Серебристое дерево с поющим котом - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Игра остановилась сама собой.
Сеня сказал:
– Ты чего, Боб, руки-то распускаешь на маленьких…
– Тебе какое дело, Абрикос! – возмутился Каблук. – За своих страдай!
Но Сеня Абрикос ответил, что нету здесь своих и не-своих, потому что рабство давно отменили. И каждый человек – он свой собственный. И если кому-то охота давать подзатыльники, пусть он даёт их себе. Или разбежится и кумполом во-он о ту берёзу…
Каблук ответил, что о ту берёзу стукнется сейчас Абрикос. Сеня подобрался. Он умел не только сочинять рассказы. К тому же рядом стояли друзья. И Антошка смотрел – удивлённо и настороженно.
– Может, отойдём, поговорим? – предложил Каблук. Был он выше Сени на голову. Сеня ощутил в душе замирание, но храбро согласился отойти. Вмешался Матвей и сказал, что если у Каблука чешутся руки, то пусть объясняется с ним, с Матвеем, а с Абрикосом у Бобы неравные возможности. Каблук согласен был и на такой вариант.
– Хватит вам, – велела Варя. Она в это время успокаивала Димку – маленького нападающего, пострадавшего от Бобы. Гладила по затылку.
– А ты помолчи, балерина, – сказал Каблук. – Пустили играть, так не пикай, будь довольна. А то сама получишь.
И тогда приблизился Стёпа Лошаткин. Буца. Его круглое лицо было тёмно-розовым, глаза сверкали, а воздух с шипением вылетал из приоткрытых губ и втягивался обратно.
– Кто балерина? – спросил Буца тонко, но грозно. – Она балерина? Зато я не балерина! Щас как вделаю между глаз!..
Он был ниже Бобы, но по весу, конечно, не уступал.
Боба Каблук храбро заусмехался:
– Да уж, конечно, ты не балерина. Хочешь потрясти лишнее сало?
Слова эти Буца справедливо счёл возмутительными и двинул обидчика в плечо. Тот еле устоял и огрел Буцу по уху. И в свою очередь заработал удар в подбородок (хорошо, что Стёпин кулак был мягкий). После этого оба противника сцепились и рухнули под ноги столпившимся зрителям. Зрители не стали смотреть безучастно. Усилиями двух команд бойцы были растащены под крики:
– А ну, кончайте!
– Совсем психи, да?!
– Играть будем или друг другу морды бить?!
Восторжествовал мирный вариант. Решили доиграть, а потом пускай уж сводят счёты, кому хочется.
Доиграли без дополнительного результата, осталось четыре – четыре. Каблук и Буца продолжать поединок не стали, потому что прежний запал уже угас. Как-то неохота было распалять себя заново.
Наша команда умылась у ближней колонки и пошла на Ямской пустырь, чтобы похвастаться перед Пим-Копытычем. Конечно, ничья – это не победа, но футболисты Бобы Каблука считались очень сильными и сыграть с ними “четыре – четыре” было очень даже славно.
Сидели у трескучего огонька, хвалили Пим-Копытыча, который так хорошо натренировал их, особенно Антошку.
И самого Антошку хвалили: несколько раз он спасал ворота от неминучего гола. И, конечно, нашлись добрые слова для героического Олика – техника у него была не очень, но зато как героически он бросался под ноги самым грозным противникам!
– И Андрюша с Буцей молодцы, – сказала Варя.
– Буца вообще герой, – заметил Маркони, ощупывая треснувшие очки. – Каблука чуть по уши в землю не впечатал.
Стёпа задышал, словно выпускал остатки боевого азарта.
– Я бы ещё больше вляпал ему за того пацана, да вы оттащили. Ладно, пусть живёт…
– Ты и так хорошо его проучил, – сказал Матвей. – Ты, Стёпа стал парень хоть куда. Ну зачем тебе обратно во взрослые?
– Да я уж и сам думал. Но жена грозит в интернат отдать. “У меня ведь, – говорит, – родительских прав на тебя нету, да и вообще зачем ты мне такой сдался…” А в интернате, сами понимаете, жизнь не сахар. Изводить начнут, Жиртрестом обзывать или ещё как-нибудь…
– Это точно, – кивнул Матвей.
Посидели ещё, дождались луны, прокатились по разику в тазу. Съели по печеной картофелине. Настало время расходиться. Буца глянул на свои японские электронные часы.
– Ух ты! Теперь уж точно выпорет… Ну и фиг с ней.
Антошка вдруг тихо сказал:
– Ребята. Если Стёпе так плохо, зачем ждать-то? Давайте превратим его сейчас. Ведь он же теперь совсем свой, вредить нам не будет.
Помолчали.
– А и в самом деле, – проговорил Матвей. – Хочешь, Стёпа?
– Но вы же… – заволновался Лошаткин. – Вы же говорили, что до старта нельзя, потому что надо энергию беречь!
– Это просто так говорили, – снисходительно разъяснил Маркони. – Чтобы ты лишний раз не канючил… Хочешь?
– Ох, я и не знаю… Вроде бы и не очень хочу, но… Вот сейчас приду, она по привычке разорётся: “Где тебя холера носила допоздна?!” А я: “Ты как разговариваешь с законным мужем?! Я тебе кто? Ребёнок?!” Да и всё равно надо когда-то превращаться…
– Товарищи, не делайте этого раньше срока, – со значением произнёс Пека.
Но Буца искренне прижал к груди пухлые кулаки.
– Ребята! Я вам слово даю! Я хоть в каком виде всё равно теперь ваш лучший друг! Я…
– Ладно, пошли, – решил Маркони. – Шмотки твои, Степан Степаныч, так на чердаке и лежат…
Превращение Буцы в Степана Степаныча произошло без всяких осложнений. Облачившись в привычные брюки и пиджак, взрослый Лошаткин прочувствованно благодарил юных приятелей, всем жал руки (даже Пеке). А в знак нерушимой дружбы отправился сперва не домой, а вернулся с компанией на пустырь. Там посидели ещё, спели под гитару несколько песен.
Потом добрый Пим-Копытыч, от души радуясь за Лошаткина, отозвал его украдкой от ребят в сторонку. И в честь счастливого превращения дал хлебнуть из консервной банки…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Надежда
До Антошкиного отлёта осталась неделя. Поэтому часто подкрадывалась грусть. Но все делали вид, что ничего особенного. Вроде как приехал мальчишка на каникулы, а теперь пора ему домой, дело обычное.
Антошка всё чаще стал превращаться в Капа. Среди бела дня. Сделается капелькой и улетает с чердака. То в виде похожего на мыльный пузырь шарика, то прицепившись к паутинке, а то и просто по какой-нибудь магнитной линии – скользит как по проволоке.
Ребята, конечно, волновались. Но Антошка всегда возвращался в назначенный срок. И говорил, отводя глаза:
– Надо ведь постепенно привыкать к прежней жизни…
Он стал в эти дни сдержаннее и молчаливее. Оно и понятно.
Однажды утром Кап улетел и обещал вернуться лишь к обеду.
Сеня сходил в булочную и, помахивая сумкой, возвращался домой. Вошёл во двор. Во дворе цвели георгины, мальвы и даже подсолнухи. И стояли два больших тополя. Между ними висели качели.
На качелях туда-сюда летал Антошка. Он раскачивался широко, но как-то механически, отрешенно. По крайней мере лицо было задумчивое.
Он не сразу увидел Сеню. Глубоко ушёл в свои мысли. Качели то уносили Антошку в зеленоватую тень, то вылетали с ним на солнце. И тогда солнце обливало его золотом с ног до головы. Зажигало искры в волосах, бликами разбегалось по медному загару, вспыхивало на пряжках сандалий.
Взмах… Взмах… Туда—сюда, тень—солнце…
А скоро будет – взмах без возврата. В дальние-дальние-дальние дали… Тогда ночью Антошка сказал: “Никаких бесконечных расстояний нет. Но от этого не легче”.
Сеня постоял, потом встряхнулся, прогнал печаль. Не совсем прогнал, но всё же постарался. Шагнул от калитки.
– Здравствуй, – без улыбки сказал ему Антошка.
– Здравствуй… А как ты здесь оказался? Я забегал к Маркони, он сказал, что ты ещё не вернулся. Антошка остановил разбег качелей.
– А я и не возвращался туда. Прямо к тебе прилетел. Хотел поиграть с Никиткой, а он, оказывается, с бабушкой в деревне.
– Постой… А как… Ты же улетел Капом… а сейчас… – Сеня почему-то испугался.
Антошка заулыбался, но без озорства и хвастливости. Всё так же задумчиво. Рассеянно даже.
– А я научился без преобразователя. Оказывается, это не очень трудно… Вот…
