Открывающий двери - Чалова Елена (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Пытаясь отвертеться от уроков, Ромиль с самого утра сбегал из санатория, полдня бродил по горам, но стило ему появиться в зоне видимости санатория, и в любую минуту можно было ожидать появления наставника. Тяжело опираясь на трость, хрипя и кашляя, старик шел навстречу беглому ученику, таща на плече этюдник.
В конце концов он вывел Ромиля из себя, и тот недвусмысленно заявил, что не хочет учиться рисовать, не желает быть художником и мечтает увидеть старого маразматика и гробу.
Пан Ремиш захихикал и, блестя старческими, со слезой, глазами, сказал:
— Вот тут молодой человек, вы и попались! Вся штука в том, что от вашего желания мало, что зависит. Вы художник и всегда им были… просто вы еще не умеете рисовать. А вот когда вы станете мастером… тогда и придет время решать — быть или не быть. А пока, знаете ли, вас никто и не спрашивает… — Старик перевел дыхание и со всё возрастающим злорадством продолжал: — А что касается маразматика… Ведь вы, дружок, сюда тоже не в гости приехали, не правда ли? Так что уж давайте не будем меряться душевным здоровьем… неизвестно еще, у кого с этим хуже. — Старик умолк, отвел глаза, а потом вдруг сунулся поближе к Ромилю и быстрым шепотом спросил:
— Оно ведь вас тоже достало, да?
Ромиль растерялся. Он чувствовал запах одеколона и еще какой-то неуловимый и своеобразный запах, которым всегда пахло от пана, то ли что-то от моли, то ли просто многолетняя жизнь придает каждому человеку неповторимый оттенок запаха… Совсем близко перед ним застыло в ожидании ответа морщинистое лицо с обветренной кожей, мокрый след в углах губ; испуганные и в то же время любопытные глаза.
— Вы сумасшедший, — пробормотал Ромиль и ушел. Да что там, он почти убежал. Слышал за спиной хихиканье и не знал, что думать.
Тем вечером Ромиль долго лежал без сна и все пытался понять, почему старик так сказал? «Оно ведь вас тоже достало…» Здесь, в Швейцарии, он ни единой живой душе не рассказывал об аштрайе. Еще в Москве молодой человек понял, что никто, кроме цыган, не верит рассказам о женщине-демоне. Устав беседовать с психиатрами, он стал придерживаться менее экзотической версии: «Была драка, кто-то бросился на меня с такой штукой, типа шокера, я закрылся рукой, он ткнул в меня, и была такая боль, что я потерял сознание. Очнулся в больнице».
Ромиль и сам внутренне готов был поверить в этот нехитрый рассказ, в обыденную и простую историю. Но в Москве никто из соплеменников не дал бы ему ни единого шанса забыть, что пострадал он не в обычной драке, где люди получали и более тяжелые увечья. Нет, все сторонились его, словно удар, нанесенный демоном, запятнал, осквернил молодого цыгана. Есть в цыганской культуре такое понятие как «скверна». Само собой это пережиток древних времен, такой же, как кочевой образ жизни или попрошайничество. Но все же старые традиции порой удивительно упорно цепляются за жизнь и умы людей. Со «скверной» связаны смерть и рождение. Носителем «скверны» может быть и гаджо: бомж, преступник, алкоголик, заразно больной.
У некоторых цыган к «осквернению» могут приговорить за плохой поступок: предательство или обман товарищей по табору, например. Такая «скверна» держится до тех пор, пока цыганское сообщество не простит вину оступившегося.
Но он, Ромиль, не чувствовал себя виноватым, не видел причины быть оскверненным. Его тело изувечено, но ведь он не заразен!
Однако когда он решил уехать за границу, то не мог не заметить, с каким облегчением родственники и все остальные восприняли эту новость. И если бы он не был цыган и сын барона, то признал бы, что это обидно до слез. Почему? За что? Что дурного он сделал?
