить своевременным предупреждением для земных существ!.. Я знаю, наконец, кого я любила! Кого я избрала, кому я молилась!.. О Господи, будь милосерден!.. Я теперь знаю, кто требует моего поклонения и тянет меня в мир пламени… его имя…»