Формула счастья - Коряков Олег Фомич (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
Они воздвигали могучие промышленные комплексы, лезли в глубины земли за рудой, воевали за каждую тонну металлического лома, делали машины, в заброшенных степях выращивали хлеб, а по вечерам упрямо листали книги или шли в кино, и радовались, и смеялись, а кто-то печалился и негодовал, а где-то злой, падший человек наотмашь бил ножом другого в сердце…
Спазма сжала горло Рано. Милые, далёкие мои предки! Как же нелегко и как гордо вы жили! Да, звериное прошлое ещё корежило людей, ещё поднимал человек на человека оружие, было трудно, а вы, упорные и целеустремлённые, всё же шли вперёд, отшвыривая мерзости прошлого, расчищая дорогу будущему, нам…
Сквозь все ещё звучащий приветственный гул она услышала тяжёлое погромыхивание и скрежет землеройных машин, шум станков и негромкое гудение электромоторов. На тревожное сверкание алых струй ритмически чётко накатывались спокойные широкие полосы голубого. Ей давно слышалось и виделось то, что она хотела и стеснялась назвать «Симфонией звездных дорог». Но то было лишь пение космических трасс, свистящий, пронзительный взлёт, неземные, странные перезвоны и шорохи, слепящее сияние светил. Ей не хватало земной основы будущего произведения. Сейчас она её услышала.
Закаменев, Рано вслушивалась в прошедшее столетие. Рука Ярослава легла на её плечо.
— Ты где-то очень далеко, Рано. Мы окликали тебя дважды.
— Да? — Она нехотя возвращалась в своё время. — Извини, Яр, я задумалась.
— Взгляни, что он нашел! — Андрей был необычно возбужден. — Дневник!
В руках Ярослава были две тетради, какими в двадцатом веке пользовались ученики. На каждой из них стояла подпись: «Инга Холмова» и номера — третий и четвёртый.
— Дневник, понимаешь? — Глаза Ярослава лучились.
— Но… ведь это личные записи…
— Они сделаны более ста лет назад. Их автора давно нет в живых…
ДНЕВНИК ИНГИ
Тетрадь третья
Ого, сегодня я начинаю третью тетрадь. Подумать только, уже третью! А первые записи я сделала два с лишним года назад, была совсем ещё девчонка, семиклассница. Теперь как-никак в девятом!
Я перелистала старые тетради. Смешно! Какие-то пустые, бессодержательные записи: «Сегодня по истории получила пять, по немецкому — пять. Завтра контрольная по химии». И так каждый день, и это я называла дневником! Хорошо, что Агния Ивановна дала добрый совет. В последнее время записи стали другими. Ну, и сама я, конечно, взрослею. Ведь всё-таки мне шестнадцать лет, и я в девятом классе. Впрочем, иногда мне кажется, что я полная дура, тупица, ничего не могу понять в жизни, и тогда я становлюсь противной себе…
Ну, расфилософствовалась, Ингочка!..
Вчера был хороший день. Во-первых, две пятёрки. (Только что издевалась над такими записями.) Во-вторых, на занятиях нашего литкружка я читала свой рассказ, всем понравилось, а потом был интересный разговор.
— Тут зачеркнуто, — сказал Ярослав. — По-моему, зачеркнуты слова: «В-третьих, один человек…»
— Значит, этим «в-третьих» она боялась поделиться даже сама с собой, — задумчиво сказала Рано.
— Наверное, проще: «в-третьих» было несущественным, — скептически заметил Андрей.
О нашем литкружке я ещё не писала. Он гораздо лучше, чем в старой школе, откуда я перевелась. Я считаю, что все дело в руководителе. У нас руководитель Венедикт Петрович Старцев. Он ещё не очень старый, лет сорока, лохматый и милый очкарик, толстенький и безобидный. С нами держится как с равными, выслушивает очень внимательно и спорит яростно. С ним интересно: ни казенщины, ни нотаций. Мы читаем своё (у нас несколько «писателей»), обсуждаем литературные новинки и говорим на самые различные темы. Получается как-то «не по-школьному, и это хорошо.
Ребята в кружке, конечно, самые разные. Есть, по-моему, интересные. Мне нравится (как человек) Володя Цыбин. Правда, он противоречивый. Положительное в нём: держится независимо, хорошо воспитан, мыслит оригинально. Отрицательное — слишком любит всё модное и немножко важничает. Ну, а то, что он подражает Вознесенскому и ещё кому-то (Володя у нас «поэт»), так это не страшно: начинающие все кому-нибудь подражают.
Его противоположность — Мила Цапкина. Она у нас очень «правильная», очень дисциплинированная и очень въедливая. Володя дал ей прозвище Догматик, и оно прямо-таки прилипло к Миле. Но, мне кажется, она неплохая девчонка, прямая и честная. Мы с ней, похоже, начинаем дружить. Ну, ещё не по-настоящему, но как-то сблизились. Я её раза два поддержала на собраниях (она хотя и сухарь, а говорила очень верные вещи), и Мила, видимо, почувствовала ко мне расположение. Сама она ничего не пишет, а просто любит литературу и потому записалась в кружок. Мы шутя говорим, что из неё выйдет «железный» критик. Все может быть…
— Смотрите, — сказал Ярослав, — рисунки. И дальше — тоже. Она не только писала, но и рисовала.