Но здесь, в Швейцарии, ему почти удалось освободиться от темной тени ашрайи, которая словно туманом застилала его мозг, мешала прийти в себя и жить дальше. Горы, воздух, физические нагрузки и грамотно подобранные препараты помогли молодому и сильному организму начать восстановление. И вот теперь этот безумный старик с его загадочными словами и непристойно-любопытным взглядом слезящихся голубых глаз. Он словно зачерпнул ил со дна пруда, и все темные страхи и воспоминания опять наполнили душу и разум Ромиля…
Что он знает? Может, Мито что-то рассказал? Ромиль бросил взгляд в сторону комнаты, где на кушетке спал верный Мито, распространяя алкогольные пары и запах можжевельника. Нет, немыслимо представить, чтобы тот откровенничал со старым польским аристократом, высокомерным и язвительным, желчным и непьющим, к тому же…
Вообще старик сумасшедший и не стоит принимать в расчет его слова. Как он сегодня сказал: «Вы художник, и всегда им были… просто вы еще не умеете рисовать …» Это же надо! Он, Ромиль, гордый и свободный цыган, и никто не может указывать ему, что нужно делать. С этой утешительной мыслью он и уснул.
Утром Ромиль проснулся, как обычно, ни свет ни заря. Выпил чаю и, растолкав Мито, потащил его на прогулку. Они шли не слишком долго, что-то около часа. Тропинка была знакомой, и даже Мито не очень нервничал, ступая по камням, хоть и старался не глядеть в открывающуюся в стороне пропасть. Здесь пахло ветром и травой, а иногда с соседней фермы долетал весьма ощутимый навозный дух. Тропинка шла меж сосен, и их корявые корневища сонными змеями вились среди камней. Какой-то час подъема — и они на плато. Отсюда видны долины, окрестные горы и далеко внизу — озеро. Ромиль сел на траву, растер в ладонях терпко пахнущие листочки. Он смотрел на величественный ландшафт, расстилавшийся у его ног, и вдруг понял, что хочет уметь рисовать. Что ужас и тьму, затаившиеся в дальнем уголке души, можно изгнать, выплеснув вовне. И, может быть, есть надежда получить исцеление, если в один прекрасный день он сможет передать, изобразить на холсте не тьму, но красоту и радость.
Вечером Ромиль спросил доктора Вейнберга:
— Скажите, если пан Ремиш такой великий художник, где можно увидеть его картины? И почему он здесь ничего не рисует?
Врач помолчал, потом осторожно сказал:
— Давайте начнем с первого вопроса. Его работы есть в нескольких музеях, в частных коллекциях и, возможно, в каких-нибудь галереях. Но проще всего, конечно, заглянуть в интернет.
Ромиль поморщился. Он умел обращаться с компьютером, но поисковики на английском или немецком довольно быстро ставили его в тупик.
— Знаете, когда пан Ремиш стал нашим постояльцем, я счел необходимым взглянуть на его работы, — продолжал доктор. — Довольно много времени посвятил изучению его биографии и творчества. Вам нет нужды повторять тот же путь, что проделал я. Хотите, я пришлю вам информацию на компьютер?
— Да, спасибо, — кивнул Ромиль.
Доктор Вейнберг подождал пару секунд, но молодой человек по-прежнему сидел перед ним.
— Что-то еще?
— Да. Мой второй вопрос. Почему он ничего не рисует сейчас?
— На этот вопрос я ответить не смогу, — помедлив, сказал доктор. — Но уверен, как только пан Ремиш почувствует к вам душевное расположение, он сам все расскажет.
Когда Ромиль уже лежал в кровати, тихонько звякнул сигнал электронной почты. Вставать было лень, но Мито где-то шлялся, и молодому человеку пришлось подняться и подойти к столу.
Так, что тут у нас? Меню на завтра с просьбой отметить предпочтительные блюда, расписание процедур, прогноз погоды, расписание культурно-развлекательных мероприятий: бридж, уроки танцев, занятия в студии лепки, специально для него — английский и т. д. Ага, вот и письмо от доктора.
Компьютер не спеша подцепил файл, и на экране в режиме слайд-шоу поплыли изображения.
Если бы Ромиль хоть что-то знал об истории искусства, он мог бы определить, что в развитии художника Ремиша отразились почти все стадии развития живописи в целом. Как зародыш в чреве матери, повторяет путь от простейшего многоклеточного образования, через рыбообразное существо, головастика и до человечка, так и Владис Ремиш прошел на своем пути разные этапы.
Первые его работы полнились красками и эмоциями, но не отличались тонкостью. Это можно было назвать этапом примитивизма. Затем молодой еще выпускник Академии искусств шлифовал свое мастерство, выписывая детали предметов и оттенки цвета, и в его работах торжествовал академизм. Филигранно выписанные подробности сменились нарочито грубоватыми, но очень узнаваемыми формами реализма: краснощекие девушки, мужественные спасатели, трогательные дети, широкие улицы, победный блеск глаз и стали.
