Дина. Чудесный дар - Кобербёль Лине (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Лене Каабербол

Дина. Чудесный дар

Дочь Пробуждающей Совесть

Строго говоря, в том, что дракон прокусил мне руку, пожалуй, никакой вины этой девчонки Силлы не было.

Быть может, это просто случайность, что в тот самый день, когда явился человек из замка Дунарк, она отважилась вылить ведро сыворотки прямо мне в голову.

Но всякий раз, когда ноет моя левая рука… всякий раз, когда я тоскую по Дому под Липами, по нашим грушевым деревьям и курам… на меня снова и снова нападает злость при воспоминании о Силле.

Силла, Мельникова дочка, была единственной девчонкой в стайке шестерых его детей. Может, поэтому она и стала такой несносной… Захоти лишь Силла полакомиться медком, или повязать волосы новой шелковой лентой, или получить набор костяшек для игры «Принц и дракон», стоило ей, бывало, лишь чуточку вытаращить свои синие, словно васильки, глазки и заговорить сладким, будто сироп, голоском, как все ее прихоти тут же исполнялись. Да, глазки у нее были синие, как васильки, а на обеих щечках – ямочки. Отец Силлы таял в ее руках, словно масло. И если кто-нибудь дразнил Силлу, или перечил ей, либо бывал ей чем-то неугоден, она тут же ябедничала на него двум-трем своим братьям.

Все они сызмальства трудились на мельнице и перебрасывали мешки с мукой или с зерном так же легко, как если бы те были набиты пухом. Никому и в голову не пришло бы вступить в драку с Мельниковыми сынками, даже моему старшему брату Давину, а уж он-то был не робкого десятка.

Что и говорить, Силла привыкла получать все, чего не пожелает.

Обычно я делала большой крюк, чтобы обойти ее стороной. Но день тогда выдался по правде дерьмовый. Едва я проснулась, как мама отругала меня – ведь накануне вечером я забыла у старой поленницы свою шаль, и она насквозь промокла под дождем. Еще меня угораздило поссориться с Давином и с Мелли. Мелли – моя младшая сестренка, этакий четырехлетний ангел-мучитель (она выколола глаза у моей старой тряпичной куклы). Само собой, мне было уже поздно играть в куклы, тратить на это большую часть времени, но все же На-на была моей куклой, и я не позволяла Мелли с ней играть. На душе у меня было попросту гадко до невозможности, и я так злилась на всю свою семейку, что мне бы не выдержать, останься я под одной крышей с матерью, братом и сестренкой.

Сначала я зашла в конюшню и немного постояла возле Звездочки, нашей милой чудной вороной кобылки с белым пятнышком на лбу. Но тут заявился Давин и вывел ее попастись на лугу за грушевыми деревьями! В конюшне стало вдруг ужасно одиноко и тоскливо. А кроме того, спорю на что угодно, матушка тут же найдет для меня какое-нибудь занятие! Ведь она полагает, что работа – лучшее снадобье против кислых рож и повешенных носов. Так что, недолго думая, я спустилась вниз с холма к Березкам. Березки не ахти какое огромное селение, но все же была там и кузница, и постоялый двор с трактиром, да еще мельница, что держали родители Силлы, да одиннадцать разных домов, подворий и малых усадеб в самом селении. А еще горстка таких местечек, как Дом под Липами, где жили мы, – местечек, примостившихся за селением, вроде бы относящихся к нему, но уж никак ему не подвластных…

Почти во всех домах люди жили семьями, и почти во всех семьях водились дети, а кое-где даже внушительные стайки детей.

При таком богатом выборе, казалось бы, чего проще найти себе подружку, или парочку подружек, либо, на худой конец, хотя бы кого-то, с кем можно поиграть.

Однако же об этом нечего было и мечтать. Тем более если ты – дочь Скаммерен [1], дочь Пробуждающей Совесть.

Когда я была малышкой, я играла с Сасией, дочкой хозяина постоялого двора. Но потом ей стало невмоготу смотреть мне в глаза, да и вообще все немного осложнилось. А теперь она и вовсе избегала меня, точь-в-точь как другие дети.

