Выстрел с монитора (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (онлайн книга без .TXT) 📗
И уснул.
Его разбудил Альбин. Сидел на краю постели, дергал за плечо.
— Что надо? — Корнелий проснулся сразу.
— Слышь, какое дело… Давай я пока приставлю тебя к ребятишкам. Тут, за стеной…
Голова была ясная, легкая. Корнелий вспомнил, что слышал не раз приглушенные ребячьи голоса. Только раньше это проскакивало мимо сознания. А теперь и фраза вспомнилась насчет обеда: «Возьмешь за стеной, у ребятишек…» Неужели сейчас есть детские тюрьмы?
Но эта мысль была не главной. Главная — вокруг «пока приставлю».
— Что значит «пока»? До той поры, когда с опытным доктором сговоришься?
Альбин отвел глаза.
— «Доктор» — это когда еще… А чего ты хотел? Все мы на этом свете пока…
— Да ты философ.
— Станешь тут…
— А за стеной что? Колония для несовершеннолетних?
— Опомнись! В наше–то время… Просто заведение такое, вроде как интернат. Маленький…
— А почему при вашей фирме?
— Дак безындексные же ребятишки–то. Они все по нашему ведомству проходят.
— Как это… безындексные? Разве сейчас бывают такие?
— А ты думал! Эх, вы… население. Живете на воле, а как в аквариуме, дальше своих стенок ни фига про жизнь не знаете.
— Ну так просвети. Хотя бы напоследок… — с ленивой язвительностью попросил Корнелий. — Откуда берутся безындексные младенцы в нашем стабильном и полностью благополучном обществе?
— Кабы оно полностью благополучным было, зачем корпус улан и наши заведения?.. А пацаны эти… Скажем, завела себе некая вольная девица случайное дитя, и что дальше? Думаешь, она сразу тащит его на регистрацию? Она, стерва, или прячет, или сплавить старается в казенный детприемник. Причем день рождения не всегда сообщает. А месяц прошел — и прививать индекс уже нельзя… А пока не снесли «Деревянный пояс», трущобы эти, сколько там безындексных ребятишек болталось! Прямо в семьях! Им, жулью да алкоголикам, до лампочки всякие правила индексикации. Вот и вылавливаем этих пацанов. В спецшколы…
— А зачем вылавливать–то? Какой от них вред?
— Святые Хранители! Ты совсем идиот? Они же не все время детишки! Потом–то большими делаются! Как с ними быть? Они же бесконтрольные, машинная юриспруденция на них не распространяется! По закону для безындексных нужен свой суд, свои органы надзора!.. А опасности от каждого, кто без индекса, в сто раз больше, чем от обычного человека. Это статистика. Они, как правило, уголовники. Вот и есть инструкция: всех безындексных ребятишек — в закрытые заведения, чтобы, значит, контроль с малолетства… Да у нас–то здесь школа крошечная, чуть больше десятка пацанят. Просто чтобы наша контора здесь совсем не закисла от безделья. И для отчетности — воспитательная работа, мол…
В этой длинной речи Альбина звучала какая–то виноватость. Но конечно, не оттого, что ребятишек держат при тюрьме, а оттого, что хочет он приставить к ним Корнелия. Видимо, был у Альбина здесь какой–то свой интерес. Но Корнелий подумал об этом вскользь. Мысли вертелись около слова «безында». Ни в детстве, ни в зрелые годы он ни разу не задумался об изначальном смысле этого ребячьего ругательства. Лишь сейчас дошло: «Безында — безындексный. Отверженный, чужой, вне закона…»
Он и сам сейчас был такой же. Даже хуже. Безынду не поймают с помощью локаторов. А биополе Корнелия Гласа еще посылало в пространство микроволны его индекса. Это был шифр мертвеца. Он стерт с магнитных карт во всех конторах, банках, казенных присутствиях. И, уловив излучение аннулированного индекса, электронный штаб уланского корпуса поднимет тарарам на всю страну. И свора затянутых в кожу улан помчится на своих черных дисках, отрезая пути, убивая надежду…
А здесь… как ни странно, какая–то надежда была. Шевельнулась… Надежда на что? Корнелий не знал. Но чувствовал, что именно в стенах муниципальной тюрьмы номер четыре для него сейчас наиболее безопасное убежище.
Скорее всего, это было глупое и обманчивое чувство. Но жить–то хотелось. Что ни говори, а хотелось. Хоть за решеткой, хоть немного…
— А что мне у них там делать–то? — хмуро спросил Корнелий.
