Детская книга для девочек - Му Глория (серия книг TXT) 📗
Разумеется, никакой кнопки не было.
Тогда, вскинув руки ладонями вперед, словно отодвигая от себя эту вопящую троицу, Геля выкрикнула:
— Я в порядке! В порядке. Со мной все o’key!
И все сразу заткнулись.
Но стало еще хуже.
— Заговаривается… Ой, мамоньки мои, бедное дите заговаривается, — сдавленно прорыдала курносая, комкая у лица подол крахмального фартука. Долговязая охнула. Лысый же, крошечными шажками приближаясь к Геле, спросил тем вкрадчивым голосом, которым разговаривают обычно с кусачими собаками, опасными психами и капризными младенцами:
— Поля, голубчик, ты меня узнаешь? Ты знаешь, кто я?
— Мой папа, Василий Савельевич Рындин? — несмело предположила девочка.
Лысый страшно обрадовался и ликующе объявил, обернувшись к женщинам:
— Узнала! — Потом снова обратился к ней: — Поля, милая, как ты себя чувствуешь? — и вознамерился присесть рядом.
С перепугу Геля сказала первое, что пришло на ум:
— У меня от… от шума голова закружилась… Можно мне побыть одной? Пять минут? Пожалуйста…
Долговязая метнула на лысого испуганный взгляд, но тот преувеличенно бодро произнес, обращаясь к Геле:
— Разумеется! Ра-зу-ме-ется! Отдыхай. Загляну к тебе попозже.
Высокая дама (то есть, несомненно, Аглая Тихоновна Рындина) прерывисто вздохнула и вышла первой. Девушка в сером наклонилась за подносом, но лысый, бормоча: «После, после…» — подхватил ее под локоть и увел.
Геля осталась одна.
Она старалась успокоиться, уверить себя, что происходящее здесь и сейчас всего лишь спектакль. Или сон (и еще неизвестно, Геле Фандориной снится, что она Поля Рындина, или же наоборот?), а во сне или спектакле все понарошку, и с человеком не может произойти ничего по-настоящему плохого.
Все равно, страх не отпускал, плескался где-то на донышке души.
Геля всегда была трусихой. Боялась мышей, например. Ах, что там мыши — их все нормальные люди боятся. А Геля боялась всего на свете — американских горок, незнакомых людей, ходить по темным улицам. Боялась, когда на нее кричали.
Девочке вроде бы не зазорно быть трусливой, но Геля стыдилась своих страхов и скрывала их. Так и плыла всю жизнь против течения, преодолевая маленькие ледяные водовороты — страх высоты, страх боли, неудачи, экзаменов, пауков, больших собак и маленьких букашек.
Сцены вот только не боялась, но это понятно. Там ведь не Геля была, а Гертруда, Гермиона или Мальвина. А Геля бы, конечно, ни за что.
Но теперь привычный трюк почему-то не срабатывал. Стоило только подумать о том, что вот сейчас эти чужие дядька с тетькой станут обнимать ее и называть доченькой, Гелю начинало трясти.
Но стоп! Почему — чужие? Это же ее прапрабабушка и прапрадедушка! Вполне себе родственники. Вот взять ту же Динку Лебедеву — она не видела свою бабушку до пятого класса. Потому что бабушка жила в Орске, то есть очень далеко. И ничего! Динка полетела в этот Орск на каникулы. Познакомилась с бабушкой и даже подружилась.
Вот и Геля будет думать, что просто приехала на каникулы к своим прапрабабушке и прапрадедушке! Сейчас выйдет к ним, расцелует — среди родственников же так принято, да? И очень просто.
На душе сразу стало легче.
Чтобы не успеть испугаться еще чего-нибудь, быстро выбралась из постели и, осторожно ступая среди осколков, размазанной каши и разлитой воды, отправилась знакомиться. С родственниками.
Глава 2
В просторной, темноватой прихожей прислушалась.
За дверью с красивыми загогулинами на матовых стеклах звучали голоса, и Геля, не оставляя себе времени для колебаний, вошла.
У окна в кресле-качалке сидела Аглая Тихоновна, а Василий Савельевич нервно расхаживал по комнате. Увидев девочку, кинулся к ней со словами:
— Зачем же ты, голубчик…
Но подоспевшая Аглая Тихоновна, мягко отстранив его, укутала Гелю в свою шаль и так, обнимая шалью, повела за собой. Усадила в кресло, сама пристроилась рядом, на низеньком пуфе. Василий Савельевич топтался тут же, явно не зная, что сказать и что сделать.
