Темная любовь (антология) - Кинг Стивен (первая книга .TXT) 📗
С каждой новой лентой, купленной или взятой напрокат и переписанной, но всегда включенной в твою коллекцию, приходит откровение: соблазнительный дебют на "Эктив видео" с блондинистой секс-бомбой, известной, как и много ее сестер, лишь по имени без фамилии — эту зовут Саванна. Как лижет она черные губы, как самозабвенно кричит в приближении оргазма в сцене, которую в "Эдалт видео ньюз" назвали "ее первым анальным контактом".
Ты ловишь себя на том, что думаешь о ней в самые неподходящие моменты, а это значит, конечно, что ты влюблен. Ты записываешь показания суроволицей молодой матери — ее слюнявый безмозглый ребенок оказался жертвой многомиллионной ошибки фармацевтического картеля, и ты задаешь ей вопрос о венерических болезнях, как вдруг у тебя в мозгу вспыхивает та сцена из "Запредельного", в которой твоя тайная любовь получила свои пятнадцать минут славы, которая вывела ее из укрытия тени на взгляд публики, и ты видишь то полное самозабвение на ее лице, когда над ней смыкаются звездой пятеро мускулистых сверхсексуальных мужчин. Двое проникают в нее сзади и спереди, третий погружает член в ее широкий и ждущий рот, руки ее хватают восставшие концы четвертого и пятого, дергают их в диком ритме, и этот ритм, как и ее тело, проходит от страсти к ритуалу, когда она одновременно приводит их всех к оргазму.
В этой сцене, которую невозможно себе представить, которая проигрывается снова в ту ночь, когда ты впервые ложишься с Алисой, сестрой помощника твоего партнера по теннису в Эксим-банке, и все девять месяцев последующей совместной жизни не было больше такого яркого момента. Потом ты удивлялся, почему так много времени ушло, чтобы понять недостаток Алисы, это легкое несовершенство. Наверное, тебя что-то отвлекло. Столько надо было делать работы, когда слияния и приобретения сменялись банкротствами и распадами — и столько еще надо было увидеть.
Здесь, в кабинке N7, она принадлежит тебе, а ты ей. Она глядит на тебя с пульсирующего экрана, облизывает жадные губы и улыбается непреходящей улыбкой. "Да, да… да!" Улыбается на кровати, на диване и на софе, в шезлонге, на ковре, на паркете, на кухонном столе, на газоне, на опавших листьях, на песке пустыни, даже на асфальте дворовой баскетбольной площадки. В машине на переднем и заднем сиденье. В кузове пикапа, в кабине трейлера, в желобе бетономешалки. В бассейне, в джакузи, в ванне, в потоке, в прибое. Под душем и даже — однажды — под струей мочи. "Да, да… да!" Улыбается, когда с ней творят подвиги и когда творит она, когда соски, члены и вульвы лезут ей в рот, захватываются ее руками, когда плеть ложится ей поперек спины и ягодиц, когда ползет по ней вниз и вверх вереница жадных поцелуев, мокрые красные языки лижут и шлепают, и рапидом идут кадры оргазма, чаще всего дающие ее лицо, но конечно, много раз и груди, и столько раз — живот, облитый сутью ее почитателей.
С улыбкой. Всегда с улыбкой.
"Да, да… да!"
Делакорт вынимает из кармана еще один четвертак. Телемонитор в дюймах от его лица застилает белым шумом, поглощающим звук из соседней кабинки хаос приглушенных стонов и тоненький голос, объявляющий "Кончаю, кончаю…", а на экране мигает приглашение Делакорту опустить еще четвертак. Однажды, заинтересовавшись, что достается ему за этот четвертак, Делакорт засек время, сколько крутится лента. Жест бессмысленный — и кабинках нет инфляционной спирали, и экстаз достается ему сейчас так же дешево, как и тогда. По спирали шел сам экстаз, выходя из тьмы, с зернистых роликов ленты, из того, что называется порнографией, переходя в нечто новое, что называется развлечением для взрослых. Из его походов возникал новый экстаз, странно очищенный и санированный, яркие сияющие моменты оргазмической экзальтации видеолент, созданные камерами, которые суются всюду и отовсюду подглядывают. Мир, в котором любовники, точнее сказать, трахари, занимаются безопасным сексом и не проявляют насилия. Мир, который могут наблюдать друзья, любовники, даже муж и жена. Мир, где видение может восстать из тени и выйти на свет.
За год до несчастья имя, лицо — и конечно, совершеннейшее тело Чарли Принс — разлилось по страницам журналов, обложкам видеолент, экранам телевизоров. Вдруг она оказалась повсюду: недели не проходило, чтобы Чарли Принс не показали в новом виде. Новая музыкальная видеолента "Аэросмит". Обложка "Пентхауза". Модель для показа белья в "Элль", купальных костюмов в "Инсайд слот". Краткий очерк в "Энтертейнмент уикли". Яркая характерная роль в театре. В "Дэйли Варьете" цитируют Брайана де Пальма: он будет в следующем фильме снимать Чарли Принс.
