То, что меня не убьёт...-1 - "Карри" (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
Миль против воли улыбнулась. Бабуля кивнула с заговорщицким видом.
— Дальше совершенствуйся самостоятельно, но не увлекайся. Ладно, сейчас тебе пора. И у меня есть кое-какие дела. После уроков, если хочешь, отметим.
Расцеловавшись, они разошлись. Точнее, это бабуля степенно удалилась. А Миль козой ускакала: у неё внутри всё бурлило и пузырилось, и тянуло если не подвиги, то на приключения. Пришлось прикладывать усилия, чтобы не видеть переливы ауры постоянно, это здорово отвлекало. И видок у Миль был при этом заметно неадекватный. Настолько, что учитель поинтересовался, а не больна ли она. И не лучше ли ей вернуться домой и вызвать врача. Миль поспешно отнекалась — мало ли какие планы у бабули. Сказано — после уроков, значит, так и будет. Учёба ей, правда, сегодня на ум и вовсе не шла, но скучно не было точно. Серёжка посматривал озадаченно, но Миль сидела с довольным видом и на вопросы не отвечала, только прикладывала пальчик к губам: тихо, мол. И отмахивалась — не приставай. Удивлённый, он отстал, а Миль, как и велела бабушка, продолжала совершенствоваться.
Не видеть ауру было даже сложнее, чем увидеть её впервые, и довольно долго Миль занималась тем, что безжалостно переключала себя с «видеть» на «не видеть» и обратно. От этого, в конце концов, заболела голова, но тут очень кстати случилась перемена, пришлось переходить в следующий кабинет. Миль отвлеклась, да и было, на что: в большом количестве окружённых полями людей постоянно происходили невольные взаимодействия, не все люди хорошо это переносили, энергополя порой конфликтовали до полной непереносимости, люди в таких случаях интуитивно пытались отодвинуться, а когда — и довольно часто — это не получалось, обстановка накалялась, закипали страсти, вспыхивали ссоры, среди детей — особенно легко и быстро. Миль обнаружила поля повреждённые, с участками, разрушенными до полного оголения, их носители
отличались плохим настроением, агрессивным поведением. Такие старались кого-нибудь расстроить, обидеть, даже ударить. И Миль поначалу с огромным интересом наблюдала, как поле обиженного выплёскивает на обидчика сияющие протуберанцы, временно залечивающие провалы его ущербного энергополя, и, чем раздражённее был обиженный, тем мощнее следовал выброс. А ведь не ответить бывает так трудно! Зато как злился агрессор, если ему не удавалось получить желанного ответа! Точно как Никитина до экзекуции в раздевалке. «Зло обладает только той силой, которую мы даём ему», — вспомнилась цитата, которую заставила запомнить бабуля. А дальше значилось: — «Я не даю тебе ничего. Я беру».
На втором уроке Серёга спросил, где это сегодня Никитина.
«Вроде приболела, — написала в ответ Миль. — Спроси у девчонок, кажется, они её в медпункт провожали».
— Да ну её, нет — и хорошо, никто не бузит, а то уже так притомила! — безо всяких сожалений ответил он. — И тут маячит, и в детдоме проходу не даёт.
«А поговорить с ней не пробовал?»
— Почему же, пробовал. Только без толку. Лучше бы и не пробовал.
…Он вызвал одноклассницу на заднее крыльцо детдома, куда бегали курить все, кто курил. Туда же ходили и целоваться — скрипучая дверь не давала никого застать врасплох. Неизвестно, о чём осмелилась мечтать девочка, получив приглашение поговорить. Но можно представить её разочарование и обиду, когда она услышала совсем не то, на что надеялась.
Серёга не мог передать, какую бурю негодования вызвали его простые и понятные слова:
— Слушай, Никитина, отстань от меня. И девчонку оставь в покое, она маленькая, и ничего тебе не сделала, — по-хорошему попросил он.
— Мы всегда с тобой вместе сидели! Пока она не пришла! — взывала к прошлому Ольга. — Кто она такая?!
— Она на мою сестру похожа, — попытался достучаться до понимания мальчик.
— Она не твоя сестра! Это мы — твоя семья! Все наши! А она — родительская!
— Никитина, ты дура? Ты к ней меня ревнуешь? Влюбилась, да? — пустил он в ход тяжёлую артиллерию.
— А если и так?! — не сробела она.
На что он резонно ответил:
— Ну, я-то тебе ничего не обещал. Ты мне тоже как сестра. Но она — маленькая.
