Призрак и другие соучастники - Романова Любовь Валерьевна (чтение книг .txt) 📗
— Спасибо за помощь, — сказала Стася со спокойной улыбкой. Она очень надеялась, что со стороны это была именно «спокойная улыбка», а не гримаса. И, судя по всему, у нее получилась — Виола аж поперхнулась от такой реакции, правда довольно быстро нашла, что ответить:
— Заходите еще! Всегда рады помочь! — после этого компания гордо спустилась по лестнице, наступая на разбросанную одежду, и покинула холл интерната.
Стася оглянулась по сторонам. Вокруг снова не было ни единой души. Только Сергей Николаевич Загубский смотрел на нее с грустной улыбкой. Сочувствовал.
Девочка собрала вещи, застегнула чемодан и после долгих мучений втащила его на третий этаж. К счастью, пятая комната оказалась совсем рядом с лестницей. Соврала Виола — найти ее было проще простого. Теряя силы, Стася распахнула дверь помещения, в котором ей, судя по всему, предстояло провести ближайшие годы. Им оказалась просторная комната, оклеенная блеклыми обоями. Всю ее мебель составляли шесть кроватей, покрытых унылыми серо-зелеными покрывалами, и обшарпанные тумбочки. Из удручающего интерьера выбивалась только богатая лепнина на потолке, видимо, оставшаяся еще со времен Вершицких.
— Ты уже здесь? Романова? — Окликнул ее женский голос.
Стася обернулась. На пороге стояла завхоз, внимание которой девочки так и не удалось привлечь.
— Как же ты свой баул сюда притаранила? А я-то думаю, куда он исчез? — женщина говорила очень громко. Просто кричала. «Может, у нее со слухом плохо?» — подумала Стася — Что ты на меня так уставилась? Что? Говори громче! Ничего не слышу!
Тут лицо ее просветлело, и женщина вытащила из ушей две розовые затычки.
— Ну, надо же! Совсем забыла про беруши! Ходила к Миронычу в мастерскую, а там такой шум — сразу голова начинает болеть, вот я уши-то и заткнула.
Она положила затычки в карман цветастого халата и внимательно оглядела Стасю.
— Та-а-ак, вещей не много. В тумбочку клади самое нужное — остальное в кладову. И давай знакомиться: я Алевтина Иванна. Завхозом тута работаю. Можешь меня тетей Алей звать. Если что понадобиться — полотенца, тряпка половая — ко мне беги. Ну да скоро сама разберешься.
Тетя Аля говорила тягуче, словно вовсе и не говорила, а пела какую-то старую песню, вставляя в нее смешные словечки вроде «кладова» и «тута».
— Ну, все Романова, устраивайся, вот твоя кровать, — закончила тетя Аля и ушла.
Внезапно коридоры интерната наполнились гомоном. Дверь вновь распахнулась и в комнату ввалилась компания девчонок.
— Ой, новенькая!
— А что у тебя в папке?
— Ух ты, какой берет!
— Меня зовут Мила, а тебя как?
— Я Таня.
— Света.
— Женя.
— Алена.
Девочки говори разом, не давая Стасе вставить и слова, но круглолицая Мила навела порядок:
— Девчонки, тихо! — возмутилась она. — Ну, рассказывай!
И Стася, усевшись на своей кровати, начала рассказывать.
… Еще совсем недавно она жила в Москве с бабушкой. Училась в гимназии. Родителей своих не помнила. По словам бабушки, они были учеными, генетиками. Генетики — это те, кто придумали клонирование. Но папа с мамой никого не клонировали, даже овец, а что делали — бабушка не говорила. Их самолет разбился, когда они летели из Германии в Москву. Нет, Стася совсем по ним не плакала — ведь тогда ей было всего чуть больше года. Сколько она помнила себя, рядом всегда находилась бабушка — Эльвира Эдуардовна Романова. Бабушка преподавала живопись в Московском художественном институте имени Сурикова и еще работала в частной художественной галерее — оценивала подлинность картин. В ее трехкомнатной квартире, полученной когда-то от Союза художников, пахло масляными красками и липовым чаем. Целыми днями у них толпились гости: студенты, друзья, клиенты, коллеги и старый бабушкин приятель — дядя Тарас, который работал следователем в милиции. Стася выделяла его из толпы гостей. Когда Эльвиры Эдуардовны не было рядом, он рассказывал маленькой Стасе захватывающие истории про смелых московских сыщиков, но как только бабушка оказывалась в поле слышимости, дядя Тарас тут же замолкал — ему было строго настрого запрещено «пугать ребенка всякими глупостями». А Стася ни капельки не пугалась. Совсем наоборот — она обожала страшные истории. Но разве с бабушкой поспоришь! С этой статной, седовласой женщиной, и в жару и в холод закутанной в тончайшую черную шаль. Иногда Стасе казалось, что бабушка — потомок царей Романовых — одна из уцелевших княгинь, дочка Николая Второго. Девочка даже как-то спросила ее об этом, но та только засмеялась: «Неужели я такая старая, чтобы родиться в середине позапрошлого века? И не надейся, детка! В нашем роду одни крестьяне, да рабочие». Но Стасе отчего-то казалось, что бабушка говорит не всю правду. Вообще, их дом окутывало много тайн. Например, Стася ничего не знала о родителях. Совсем ничего. Но, ученые, ну генетики, ну работали в Германии… И все. В бабушкиной комнате весела фотография: папа и мама сразу после свадьбы. Оба очень красивые. У отца шевелюра кудрявых волос, лукавый взгляд, тонкий с горбинкой нос. Прямо как у бабушки. Ну да, он ведь ее сын. Папа ласково смотрит на маму — русоволосую, большеглазую красавицу с ямочками на щеках. «Жаль, что я на нее не похожа, — порой вздыхала Стася, разглядывая свое отражение». Иногда она пыталась расспросить бабушку о родителях, но та отнекивалась: ты уже и так все знаешь.
Еще одна тайна для Стаси была связана с ее воспитанием. Например, бабушка запрещала ей читать современные книги: романы, детективы, приключения. Она не пускала ее в кино и разрешала общаться только с детьми своих друзей. Даже телевизора у них не было, и девочка чувствовала себя белой вороной, когда одноклассники начинали обсуждать очередной мультфильм. Раньше Стася воспринимала такое положение вещей, как должное, а потом начала возмущаться: «Что я хуже других?» Но бабушка быстро пресекла бунт внучки — недаром она преподавала в институте больше двадцати лет.
А потом бабушки не стало. Это произошло ровно две недели назад. Несколько дней она ходила чем-то расстроенная и однажды не пришла домой на обед. Стасе позвонили из института и сказали, что бабушку увезли на скорой — с сердцем стало плохо. Через час за девочкой заехал дядя Тарас, они вместе собрали бабушкины вещи и отправились на его служебной «Волге» в больницу. К ним вышел утомленный врач и куда-то увел дядю Тараса, а Стася осталась ждать. Мимо ходили сосредоточенные медсестры в белых халатах и важные врачи в серо-голубой униформе, напоминавшей пижаму, иногда, словно испуганные мышки, попавшие в кошачьи владения, растерянно оглядываясь, брели родственники пациентов. Они робко о чем-то спрашивали медперсонал и тихо исчезали. Время шло. Стася ждала. Наконец в коридоре вновь появился измученный врач и, пряча глаза, пробормотал, что очень сожалеет, но Эльвиру Эдуардовну спасти не удалось. Потом он о чем-то долго шептался с дядей Тарасом, а девочка стояла в стороне и повторяла про себя: «Бабушки больше нет. Ты никогда ее не увидишь. Она умерла». Но поверить в эти слова не могла. Не верила и не плакала. Внутри образовалась маленькая «черная дыра», в которой билось что-то страшное. Стоит только задуматься, приглядеться, и оно затянет тебя в темную бездну, накроет тоской и безысходностью… И Стася старалась не задумываться.
С этого момента жизнь двенадцатилетней девочки изменилась, как меняется природа после первого снегопада. Жизнь стала другой. Сразу после бабушкиных похорон пришли какие-то люди из комитета опеки, помогли собрать вещи, посадили на поезд и отправили в Тихореченск. «Почему в Тихореченск?» — спрашивала она. Но ответить девочке никто не мог. Ей даже не дали попрощаться с друзьями: домашний компьютер был немедленно отключен, мобильный телефон изъят. И вот она здесь — в интернате.
— А с другом своей бабушки, ну, дядей Тарасом, ты пыталась поговорить? — спросила Мила.
— Да, конечно, пока телефон не отобрали, но он перестал отвечать на мои звонки, а на работе мне сказали, что Тарас Анатольевич перевелся в другой город. Вот и все.