Среди текста теми же фиолетовыми чернилами были набросаны портреты людей, дома в каком-то уголке улицы, старинный городской трамвай.
— А она неплохая художница, — похвалила Рано. — Очень уверенная рука… Взгляните, какое неуклюжее сооружение… Ну-ка, ну-ка, покажи это…
— Надо по порядку, — сказал Андрей. Ярослав снова стал читать.
Венедикт Петрович почему-то очень тянет в кружок Даниила Седых, но тот упирается. Вообще странный парень. Девчонки говорят про него «интересный», подразумевая красивую внешность. Мне кажется, даже Мила Цапкина порой заглядывается на Данечку. Я лично не нахожу в нем ничего особенного. Здоровый, сильный парень, нормальное лицо — и всё. Сутулится, потому что высокий, ходит вразвалочку. Правда, на спортивных занятиях и в играх он всегда один из первых. Откуда-то появляются и ловкость, и быстрота. А так — руки в брюки, молчит, усмехается. Иногда грубит. Но вообще-то, видимо, толковый парень. Увлекается биологией и биофизикой, должно быть, много читает, хотя учится не блестяще.
Вчера я как староста кружка подошла к нему после уроков. Велел Венедикт Петрович. Спрашиваю:
— Ты придешь на занятия литкружка?
Он насмешливо пожал плечами:
— В обществе гениев я чувствую себя стеснённо.
— Тебя, Седых, всерьез спрашивают.
— А похоже, что я шучу?
Я разозлилась:
— Ну, как хочешь!
— Вот именно. — Он повернулся, руки в карманы и пошагал куда-то, длинный и взлохмаченный. За ним, как всегда, насвистывая, Саша Патефон, его верный адъютант…
Сегодня с Милой ходили в кино, там встретили Володю с какими-то приятелями. После сеанса они хотели проводить нас, мы отказались. Домой почти бежали: было поздно и очень холодно.
А Володя, оказывается, курит. Мила расфырчалась. А что тут особенного? Многие курят. А ведь Володя уже и паспорт имеет…
— Это что такое — паспорт? — спросила Рано. — Разрешение курить?
Ярослав улыбнулся:
— Удостоверение личности. Его выдавали органы охраны общественного порядка всем, начиная с шестнадцати лет.
— Зачем?
— Рано, у меня тоже есть вопросы, — буркнул Андрей, — но, может быть, мы их отложим?
Рано чуточку надулась, но согласилась.
Сегодня было родительское собрание. На него, как обычно, отправился папа. Вернулся он не один — с каким-то громадным тихим и улыбчивым мужчиной. Это мой папочка любит — ходить на всякие собрания, знакомиться с людьми, тащить их на чашку чая, разговаривать, и всё у него получается так просто и естественно, будто весь мир — его родственники и друзья.
Мужчина вошёл в комнату, распахнул на меня глаза и густейшим, но негромким басом рокотнул с усмешечкой:
— Вот он какой — Ингалятор!
«Ингалятор» — это моё прозвище. Я на него не злюсь, прозвище совсем неплохое. Но откуда знать его этому дюжему дядюшке? Кто он такой?
Папа представил его маме:
— Прошу любить и жаловать, Павел Иннокентьевич Седых, отец товарища Инги.
«С чего бы это он к нам?» — удивилась я.
Мама тут же начала хлопотать об ужине. Оба они у меня такие, любят угощать: мама — стряпнёй, папа — разговорами.
Они толковали о каком-то новом методе планирования производства. Папа работает заместителем начальника мартеновского цеха, а Павел Иннокентьевич — где-то на строительстве. Вроде бы совсем разные занятия, а вот нашлась общая тема. Ради неё папа и затащил гостя домой.
За ужином я всё приглядывалась к отцу Седых. Он мне понравился. Очень спокойный, немногословный, видно, что сильный и добрый. Даниилу бы с него брать пример!..
После ужина они играли в шахматы. Тут уж я, конечно, пристроилась поближе. Сразу стало ясно, что теоретически папа подкован лучше. Но Павел Иннокентьевич тоже не промах. Он придумывал такие каверзные комбинации, что мне бы, наверное, не выпутаться. Папа всё-таки выиграл и был очень доволен, словно малый ребенок. Он, конечно, старался этого не показать, но меня-то не проведёшь.
— А как, Владимир Матвеевич, насчёт шашек? — прогудел гость.
— С удовольствием, Павел Иннокентьевич.
Ну, не знаю, какое он получил удовольствие, — три партии подряд проиграл. А Седых только ухмылялся: «Хм, хм», смотрел на папу добрыми своими глазами и приговаривал: «Бывает, бывает…»
Папе он тоже понравился…
Завтра разбор домашних сочинений по литературе. Интересно, как дядя Веня отнесётся к моей мазне. Я понадеялась на себя, все откладывала работу, а потом накатала за один вечер и, наверное, нагородила там что-то…