БЕЗЫНДЫ
Старшего звали Антоном. Был он выше всех, тонкий, с темной челкой над сумрачными, словно из большой глубины глядящими глазами. Говорил негромко, но его слушались. Если какой–то спор, перепалка, подойдет он, обронит два слова, и капризные голоса стихают.
Впрочем, спорили и капризничали редко. Спокойные и даже робкие оказались ребятишки. Вот и сейчас, на дворе, когда играли в «гусей», криков и шума почти не было. Только звонкая считалка, которую быстро проговаривали то беленькая, бледная Анна, то коренастый, рыжеватый Ножик:
Гуси–гуси, га–га–га!
Улетайте на луга!
Там волшебная трава,
Там не кружит голова…
Говорили считалку без веселья, с какой–то нервностью и словно боязнью, что кто–то может перебить, помешать игре. А она словно и не игра, а какое–то важное действо. Ритуал. С напряженными лицами одна шеренга бросалась через площадку. Так же, без смеха, другая шеренга, сцепив руки, старалась задержать «гусей».
Гус и–гуси, га–га–га!
Персгитеся врага!
До лугои далеким пуп,,
По садитесь отдохнуть…
Удивительно, что этой малышовой игрой увлекались не только младшие. Даже Антон играл всерьез. Несколько раз он встречался с Корнелием глазами и тут же отводил их. Но кажется, успевало мелькнуть во взгляде: «А вам–то какое дело?»
А Корнелию и правда что за дело? Пусть бегают. Он сидел в раскладном кресле под пыльной яблоней (без единого яблочка — все оборваны) и следил за ребятишками бездумно и отрешенно.
Третий день он жил здесь — в странной роли временного и, видимо, совершенно незаконного воспитателя безындексных детей. Прежняя воспитательница — дородная тетка с каменными скулами самодовольной вахтерши и тонким иезуитским ртом — в присутствии старшего инспектора Мука передала Корнелию по списку имущество и детей. Узнав, что Корнелий намерен быть здесь неотлучно и не нуждается в смене, она расцвела и тут же отпросилась у Альбина в двухнедельный отпуск.
— Валяйте, — разрешил тот. — Господин Глас пока потянет лямку, ему нужно подзаработать.
Для тетки это прозвучало вполне правдоподобно. А у Корнелия скользнула догадка, что подзаработать решил сам Альбин. Дежурить будет день и ночь Корнелий, а жалованье пойдет старшему инспектору. Ибо он, инспектор Мук, по совместительству еще и начальник дома призрения безындексных детей и сам начисляет зарплату его сотрудникам…
Другая мысль была важнее и отчетливее: значит, у него, у Корнелия, теперь есть по меньшей мере две недели. И опять мелькнула какая–то тень надежды. Глупо, конечно, а все–таки. Поживем — увидим. Главное, по–жи–вем…
— Но я же так не могу, — сказал Корнелий Альбину со сварливой ноткой. — Без бритвы, без чистого белья, без…
— Все будет!
Видать, Альбин крепко был заинтересован в «воспитательской работе» Корнелия. Вскоре он принес новенькую бритву «Луна», две сорочки, стопку белья. Наверно, из своего хозяйства: рубашка и пижама оказались тесноваты. Впрочем, плевать. А немнущийся костюм Корнелия всегда выглядел прилично, хоть ты что с ним делай…
Альбин заглядывал каждый день, спрашивал с бодростью, за которой пряталась некоторая опаска:
— Ну, как ты? Осваиваешься?
— Как видишь, — хмыкал Корнелий.
К Альбину он испытывал сложное чувство. Злости не было — была смесь брезгливости и любопытства. Словно к белой крысе, которую он видел в детстве у соседа на даче. Хотелось дотронуться, и было противно, и в то же время постоянно тянуло смотреть на нее. На ее розовый голый хвост и семенящие когтистые лапки, на хитрую мордашку с белыми усами. Что за существо? Что она чувствует, зачем живет?..
Гуси–гуси, га–га–га!
Улетайте на луга…
Странно, как они могут столько времени одно и то же?
Вообще–то по распорядку им полагалось после обеда сидеть в спальне и заниматься чтением или тихими играми. Но спальня тесная, низкая, на верхнем этаже двухэтажного кирпичного дома. В ней застоявшийся воздух детской казармы — с несильными, но неистребимыми запахами хлорки, потного белья, мочи и старой масляной краски стен… И вот Антон, вернувшись из столовой, подошел и, глядя в пол, заговорил:
