Амулет Судьбы - Андерсен Кеннет Бёг (читать хорошую книгу TXT) 📗
И он кричал и кричал, пока в легких не закончился воздух, и он в изнеможении затих.
— Фи-Филипп? — запинаясь, позвала Сатина, когда крик его наконец-то смолк, и единственным звуком было лихорадочное дыхание. — Филипп, что случилось?
Он откашлялся и присел на кровать.
— Почему ты кричал? — Сатина села рядом, взяла его за руку. Филипп почувствовал, что она дрожит. — Ты кричал… Ты кричал, как они. Как грешники. И шишки у тебя на лбу, Филипп. Они как будто… подросли. Какого дьявола?
Филипп отдернул руку, внезапно ощутив стыд. Но Сатина снова взяла ее и не отпускала, именно это было нужно ему сейчас.
— Я кое-что утаил от тебя, — произнес он. — Кое-что, что следовало рассказать.
При этих словах из его глаз покатились тихие слезы.
Он рассказал ей все — о маминых песочных часах и о сделке со Смертью — и от его рассказа глаза Сатины наполнились слезами.
— Твоя мама, — прошептала она. — Не представляю… Как, наверно, ужасно знать об этом. — Она крепче сжала его руку. — Я догадывалась, что с тобой что-то не так. По тебе было заметно. Ты… изменился. Но не хотела спрашивать. Ты должен был рассказать сам.
Сатина выпустила руку Филиппа. Повернула его лицо к себе, так что теперь они смотрели друг другу в глаза:
— Нужно было рассказать мне, Филипп. Невозможно держать такое в себе. Невозможно быть таким сильным. Почему ты ничего не говорил мне?
Филипп грустно улыбнулся.
— Я боялся, что расплачусь, — ответил он, и его глаза снова стали влажными от слез.
На этот раз Филипп плакал долго, а Сатина просто сидела рядом, крепко обняв его за плечи.
Когда слезы кончились, и в комнате снова стало тихо, Сатина, немного помолчав, произнесла:
— Может, ты и боишься, Филипп. Но из всех, кого я знаю, ты самый смелый.
Она наклонилась и прикоснулась губами к его губам. Долгий и нежный поцелуй немного развеял печаль в его сердце.
Потом Сатина выпрямилась и внимательно, почти с любопытством посмотрела Филиппу в глаза. Оба не проронили ни слова.
— Тебе немного лучше? — спросила Сатина, немного погодя.
Филипп, сердце которого стучало теперь совсем иначе, кивнул.
От последовавшей за этими словами тишины почти стало неловко, если бы ее не нарушило голодное урчание в животе Сатины. Друзья расхохотались.
— Хочешь есть? — спросил он.
— Очень, — ответила она.
— Я тоже. Принесу что-нибудь из кухни.
Филипп встал с кровати и направился к двери. Потом обернулся и осторожно откашлялся:
— Сатина?
— Что?
— Спасибо.
— Как ты там на это обычно отвечаешь? — она сделала вид, что пытается вспомнить его слова. В глазах зажегся таинственный огонек. — Может, в другой раз?
По дороге на кухню Филипп все еще чувствовал нежный поцелуй Сатины на губах — голова шла кругом. Черные чувства, внезапно нахлынувшие на него, никуда не делись. Но поцелуй разом оттеснил их на второй план, и когда он спускался вниз по лестнице, тяжелое бремя казалось на несколько килограммов легче.
Он добрался до кухни, где из-за закрытой двери было слышно, как Равина гремит кастрюлями и сковородами.
Филипп осторожно заглянул к ней. Кухарка стояла у плиты, где вовсю горела каждая конфорка. Из-под крышки большого железного горшка вырывался зеленоватый пар. Крышка была плотно закрыта, а под ней нечто живое с истошными воплями колотилось о стенки горшка.
— Привет, Равина, — поздоровался Филипп, и кухарка обернулась. Стиснутые зубы, непреклонный взгляд, но, увидев Филиппа, она растаяла и улыбнулась.
Равина подошла поближе, чтобы крепко обнять его, но вдруг одумалась и просто погладила по щеке, чему Филипп очень обрадовался. Фартук Равины был забрызган кровью.
— Здравствуй, мой мальчик. Я много думала о тебе. Несладко тебе пришлось этой ночью.
— Переживу, — сказал Филипп и понял, что на этот раз ответ был честным.
— Ты уже разобрался что к чему?
— Нет, еще нет. Как дела у?..
