Детская книга для девочек - Му Глория (серия книг TXT) 📗
— Ничего, — говорит, — Алексей Кондратьевич, мы еще повоюем!
— С кем прикажете воевать? — силится улыбнуться тот. — Водка да чахотка — вот мои погубители. И больше никто.
Тут Василь Савельич нас приметил, сразу с пациентом распрощался, завернул меня на выход и только уж на площади спросил:
— Кто? Что?
Я ему — так и так, мол, Поля упала и сильно головой зашиблась. Без памяти лежит. Доктор, ни слова не говоря, развернулся, да как наддал к дому — едва я за ним поспевала.
Вы как лежали на пороге, так и лежите, маменька ваша на полу подле вас в голос не плачет, да от этого только страшнее. Доктор вас осмотрел и говорит жене — самую малость рассечена кожа на затылке. Шейные позвонки не повреждены и затылочная кость цела.
— Разве ты можешь быть уверен? — тихо так спрашивает Аглая Тихоновна.
А доктор пожимает плечами: — Чего ж не быть? Моя, мол, практика в области травм даже несколько избыточна. Эти хитрованские апаши колотят и режут друг друга с утра до вечера. У Поли, говорит, по всей вероятности, ушиб или сотрясение мозга.
— Отчего же она не приходит в себя?
А доктор ей — очнется. Может быть, через час. Может быть — через несколько. Последствия, мол, сотрясения мозга прогнозировать затруднительно. Я, однако же, хотел бы, чтобы Полю осмотрели и другие врачи. Телефонируй, пожалуйста, доктору Такому-то и профессору Эдакому. Попроси срочно приехать.
Аглая Тихоновна сразу подхватилась и к телефону, а Василь Савельич велел мне принести воды и льда, а сам уложил вас в постельку — на боку, с согнутыми коленями, рука под головой. Потому как при потере сознания нельзя оставлять человека лежать на спине — корень языка западает и может перекрыть дыхательные пути, — важно объяснила Аннушка.
— Ужас какой! — с готовностью испугалась Геля.
— То-то что ужас. На докторе лица не было, на что уж он строгий мужчина.
Тут и профессура слетелась — очень Василь Савельича уважают, быстрехонько приехали. Стали консилиум делать — вертеть вас да щупать, и все болбочут — рефлексы… реакция конечностей… плавающие зрачки… Опасность того, да опасность сего, последствия обратимые… да необратимые.
Один немец больше всех старался, однако и он все то же сказал, что Василь Савельич, добавил лишь, что забытье может продлиться несколько дней.
И покатились у нас дни эти — серые да тяжелые, будто камни.
В доме тихо, муторно. Аглая Тихоновна от вас не отходит. Василь Савельич не шутит, не скандалит, ест, что дают. Раз ему консоме подсунула, с белой спаржей и кнелями, думала — хоть оживет. Нет. Съел и не заметил.
Вы все в забытьи лежите.
Через неделю снова немец этот приехал, с лютеранской больницы.
Посмотрел вас, отвел Василь Савельича в сторонку и говорит — состояние барышни внушает серьезные опасения. Чем дольше она находится в коме, тем меньше надежда на благоприятный исход. Даже если очнется, последствия столь длительного беспамятства могут быть весьма скверными.
Доктор осерчал, на немца напустился — торопитесь с выводами, говорит, пока нет никаких оснований…
— Основания есть, — отрезал немец. — Если через неделю улучшения не наступит — перспективы неутешительные. Вам стоит подготовить жену. Честь имею.
И уехал, ворона эдакая.
Аннушка замолчала, глядя куда-то поверх Гелиной макушки.
— А дальше? Ну, рассказывай, что же дальше?
— Ну что дальше? Через неделю вы не очнулись. Я уж, был грех, в уныние впала. Все, думаю, приговорил мою Полиньку окаянный колбасник.
Только напрасно я усомнилась в Василь Савельиче. Где уж какому-то немцу против нашего доктора в травмах понимать! Ровно на следующий день вы с постели и встали, так-то вот!
— Ну ты даешь! — выдохнула Геля. — Тебе бы сценарии к сериалам сочинять! — перехватив недоумевающий взгляд Аннушки, тут же поправилась: — То есть я хотела сказать — книжки. Книжки бы тебе писать! Я, знаешь, до последнего момента волновалась — очнусь или не очнусь.
