Пандора в Конго - Пиньоль Альберт Санчес (читаем книги .txt) 📗

В ранний утренний час я стоял у его дверей. Солнце еще не взошло, но предрассветные сумерки уже завоевывали город. Если Нортон по-прежнему соблюдал свой строгий распорядок дня, то его жилище уже готово было превратиться в рабочий кабинет.

Он открыл дверь и, естественно, очень удивился, увидев меня, но совершенно спокойным тоном произнес:

– Вы знаете, который час?

Я сказал ему в ответ:

– А вы знаете, с кем я только что говорил?

Он был очень умен. Ему оказалось достаточно одного взгляда на меня, чтобы догадаться о случившемся.

– Заходите, пожалуйста, господин Томсон, – произнес он заученно любезным тоном. – Мы ведь еще не отпраздновали успех нашего предприятия.

Когда Нортон затворил за мной дверь, я проговорил:

– У меня руки чешутся убить вас.

– Не делайте этого, – ответил спокойно Нортон. – Вас повесят. И знаете почему? Потому что единственного адвоката, который смог бы выиграть ваш процесс, не осталось бы в живых.

Он некоторое время молча рассматривал меня, а потом заключил:

– Нет, вы никого не хотите убить. Вы хотите выслушать объяснение.

Он протянул вперед руку, словно говоря: «Проходите». Я увидел глубокое кресло и упал туда. Вид мой был ужасен. А Нортона я застал как раз в тот момент, когда он прихорашивался. Адвокат на минуту отвернулся от меня, чтобы поправить галстук перед зеркалом. Я присмотрелся к нему и заметил, что он был одет наряднее, чем обычно. Носки были закреплены серебряными пряжками, а галстук украшала золотая булавка. Нортон всегда носил красивый жилет поверх рубашки, но сегодня жилет был из самых дорогих.

– Ну, как я выгляжу? – спросил он, разводя руки в стороны. Мое лицо, вероятно, выдавало все мои мысли, потому что Нортон поторопился добавить: – Имейте терпение. Бы желали получить объяснение относительно всего, что произошло, не правда ли? Оно будет с минуты на минуту.

– Нет, вы ошибаетесь, – сказал я. – Почему вы так поступили, Нортон? Какая вам от этого выгода? Я хочу знать только это.

Но Нортон не желал меня слушать. Бее его внимание было поглощено дверью и стенными часами. Он сказал, не смотря мне в глаза:

– А сейчас я задам вам один вопрос: что движет этим миром, господин Томсон?

Я ничего не ответил. Нортон подошел к моему креслу сзади и, не предлагая мне подняться, передвинул его вместе со мной так, что оно оказалось прямо напротив двери. Адвокат встал сбоку от кресла, наклонился к моему уху и прошептал:

– Эта раса отличается удивительной пунктуальностью.

Часы пробили семь. Последний удар действительно совпал со звонком в дверь. Словно во сне, я услышал слова Нортона:

– Заходите, пожалуйста, дорогая, дверь не заперта.

Мне никогда не приходила в голову простая мысль: кроме Маркуса Гарвея и меня был еще один человек, который знал всю историю, – Эдвард Нортон. Почему он не мог полюбить Амгам так же сильно, как я, или даже еще сильнее?

Высокая и черная колонна двигалась к нам. Ее венчала шляпа, похожая на торт, с которой спускалась черная вуаль, напоминавшая театральный занавес в миниатюре. Когда женщина увидела меня, она замерла, но Нортон галантно указал ей на кресло, стоявшее напротив моего:

– Садитесь, дорогая, это наш друг.

Мне хотелось умереть. Я без труда мог представить себе события последних месяцев. Если Гарвей рассказал историю Нортону, своему адвокату, то, по логике вещей, он наверняка также открыл ему и убежище возлюбленной. Пока я мечтал о ней, куря сигареты на кровати пансиона, Амгам встречалась с адвокатом в его кабинете. А по ночам, когда я терзался из-за приговора, который еще не был вынесен, Нортон спал с ней.

Адвокат отошел от моего кресла и сел в другое, такое же, которое стояло рядом с креслом женщины. Потом он медленно четырьмя пальцами приподнял ее вуаль. Мир остановился в этот миг. Все замерло, кроме этой черной ткани. Когда она поднялась, Нортон спросил меня:

– Вы ее знаете, не правда ли?

