Последний орк - Де Мари Сильвана (читаемые книги читать .TXT) 📗
Роби наклонилась и поцеловала дочку в лоб. Ей до смерти хотелось лечь рядом и заснуть беспробудным сном, но она знала, что в этом случае ее разбудят орки.
— Оставайтесь рядом с девочкой и охраняйте ее, — мягко сказала она коменданту. — А вы, — обратилась Роби к церемониймейстеру, — немедленно проведите меня к городской стене. Посмотрим, смогу ли я, хоть и босиком, спасти этот город идиотов, которые без моего приказа даже не додумались поднять подъемные мосты.
Дойдя до двери, Роби еще раз обернулась и посмотрела на спящую Эрброу.
— Мы будем сражаться, — сказала она коменданту дворца. — Я. И все те, кто в состоянии сражаться. Все, кроме вас. Вы останетесь здесь. — Она указала ему на девочку. — Если мне не суждено будет вернуться в эту комнату, вы должны будете позаботиться о моей дочери, и позаботиться так, словно это ваша дочь.
Комендант дворца глубоко поклонился в знак согласия.
— Я имею в виду, — продолжила Роби наперекор тошноте и головокружению, вызываемым этими мыслями, — что если я не вернусь и придут орки… я хочу сказать… Если орки доберутся до моей дочери… — она помедлила и резко закончила: — Не дайте им взять ее живой.
— Я уже понял это, моя госпожа, — ответил комендант.
Церемониймейстер повел ее кратчайшей дорогой к городской стене. Джастрин увязался за Роби. Они прошли через самую нижнюю часть дворца, первый уровень подземелья, где Роби увидела множество маленьких комнат, заполненных сотнями стеклянных флаконов с какой-то прозрачной жидкостью.
— Что это? — спросила она.
— Духи, — сухо ответил церемониймейстер.
— Я не знаю, что это такое, — пришлось признаться ей. Даже Джастрин, впервые в жизни, тоже этого не знал.
Церемониймейстер вздохнул и на мгновение поднял глаза к небу, словно призывая богов в свидетели подобного варварства.
— Судья-администратор, — объяснил он, — придумал способ превращать избыток фруктов и зерна в удобрение для цветов дворцового сада.
— Избыток фруктов и зерна? — побледнев, переспросила Роби. В ее памяти всплыли два года нищеты и голода, проведенные в Доме сирот, наряду с воспоминаниями о том, как солдаты волочили куда-то ее родителей, которых, помимо дружбы с эльфом, обвинили еще и в том, что они пытались спасти урожай Арстрида, подлежавший конфискации как избыток. — Какой избыток? Да разве в графстве когда-либо было что-то в избытке?
Церемониймейстер не отреагировал на ее замечания, еще раз вздохнул и продолжил:
— Удобрения из фруктов и зерна особенно благотворно влияют на крупные и ароматные глицинии. Сложная система дистилляторов превращает цветы в духи — прозрачную воспламеняющуюся жидкость, которая наделена, естественно, прекрасным запахом, необходимым для борьбы с распространением зловония. Наши духи продаются повсюду, даже за пределами графства. Большую часть богатств Судье приносят именно духи.
Тот факт, что население Далигара годами страдало от голода, чтобы производить эту никому не нужную глупость, казалось, ничуть не шокировал тощего придворного, что ни на каплю не увеличило расположение к нему Роби.
— Воспламеняющаяся жидкость? — чуть позже переспросила она. — Это значит, она может гореть? Но ведь вода не горит!
Церемониймейстер вздохнул.
— Эта прозрачная жидкость — не вода, а духи, — еще раз объяснил он. — Они загораются от огня. Более того, если один флакон случайно упадет в камин, то пламя будет настолько сильным, что приведет к взрыву.
— К чему? — опять не поняла Роби.
— К взрыву, госпожа: пламя разлетится во все стороны с грохотом, подобным грому.
Выйдя из подземелья, они прошли через просторный внутренний двор. Все еще сопровождаемая Джастрином, Роби поднялась на городскую стену и огляделась.