Поэтому, когда я, добрых полмили, изо всех сил борясь с порывами ветра и слякотью, спустилась наконец в селение, я, хоть умри, не знала, что мне там делать. Я крайне редко бывала там одна, разве что с поручением от матери.

В полной нерешительности стояла я посреди площади, пытаясь сделать вид, будто остановилась немного передохнуть.

Мимо прошел с ручной тележкой Янус Жестянщик и учтиво, хотя и не глядя на меня, поздоровался. Чуть поодаль, в кузнице, Рикерт Кузнец подковывал серую лошадь хозяина постоялого двора. Увидев меня, он помахал рукой, но тут же снова склонился над копытом лошади.

Вдруг зашелестел дождь, с неба посыпались крупные капли, ударяясь о землю, и стало невмоготу притворяться, будто я наслаждаюсь светом солнечных лучей.

Пожалуй, к постоялому двору я устремилась по старой привычке. В трактире было почти пусто. Лишь один-единственный гость доедал там свой обед. Перед ним лежала большая буханка хлеба со Скайского Высокогорья – хлеба, что выпекают там, за перевалом. Видимо, человек этот нанимался летом пастухом, или сторожем, или еще кем-то, а ныне держал путь к дому. Бросив на меня любопытствующий взгляд, он, однако же, быстренько отвел глаза в сторону.

За стойкой вытирала стаканы мать Сасии.

– Здравствуй, Дина! – учтиво поздоровалась она, не отрывая пристального взгляда от стакана, который вытирала уже безо всякой надобности. – Тебе что-то нужно?

Любопытно, что она сделала бы, ответь я: Глянь-ка на меня!

Но, само собой, этих слов я не произнесла, а только спросила:

– Сасия дома?

– Нет, она вроде там, у мельниковой дочки. Она резко повернула голову, по-прежнему отводя глаза.

Думаю, в тот миг и началась сплошная невезуха.

Я почувствовала, как во мне закипает жгучий горький гнев. Все они при моем появлении только и делают, что, набычившись, отводят взгляд… Я не раз замечала, что, держись я от них подальше, всем было бы куда лучше…

Но я-то ведь не напрашивалась на то, чтобы родиться дочерью Пробуждающей Совесть! Я-то не напрашивалась унаследовать глаза моей матушки, глаза Пробуждающей Совесть, в которые никто заглянуть не желал. Мне не забыть, как я горько плакала, когда Сасия не пожелала больше играть со мной.

– Что во мне дурного? – спросила я однажды маму.

– Нет, с тобой все ладно! – ответила она. – Просто ты унаследовала мой дар!

Это прозвучало гордо, но в то же время печально и измученно. По-моему, когда речь заходила обо мне, матушка тотчас же обретала свой чудесный дар. Жаль, но ведь дару не прикажешь…

Не будь я в такой ярости, я, пожалуй, тут же отправилась бы домой. Однако же теперь не на шутку заупрямилась.

Ясное дело, все они вздохнули бы с облегчением, увидев, что я убралась восвояси. Но я, верно, имею право бывать здесь, с кем-то словом перемолвиться, пройтись… Любой имеет на это право. Я строптиво зашагала через площадь, – в горле стоял комок.

– Тебе что-нибудь надо, Дина? – спросила, завидев меня, Мельникова жена Этти.

Она торопливо снимала выстиранное белье, покуда его не промочил зарядивший дождик.

– Мне всего-навсего нужна Сасия, – ответила я.

– Сдается мне, все девчонки в сарае на скотном дворе.

Во рту мельничихи были бельевые прищепки, да и глядела она вовсе не на меня, а на белье.

Я пересекла двор и шмыгнула в маленькую дверцу сарая, выходившего на скотный двор. Там было довольно темно, но девчонки изготовили несколько фонариков из репы и вставили в них сальные свечки, так что фонарики напоминали пылающие черепа. Вид этих светильников привлекал внимание и вместе с тем отталкивал.

На нагруженной телеге, накинув на плечи розовую простыню, восседала Силла в венке из желтых георгинов на голове. Подружки расположились возле нее полукругом, а в самой середине стояла на одной ноге Сасия в старой фетровой шляпе и пыталась припомнить все двенадцать стишков песенки: