Мила Рудик и руины Харакса - Вольских Алека (книги хорошего качества .txt) 📗
Мила отрешенно шла по городу, не замечая ни прохожих, ни витрины магазинов, ни первой весенней листвы на деревьях. Она пришла в себя, когда обнаружила, что стоит во внутреннем дворике Северных Грифонов. Ноги сами привели ее сюда.
Мила окинула взглядом особняк. Сейчас здесь было неправдоподобно тихо. Дом казался… мертвым. Скорбь словно коснулась и этих стен, и темных стрельчатых окон, и белых грифонов. Скорбь поселилась всюду, где раньше был Гарик, — она заняла его место, заполнила пустоту, образовавшуюся после него.
— Его здесь нет, — прозвучал вдруг сухой, скрипучий голос — то ли безразличный, то ли безжизненный.
Мила резко повернула голову в ту сторону, откуда донесся голос, и озадаченно нахмурилась. Странно, что она не заметила его сразу. Наверное, она слишком глубоко ушла в себя, потому что его невозможно было не заметить: черную фигуру среди белых.
Он сидел к ней в профиль на высоком бордюре фонтана в окружении белых изваяний — молчаливых и неподвижных грифонов. Его поза была строгой, словно и сам он был изваянием, камнем: ровная спина, прямо глядящие глаза, руки, будто бы вовсе не опирающиеся на трость с небесно-голубым камнем на набалдашнике, а всего лишь безмятежно покоящиеся на ней.
— Его здесь нет, девушка, — повторил Сократ Суховский.
— Я знаю, — машинально отозвалась Мила.
Ей показалось, что прозвучало это совсем тихо, вряд ли хозяин дома ее услышал на таком расстоянии. Наверное, и правда не услышал, потому что никак не отреагировал на ее ответ.
Глядя на строгого и чопорного господина в черном, Мила испытала странное щемящее чувство внутри. Сократ Суховский сидел на бордюре фонтана с таким важным видом, словно находился не во внутреннем дворике собственного особняка, а на великосветском приеме…
Несоответствие — вот что стянуло ее внутренности ноющей болью. Ведь в эту самую минуту в этом самом месте господину Суховскому, главе одной из Верхних Палат Менгира, не перед кем было сидеть в столь церемонной позе. Не перед кем, кроме самого себя.
А ведь он потерял сына, подумала Мила. Да, не родного — приемного. Но какое это имеет значение? Она смотрела на прямую спину уже давно немолодого господина и почему-то была уверена, что стоит только этой спине согнуться под тяжестью скорби — и камень, которым казался Сократ Суховский, рассыплется на мелкую каменную крошку.
Наверное, Гарик был прав, когда говорил ей, что отец любит его, несмотря на всю свою внешнюю строгость.
Чувство стыда отдалось внутри болезненным спазмом. А ведь это ее вина. Это она была виновата в том, что Сократ Суховский потерял сына.
— Простите меня, — тихо прошептала Мила. — Гарика здесь нет… потому что я… все сделала неправильно.
В этот раз господин Суховский услышал обращенные к нему слова, поскольку вскинул глаза и удивленно посмотрел на Милу.
— За что, позвольте узнать, вы просите прощения? — холодно поинтересовался он. — За то, что мой сын пострадал из-за собственного легкомыслия?
Мила поспешно покачала головой.
— Легкомыслия? Нет, он не был…
Глаза Сократа Суховского потемнели от гнева.
— Он был! — категорично воскликнул он, не давая Миле продолжить. — Он был беспечен! Ему не стоило растрачивать себя на пустяки. За это он и поплатился.
Мила нахмурилась и уже открыла рот, чтобы возразить, но господин Суховский не дал ей вставить и слова, как будто не мог остановить накопившегося негодования.
— Ему нужно было отказаться от Соревнований, потому что это пустая трата времени и сил. Гарика и без этих глупых затей ожидало блестящее будущее, — продолжал он; его громкий голос словно рвал воздух на клочки, эхом отскакивая от стен особняка. — По окончании Думгрота я устроил бы его в Верхние Палаты. С его умом и талантами он достиг бы больших высот в правительстве. Но глупому мальчишке нужно было рискнуть всем! — С яростью он ударил тростью о землю. — Безответственный, сумасбродный юнец!
Каждое произнесенное слово Сократа Суховского разрывало грудь Милы. Несправедливость этих обвинений казалась ей очевидной. Она знала, что Гарик не заслужил таких слов. От обиды за него к ее глазам подступили горячие слезы.
— Как вы можете? — яростным шепотом произнесла она, хмуро глядя на приемного отца Гарика. — Он ведь умер! А вы говорите о том, что не имеет уже никакого значения!
Господин Суховский посмотрел на Милу с недоумением, словно не ожидал, что она осмелится возразить ему.
Мила сделала судорожный вдох, сдерживая слезы, готовые прорваться наружу.
— Он всегда верил, что вы любите его, несмотря на вашу черствость, — с упреком в голосе сказала она, не отрывая упрямого, обвинительного взгляда от воскового лица человека напротив. Она уже не шептала, ее голос звенел, но Мила не обращала на это никакого внимания. — Но теперь я вижу, что он ошибался. Вы не любите его и никогда не любили! Даже сейчас, когда он умер, вы только ругаете его — и ничего больше! Он был лучше вас! Лучше меня! Он…
Недоумение на лице Сократа Суховского сменилось растерянностью, маска чопорности словно слетела с него в этот момент, но Мила больше не могла смотреть на него и находиться здесь, в окружении этих стен, где все напоминало ей о Гарике, она тоже не могла. Резко развернувшись, она почти бегом устремилась прочь. Ей казалось, как только она покинет Северных Грифонов, из нее потоком хлынут слезы, но, когда особняк остался позади, Мила обнаружила, что глаза у нее сухие. Наверное, заплачь она, и сразу стало бы легче. Но плакать по-прежнему не получалось.
На следующий день Мила в очередной раз вместо обеда пошла в Думгротский парк, чтобы побыть в одиночестве. После испытаний в руинах Харакса она еще ни разу не обедала в Дубовом зале. Мила не могла слышать смех, смотреть, как оживленно общаются между собой думгротцы, видеть, что жизнь продолжается… но уже без Гарика. Друзья не навязывали ей свою компанию, наверное, интуитивно чувствуя, что так будет правильно. Но не в этот день.
В парке было безлюдно; обед только начался и время прогулок еще не подошло. Мила присела на одну из скамеек в аллее Тридцати Трех Богатырей. В кронах деревьев, порхая с ветки на ветку и радуясь приходу весны, щебетали птицы. Мила завидовала им — ей эта весна была не в радость.
В этот момент рядом со скамейкой возникли ее друзья — Мила даже не заметила, как они подошли. Белка села с одной стороны, Ромка — с другой.
— Почему не на обеде? — спросила их Мила.
Ромка скривился, будто у него случился приступ тошноты.
— Веришь, вообще нет аппетита.
— Не верю, — негромко сказала Мила.
Ромка промолчал, а Белка вздохнула. Около минуты они просто сидели рядом, потом Ромка повернулся к Миле и решительно спросил:
— Расскажешь? — И пояснил: — Ну… про Многолика.
Мила понимала, что они хотят узнать, как все было там, в руинах Харакса, — узнать от нее, а не из слухов, которые ходили по Думгроту последние несколько дней. Однако, несмотря на это, первым порывом было отрицательно покачать головой. Остановила ее внезапная мысль, что, как бы тяжело ей ни было говорить об этом сейчас, но есть нечто такое, что Ромка имеет право знать.
— Да, ты прав. — Она подняла глаза на друга. — Я должна тебе кое-что рассказать.
Ромка подозрительно нахмурился.
Сначала Мила коротко пересказала, что происходило во время испытания в руинах Харакса, после чего поведала друзьям о встрече с Многоликом в городе из черного камня, о новых силах, которыми одарили его осколки чужих миров, разбросанные по руинам Харакса, и о том, как Многолик устроил их с Милой встречу, внушив Ромке отказаться от Соревнований.
Когда она закончила, Лапшин был мрачнее тучи. Облокотившись о колени, он угрюмо смотрел на сцепленные в замок руки.
— И что теперь будет? — спросила Белка; в ее глазах стояла тревога.
Мила вздохнула.
— Я рассказала о новых способностях Многолика и профессору Безродному, и Велемиру. И о том, как Многолик хочет мою Метку, и о том, что он как-то связан с Некропулосом. Профессор Безродный говорил, нужно отправить в руины Харакса отряд боевых магов — найти Многолика. Велемир согласился, но сказал, сначала нужно принять меры, чтобы защитить жителей Троллинбурга.