Повисла тоскливая пауза, нарушаемая лишь жалобным пришмыгиванием курносой девушки в сером — та жалась к стеночке у самой двери.
Геля вспомнила слова Льва Львовича: «Главное — это умение держать паузу, чем больше артист — тем больше у него пауза».
Наверное, она была совсем маленьким артистом.
Стало ужасно жаль всех этих людей, которые так о ней беспокоились, вернее, о Поле, только это сейчас не важно. Надо их чем-нибудь занять, вот что. Отвлечь от грустных мыслей.
Эта плакса в сером несла ей тогда поднос? Прекрасно! И Геля сказала:
— Знаете, я ужасно проголодалась. Можно мне чего-нибудь поесть?
— Да. Да! Разумеется, — оживился Василий Савельевич, — Аннушка!
— А что же подать? — спросила девушка.
«Так это и есть та самая Анна Ивановна?» — мысленно удивилась Геля. Нет, она помнила про девятнадцать лет, но ей казалось, что кухарка должна быть если не старой, то хотя бы толстой. И если бы она, Геля, проводила кастинг, то эта курносая пигалица ни за что не получила бы роль.
— Консоме, кашки овсяной… Что-нибудь эдакое. — Василий Савельевич сделал неопределенный жест. — В ближайшее время — только протертая или жидкая пища. Несколько дней придется соблюдать диету.
— Может быть, крем-суп Сантэ? — предложила удивительная кухарка.
Доктор озадаченно поднял брови:
— Что еще за сантэ такое?
— Ну как же-с. На прошлой неделе подавала, французский суп, со шпинатом да сливками.
— А, это та зеленая мерзость… — начал было доктор, но вмешалась Аглая Тихоновна:
— Крем-суп — замечательная мысль, — сказала она. — Давай-ка мы с тобой, Аннушка, к обеду накроем, а Василий Савельич пока осмотрит нашу Поленьку.
Девушка сделала книксен и вышла, а «Поленька» вцепилась в руку Аглаи Тихоновны, к которой прониклась почему-то безграничным доверием.
— Ничего страшного, ангельчик, — Аглая Тихоновна поцеловала ее в щеку, — папе необходимо осмотреть тебя. Ты так долго болела…
Голос у нее был как море — глубокий, теплый, ласковый. Геля сразу успокоилась и подумала — а правда, и чего это я? Пусть осматривает. Уколы же делать все равно не будет. Да если даже и будет…
Лев Львович когда-то говорил студийцам, что у каждого человека есть свой тотемный зверь. То есть каждый человек похож на какое-нибудь животное, и если угадать, на какое, то и характер человека можно понять.
Вот Аннушка похожа на садовую славку — маленькая, миленькая и на макушке хохолок. Ну просто волосы так уложены — на затылке в узел, а сверху меленькие кудряшки.
А Василий Савельич, хоть и лысый, странным образом напоминал льва. Немолодого, слегка облезлого, но все еще сильного и опасного ученого льва — в пенсне, темном жилете и сером крапчатом галстуке.
Мощный лоб, широкий подбородок, заросший до самых ушей короткой, рыжевато-седой бородой, пушистые усы, нос, тоже по-львиному расширяющийся книзу. Пенсне смешно морщило кожу на переносице — словно кто-то крепко держал доктора за нос стальными пальцами. А глаза, небольшие, очень светлые, а точнее, бледно-голубые, смотрели по-кошачьи холодно и проницательно.
Геле сделалось не по себе, но она тут же подумала — зато голос у него ничуть не львиный. К такой внешности подошел бы баритон, а у прапрадедушки был резкий тенорок.
— Что ж, приступим к осмотру? — прорычал лев, то есть сказал Василий Савельевич, и взял Гелю за руку. Проверил пульс, потом заглянул в глаза, оттянув ей нижние веки, потом спросил, не шумит ли в ушах и не кружится ли голова. Потом Геля еще битых полчаса кривлялась перед ним, как мартышка перед зеркалом, — то вращала глазами, то высовывала язык, то дотрагивалась одновременно до уха и кончика носа. До того задергал, что голова в самом деле закружилась.