— Книжки пусть бездельники пишут, я-то и читать едва успеваю, — проворчала Аннушка, но было видно, что слова девочки ей польстили. — Спите уж, барышня. Доброй ночи.
Глава 8
А на следующий день после обеда Василий Савельевич сказал Геле:
— Собирайся, голубчик, мы едем к доктору Гильденштерну.
Девочка запрыгала от радости — она уж всерьез обеспокоилась, что никогда не сможет выбраться из этого дома, а вечно будет призраком бродить по его закоулкам, — и была готова через тридцать секунд.
Ну ладно, через сорок минут, но все равно очень быстро.
Позабыв обо всем на свете, в том числе и о вежливости, крикнула:
— Папа, я тебя на улице подожду! — и бросилась к выходу.
Аннушка в последний момент поймала ее за хлястик:
— Куда, саранча? А шляпку, а перчатки?
Геля нахлобучила дурацкую фетровую шляпку, кое-как подвязала ленты, выхватила у Аннушки перчатки — и вниз, вниз по лестнице — вырвалась, наконец, на волю!
День был дождливый. Небо — пасмурное, серое, подушечное — тяжело навалилось на город, и от этого он словно скукожился, стал меньше, как кошка, подобравшая лапки на холоде.
— Аполлинария Васильевна! Да неуж на поправку пошли? — приветствовал ее дворник Матвей Кондратьич, здоровенный мужичина в фартуке с бляхой.
Это была еще одна странная здешняя штука — взрослые люди, вот хоть дворник или прачка, обращались к ней (ну ладно, к Поле), двенадцатилетней девчонке, на «вы» и по имени-отчеству. А она могла говорить им «ты» — то есть она бы не стала, и Василий Савельевич ни за что не позволил, но никто бы не удивился, если что.
— Спасибо, я уже совсем здорова, — чинно ответила Геля.
— Ну, слава богу, слава богу, — закивал тот.
Он часто у них бывал. Аннушка, не в пример другим кухаркам, терпеть не могла, когда у нее на кухне ошивались всякие бездельники, но Матвея Кондратьича привечала, поила чаем и развлекала разговорами — «за беспокойство» (беспокойство постоянно причинял дворнику господин Рындин и его непотребные пациенты — хитровская рвань).
Господин Рындин, легок на помине, вышел из парадного, посмотрел на небо, на Гелю, нахмурился и вдруг виновато сказал:
— Тиран я, голубчик, да? Старый тиран… Передержал тебя дома… Вон как выпорхнула — как воробей из горсти…
Василий Савельевич выглядел таким несчастным, что Геле стало стыдно — зачем боялась? Зачем сторонилась? Он, наверное, ужасно огорчался, что любимая дочка его дичится. И вовсе он не злой, просто слишком умный, бедняжечка, от этого и взгляд такой нехороший.
Она взяла доктора за руку:
— Ничего страшного, папа. Поедем скорее, куда там мы собирались.
— Извозчика вам кликнуть? — услужливо спросил дворник, но Василий Савельевич отмахнулся:
— Я сам, — выскочил на тротуар, стащил перчатку и как свистнул в два пальца!
Геля даже немножко повизжала и в ладоши похлопала — никто из ее знакомых не умел так замечательно свистеть!
На свист прибежала лошадь! Настоящая лошадь! Рыжевато-коричневая, с чуткими ушками и белой звездочкой во лбу, вся плюшевая, как игрушечная, — только живая! Коляской, в которую она была впряжена, правил бородатый дядька в шляпе, похожей на перевернутую кастрюлю, но это все было неважно, а вот лошадь!
— Можно, я ее поглажу? Можно? — заканючила Геля.
Доктор вопросительно взглянул на дядьку в кастрюльной шляпе.
— А чего ж нельзя? Не тревожьтесь, барин, Любушка моя смирная, не обидит.
Геля дотронулась до белой звездочки, погладила пушистую рыжую челку и все никак не могла наглядеться на чудесную лошадку, все гладила и гладила.
— Да что ж вы, барышня, так около нее упадаете? Али лошади никогда не видали? — посмеиваясь, спросил извозчик.
Геля кивнула, покачала головой, снова кивнула — ах, неважно, пусть сами разбираются.
— Болела она долго. В первый раз за три недели из дому вышла. Всему и радуется, — объяснил Василий Савельевич и добродушно поторопил дочку: — Едем, голубчик, едем, — подал руку и помог взобраться в коляску.