Я еще сильнее скорчился в своем кресле. Конечно, я знал это лицо. В «Таймс оф Британ» мне не раз приходилось придумывать подписи под фотографиями, на которых была изображена эта женщина со своим мужем или одна. Это была Берит Бергстрем, жена шведского предпринимателя, заключенного в тюрьму за грязные махинации. Это была не Амгам.

– А вот вам и ответ, – сказал Нортон. – Миром движет слава. С этих пор я – адвокат в деле Гарвея. Дело Гарвея превратило эту контору в одну из самых известных контор Лондона. Мои клиенты – сливки нашего общества. Госпожа Бергстрем являет собой пример моих новых клиентов. Она даже приходила на несколько судебных заседаний, дабы убедиться в том, что нанимает хорошего адвоката. Кстати, вам известно, что супруг госпожи Бергстрем ожидает суда в той же тюрьме, где находился Маркус Гарвей? – Он замолчал, удовлетворенный своей речью, а потом заключил: – Слава, господин Томсон, слава. Писатели желают успеха, чтобы прославиться. А адвокаты хотят славы, чтобы иметь успех. В некотором смысле мы дополняем друг друга, не так ли?

Я не мог отвести глаз от госпожи Бергстрем, как ни старался, и сказал Нортону, не глядя на него:

– А я думал, что вы делаете все ради денег.

– Это слава движет деньгами. Если бы вы были мультимиллионером, у которого возникли серьезные проблемы с законом, то в какую контору вы бы обратились? И какую сумму готовы бы были заплатить, чтобы избежать тюрьмы? – Он вздохнул и расплылся в счастливой улыбке: – Если человек хочет разбогатеть, он не должен бегать за деньгами, ему надо добиться того, чтобы деньги бегали за ним. И знаете что, господин Томсон? Престиж ведет за собой капитал.

Некое профессиональное любопытство заставило меня поинтересоваться:

– Маркус не сам придумал историю с тектонами, правда?

– Нет, – признался Нортон. – Гарвей был человеком весьма ограниченным. Он следовал моим указаниям.

Адвокат говорил о Гарвее, как будто его уже давным-давно не существовало, словно он исчез с лица земли много-много лет назад. Для Нортона, возможно, так оно и было, потому что вся его жизнь сосредоточивалась в судебных делах. Адвокат посмотрел в окно. Луч солнца проник в кабинет, объявляя о наступлении нового дня. Нортон поудобнее устроился в своем кресле рядом с госпожой Бергстрем. Он запрокинул голову. Вогнутость его затылка абсолютно точно совпадала с выпуклостью валика кресла. Теперь он говорил, закрыв глаза:

– У нас не было ни малейшей возможности выиграть это дело, поэтому я решил использовать какой-нибудь ход за пределами юридической практики. Мне пришло в голову расположить общественное мнение в нашу пользу. И хотя сделать это было непросто, другого выхода у меня не оставалось, и я не придумал ничего лучшего, чем создать книгу. Я рассказывал Маркусу главу за главой, потом он репетировал свой рассказ в камере, повторяя его раз за разом, чтобы устроить представление для вас. На самом деле ему в камере больше делать было нечего. В молодости он работал актером, и я убедил его в том, что он должен хорошо сыграть свою роль. На кон была поставлена его жизнь. Из моих слов он ясно понял, что исход дела зависит от того, какой получится книга.

Тут Нортон открыл глаза, посмотрел на меня, не мигая, и сказал бесстрастным голосом:

– Если бы книга не имела достаточного успеха и не взволновала общественное мнение, то Маркуса бы просто повесили. Но успех романа обеспечивал мне успешное завершение дела и славу адвоката.

У меня не хватило духа возразить. Я чувствовал себя масляным пятном посреди океана. А масляные пятна не разговаривают, они просто плавают на воде. Я взглянул на нашу гостью. Эта женщина ходила в тюрьму навещать мужа и прятала лицо под вуалью только потому, что не хотела быть узнанной в тюремной очереди. Таинственным другом, навещавшим Маркуса, была вовсе не Амгам, а Нортон, который диктовал Гарвею главы повествования. Эта женщина не была Амгам. Маркус Гарвей был убийцей, а Нортон – тщеславным адвокатом, столь тщеславным, что он мог обойтись без небольшого дохода от книги. Благодаря славе, которую он приобрел, защищая Гарвея, богатые клиенты позволят ему разбогатеть. И больше ничего.