— Секунду, — перебила Равина и тяжелой поступью вернулась к горшку, в котором кого-то варили живьем. Она постучала по крышке большой поварешкой. — Хватит голосить, оглохнуть можно! — Крики возобновились с удвоенной силой. — Значит, ты сам напросился, — сказала кухарка, добавляя огня. Языки пламени лизнули горшок. Прошло несколько секунд. Грохот и крики затихли. — Так-то лучше! Не совсем по рецепту, но зато теперь все спокойно! Так о чем ты спрашивал?
— Просто хотел узнать, как у тебя дела? — сказал Филипп, искоса поглядывая на горшок. Он размышлял, что в нем варилось. На самом деле, лучше было не знать.
— Обо мне не беспокойся, Филипп. Я в порядке. Если Люцифер надеется, что мой Малыш проведет следующие сто пятьдесят лет на этой чертовой горе, то он глубоко ошибается, вот увидишь.
Взгляд Равины сделался суровым. Она ткнула пальцем в свежую газету, которая лежала у мойки. Фотография Драной Бороды намокла, Филипп не сомневался, что это были слезы.
— Люцифер оставил в тайне причину, по которой Малыша отстранили от дел, и куда его сослали, также никому не известно. По официальной версии его отправили в принудительный отпуск. По мнению Люцифера, это достаточное вознаграждение.
— Вознаграждение за что?
— За что? А кого Малыш спас от этой чокнутой, разве не тебя? Во время торжественного обеда после Фестиваля Пакостей?
— Ах, да, — вспомнил Филипп, и перед его мысленным взором вновь возникло ужасное зрелище — мать Азиэля замахнулась ножом, готовая наброситься на него. Если бы не Драная Борода…
— «Это все, чем я могу помочь». Так он сказал. Это все, чем я могу помочь! — негодовала Равина, ударяя поварешкой в ладонь все сильнее и сильнее. Казалось, она говорит сама с собой, а вовсе не с Филиппом. — Нo мы вдвоем с этим разберемся! Старый черт не знает, против кого он идет!
Про себя Филипп обрадовался, что не был сейчас в шкуре Люцифера. С такой дьяволицей, как Равина, не стоит портить отношения, и Филипп поспешил перевести разговор на другую тему, пока Равина окончательно не разгорячилась.
— Равина, я хотел бы взять что-нибудь поесть с собой в комнату.
Кухарка прекратила ворчать, и лицо ее просияло.
— Поесть? Разумеется! Ты наверняка голоден как волк после всего, что случилось этой ночью, и я знаю, как это исправить! Хорошая тарелка супа из летучих мышей!
Филипп обожал этот суп и попросил налить еще одну большую тарелку для Сатины — настоящий бальзам на душу Равины — губы кухарки расплылись в широкой улыбке. Она отрезала пару кусков хлеба, достала две тарелки и зачерпнула суп из кастрюльки поменьше, той, что стояла позади таинственного горшка.
— А что у тебя в большом горшке? — спросил Филипп, указывая на железный котелок, который больше не издавал ни звука. По краям крышки стелился зеленый пар.
— Это для Люцифера, — ответила Равина без объяснений. Она подала Филиппу полные тарелки с супом. — На здоровье!
Не успел Филипп взять их в руки, как вдруг Равина передумала:
— Так, так, — сказала она, строго посмотрев на него. — Так дело не пойдет. Не знаю, как у тебя дома, а у меня на кухне такими грязными руками есть не полагается.
Филипп осмотрел ладони и увидел, что три пальца на его правой руке были совсем черными. Он поморщился. Поднес пальцы к носу и принюхался. Пахло горелым.
— Откуда это?
— Какая разница, главное чтобы смылось, — сказала Равина и вернула тарелки на стол.
Филипп подошел к мойке и пустил воду. Только он собрался подставить руки под кран, как взгляд его упал на лежавшую рядом газету.
Он был потрясен. Взгляд застыл на странице. Рот его открылся от изумления.
— Это он! — прошептал Филипп, хватая газету, а сердце бешено забилось. Черный порошок с пальцев перепачкал бумагу. — Это он!
Филипп повернулся на триста шестьдесят градусов и бросился прочь из кухни.
— Филипп, нельзя же так… — растерянно воскликнула Равина. — Твой ужин…
Голос стих у него за спиной.
38
Обломанный рог
Филипп влетел в комнату, чуть не запнувшись. Сатина, которая сидела на кровати с дневником и старательно выводила подпись отца под замечанием Кокабеля, вздрогнула. Она нечаянно дернула пером, и на странице возникла черная молния.