— Предатель! — возмутилась она. Он тоже разозлился:
— Да кого я предал?! Сказал — отвяжись, влюбись в кого-нибудь другого! Мне ты не нужна!
— Я не могу в другого! Не могу! — доказывала она, теряя надежду. Он отрезал:
— А я в тебя не могу! И не указывай мне, как мне жить! Я тебе ничего не должен!
— Ненавижу! Ты ещё пожалеешь! Я её убью! — отчаялась она.
— Дура! Точно — дура! — подытожил он. И ушёл, хлопнув дверью.
В общем, очень содержательно побеседовали. Как глухой со слепым. Столь же гордая, сколь и ревнивая, Ольга не позволила себе заплакать, пока не осталась одна, а тогда, думая, что никто не слышит, ревела на том крыльце до самого отбоя. И что характерно, курить в тот вечер никому не приспичило.
Воспоминание было столь живо, что Серёга бормотнул:
— Никогда не женюсь. Они все дуры.
Миль фыркнула.
И оба схлопотали по замечанию.
«Процесс пошёл»
Никитина не приходила на уроки ещё несколько дней. В классе стало спокойно, насколько это возможно для школы.
У Миль успеваемость снизилась, как никогда. Учителя, жаловавшиеся появлявшейся каждый день в школе Марии Семёновне, получали один ответ:
— Надо подождать. У девочки трудный период, но скоро все наладится.
Миль, конечно, пыталась слушать учителей и выполняла домашние задания — для экономии времени прямо на уроке или уж, на худой конец, на перемене. А всё остальное время у неё уходило на привыкание и тренинг. Существовало словно два мира: в одном жили люди как люди, просто разговаривали, ели-пили, дружили и ссорились, ходили туда-сюда, что-то делали — и всё было правильно и привычно; и во втором жили-были точно те же самые люди и занимались тем же самым… и ещё кое-чем, о чём даже не подозревали. Где-то в книгах мелькали ответы на незаданные ими вопросы, лежали намёки на невостребованные ими знания, избыточные, экзотичные, непривычные, трудные и ненужные. А Миль, давно отвыкшей замечать суету старавшихся оставаться незамеченными ею теней, пришлось снова привыкать их видеть, как в далёком младенчестве. Теперь они не вводили её в панику, скорее забавляли своим смущением оттого, что не успели скрыться с её глаз — ведь и для них оказаться у кого-то на виду было странно и неловко. Бабушка их, кстати, постоянно, как внучка, не наблюдала, ей для этого приходилось усилием перестраивать восприятие. А девочка приобрела привычку смотреть в пол, или поверх голов, или закрывать глаза и слушать — последнее, кстати, не очень помогало: с закрытыми глазами ярче становились свечения энергополей и явственнее — тот постоянный шум, что сопутствовал ей с недавних пор повсюду, кроме стен родной квартиры. Болели и глаза, и голова, которая ещё и кружилась, сводило живот.
Единственным спасением было умение отгораживаться от всей этой суеты, словно каменеть и внутри, и снаружи. Тогда становилось тихо-тихо, спокойно, даже если вокруг бушевала спартакиада или большая перемена. Но вечно жить, заблокировавшись, было нельзя: бабушка сказала, что эти муки необходимы, чтобы окрепнуть, привыкнуть к ним настолько, чтобы их почти не замечать. И, как всегда, бабушка оказалась права: Миль чувствовала, что где-то в ней что-то меняется, сдвигается, уплотняется и растягивается, и вот уже не слепят сетчатку сполохи аур… Не давят на мозги, закладывая уши, постоянные гул и бормотание от присутствия большого количества народу… Не сжимается сердце и не выворачивается желудок, когда приходится сидеть в очереди к врачу… «Процесс пошёл», — заметила бабуля, пичкая внучку какими-то лекарствами домашнего приготовления. От них ли или по причине выматывающих «процессов» девочка засыпала, едва добравшись до своего диванчика, а иногда и на уроках. Поскольку сидела она на первой парте, не замечать этого учителя не могли, но, в нарушение всех правил, маленькую ученицу не будили. А возмущённым одноклассникам было сказано, что, если они смогут, как она, проснувшись, ответить урок и повторить то, о чём говорилось в классе во время их сна, то им позволят даже носить с собой подушку, а не то, что спать на уроке. Популярности такая привилегия ей не добавляла, но эти провалы в сон на уроках бывали краткими, минут по десять-пятнадцать, и одноклассники не всегда, в отличие от учителей, были в курсе. Серёга на претензии только молча хмурился, и связываться с ним никому не хотелось.