Ее уже не видит, ее показывают. Она покрывается одеждой. Губы ее открыты, и язык шевелится, но они выдают слова Слова и фразы.
По доброй ли воле или вынужденно покинув мир обнаженного рассвета, Чарли Принс быстро скрывается обратно и темноту, ни с того ни с сего вдруг снимаясь в дешевом фильме ужасов, эротическом триллере этого сумасшедшего итальянца Гвалтьере. Почему она согласилась на эту роль — такая же тайна, как ее судьба. В примечаниях "Твердой копии" и "Внутреннего издания" лишь смутно предполагалось, что участие в фильме категории "R" как-то даст ей новую жизнь, что-то, чего ей не хватало в мире категории "X". Эта самодовольная ирония, этот подтекст злобной радости жег тебе сердце. Де Пальма не представился случай работать с Чарли Принс, подглядывать за ней в свою камеру, сделать ее своей жертвой. Джакомо Гвалтьере, какова бы ни была причина — инстинкт агента, сценарий Таллиса, оказанное когда-то одолжение, — был первым и последним навеки.
В одно мгновение она стала богиней.
В следующее мгновение она стала мертвой.
Но любовь не умирает никогда. Любовь наполняет этот шкаф, тот, у которого есть замок, в гостевой спальне викторианского особняка у реки, и это не обычная любовь, не любовь жестов, или цветов, или сентиментальных открыток. Это любовь предметная, любовь, которую можно разобрать и подсчитать: пятьдесят четыре кассеты, семьдесят катушек кинопленки, сотни журналов. Два календаря, рекламный плакат, обложка компакт-диска. Ее портрет во весь рост, в этом знаменитом мокром бикини, которое воспламеняло сердца феминисток и без сомнения — страсть десяти тысяч юнцов, смотрит с плаката на это свидетельство твоей любви.
Здесь все — от первого ролика до ее последней роли. Ее Делакорт нашел в местном магазине, не спрятанную на этот раз под обложками, но открыто выставленную для проката: "Смерть по-американски". Лаконичный голос за кадром читает проповеди насчет контроля над оружием и смертной казни на фоне череды зверств — частью реальных, частью инсценированных. За любительским видео Джорджа Холлидея об избиении Родни Кинга — пятьдесят шесть раз за восемьдесят одну секунду — запись с камеры безопасности, где кореянка-лавочница стреляет и затылок пятнадцатилетней девушки. Рушатся балконы отеля в разгар новогоднего веселья, ФБР поджигает обиталище религиозной секты. Самолет охватывает пламя при аварийной посадке в Сиу-сити, штат Айова. Казначей штата Пенсильвания Балд Двайер, которому светит срок за взятки, собирает пресс-конференцию, вставляет в рот ствол пистолета и сносит себе затылок. В "Сумеречной зоне" Вику Морроу отрезает голову лопастями падающего вертолета, от пего отрывает двоих сбежавших детей, и мы их тоже больше никогда не видим. Страдание и боль, кровь и огонь, образы без контекста, смерть без причин и последствий, смерть, что-то значащая лишь в тот момент, когда ее снимают, в момент, когда ее видят.
И потом, оставив лучшее напоследок, купюра из фильма "Кровавые розы", когда хлопающая заставка обозначает начало съемки, и вот она — Чарли Принс, она жива, она идет на высоких каблуках на камеру, к тебе, в павильоне где-то в Солт-Лейк-Сити, и это последняя неделя съемок, как известно тебе из твоей папки с вырезками, и Джузеппе Тинелли за камерой, и он берет кадр средним планом, и в кадре она выдирается из рук здоровенного итальянца со сценическим псевдонимом Джордж Истмен, и преступник появляется из-за кадра, вытаскивая бутафорский пистолет, а ее левая рука охватывает предплечье Истмена и отталкивается, поворачивая ее спиной к камере, к разогретому разряду, который вырывается во тьму, когда она делает еще шаг в перегруженную пустоту, вырывающуюся из ствола пистолета и впивающуюся тупыми осколками металла в ее внезапно вздымающуюся грудь, и проходящую насквозь слишком быстро даже для немигаюшего глаза объектива, разлетающуюся в воздухе кровью и плотью, поворачивающую ее снова и бросающую плашмя на землю, а оператор чудом успевает взять крупный план и показать шевелящиеся губы, и хотя звука нет, ты слышишь ее голос: "Да, да… да!" за миг до того, как рот наполняется кровью и все становится красным, льющимся из ноздрей, когда она в судорогах растягивается на полу, а камера держит кадр, не выпуская, а легкие ее борются за воздух, и грудь ее поднимается раз, другой, и потом, потом, потом — застывает.