Город был уже полностью окружен. Последние лучи заходящего солнца освещали Далигар с запада, со стороны Черных гор. Над видневшимся вдали Варилом небо было темным, как стальная пластина, отягощенным облаками, на фоне которых выделялись будто золотые очертания крепостных стен Цитадели. В свинцовом небе парили на ветру чайки, и их белоснежные крылья поблескивали на солнце. На крепостных стенах развевались освещенные закатом темно-красные знамена города. Догон отражал косые лучи солнца, превращаясь в ленту света, мерцавшую в опускавшихся сумерках. Река текла с востока на запад: она пересекала равнину Варила и, разветвляясь на два неравных рукава, устремлялась к Черным горам. Рукава омывали остров, на котором и стоял Далигар, защищенный этим огромным природным рвом. В широком юго-восточном рукаве Догона течение было вялым, вода застаивалась, берега были покрыты густыми зарослями камыша. Здесь и располагался огромный подъемный мост, по которому так по-королевски вошла в город Роби. В северном же рукаве вода бурно мчалась по узкому скалистому руслу, и здесь подъемный мост был уже и короче.
Орки расположились на обоих берегах реки. Где-то в миле от слияния двух рукавов Догона, между Далигаром и Черными горами, Роби увидела старинный деревянный мост, по которому можно было перейти на другой берег в обход города. Им и воспользовались орки, чтобы замкнуть окружение. Воинам Далигара, не получившим на то никаких приказов, даже в голову не пришло сжечь мост.
Как поведал Джастрин, деревянный мост был покрыт росписями и барельефами, изображавшими победы сира Ардуина.
Одно лишь упоминание имени Йорша вызывало боль в душе Роби, и, чтобы произнести его, ей пришлось собрать всю свою волю, изо всех сил думая об Эрброу и о ребенке, которого Роби носила под сердцем. Она попыталась спокойно расспросить Джастрина о стратегии сира Ардуина, заставив повторить слово в слово все, что рассказывал ему Йорш о способах ведения войны победоносного короля. Но на вопросе о стратегии поток слов Джастрина, к несчастью, иссяк: он не имел о ней ни малейшего понятия. Они еще не дошли до этого. Все, что успел рассказать ему Йорш, — это две фразы, которые постоянно повторял сир Ардуин: «Я сражаюсь тем, что есть» и «Я сражаюсь, чтобы побеждать».
Роби заставила мальчика повторить эти слова два раза, чтобы удостовериться, что на этом советы великого полководца заканчивались. В них не было никакого смысла, и на них не стоило надеяться.
«Я сражаюсь тем, что есть».
«Я сражаюсь, чтобы побеждать».
Это больше походило на слова, которыми подбадривают друг друга мальчишки из уличных банд, перед тем как завязать драку.
Складываясь в неровный геометрический рисунок, в лагере орков чередовались линии огней и ряды кольев с головами людей, не сумевших избежать встречи с врагом. Воины на стенах Далигара узнали и назвали по именам своих товарищей по оружию — тех, кто мужественно зажег сигнальные огни, предупредив о нашествии орков, и затем в отсутствие приказа покинуть пост остался стоять на страже в ожидании собственной смерти. Розальба находилась достаточно далеко, но она представила себе глазницы, поддавшиеся гниению и мухам, волосы в запекшейся крови. Несмотря на большое расстояние и тусклый свет заходящего солнца, даже отсюда видны были лица с застывшими в последнем крике ртами.
Даже с городских стен можно было различить запах осаждавших, вонь экскрементов и гнилого мяса, и никакому свежему ветру, без труда поддерживавшему в воздухе парящих чаек, было не под силу отогнать этот запах или хотя бы немного ослабить его.
Воды Догона давно уже были грязными и непригодными для питья. Все, что осталось у горожан, — это низкий колодец недалеко от южного подъемного моста. Вероятно, именно здесь орки собирались начать наступление.
На основании выводов Джастрина, который хоть ни черта не смыслил в стратегии сира Ардуина, зато неплохо разбирался в привычках орков, можно было предположить, что ночь пройдет спокойно. Атаки стоило ждать не раньше чем на рассвете.
Когда у орков был выбор, они не сражались ночью. И на этот раз они могли выбирать все, что им было угодно.
Ночью не видны переломанные руки и ноги, боль, страх гибели и предсмертный ужас неразличимы во тьме, и лишь вопли нападающих да стоны умирающих и раненых поддерживают ярость атаки. Днем же солнце светит вовсю и отражается на окровавленных копьях и топорах, приумножая воодушевление атакующих. Ярко освещенные открытые раны предстают во всем своем жутком великолепии: вывалившиеся из распоротых животов кишки, перерезанные горла, потускневшие глаза на отрубленных головах и обугленные останки сожженных заживо. Только в случае крайней необходимости орки отказывались от подобного зрелища, и в настоящий момент такой необходимости не наблюдалось.
