Последний орк - Де Мари Сильвана (читаемые книги читать .TXT) 📗
Йорш тоже окаменел. Впервые в жизни он почувствовал обиду на Роби, которая была причиной всего этого страдания, но почти сразу он прогнал это чувство. Только сейчас, когда не он вызвал жалобный плач Птицы Феникс, Йорш осознал, насколько эта обида была несправедливой, но понял это лишь он один, да еще, может быть, Эрброу: она уставилась на птицу с оскорбленной яростью и без намека на сочувствие. Жители же Эрброу бормотали что-то нехорошее о Роби. На острове Йорш был слишком поглощен стыдом и угрызениями совести, чтобы заметить это, но сейчас у него не оставалось сомнений — блеск оперения птицы во время пения усиливался. Сверкающее отчаяние этого существа нарушило гармонию в селении. Многие стали повышать голос, выступая против Роби, которая стояла ошеломленная, с выражением вины на лице.
— Плохая! — слышалось все чаще и громче.
— Жестокая! — осмелел кто-то.
— Кроме еды, ни о чем не думает!
Йорш сделал шаг, чтобы встать рядом с супругой и защитить ее, но снова не успел.
— Отлично, — ответила Роби, гордо подняв голову и отбросив с лица непослушные кудри и выражение вины. — Господа, вы правы. Я недостойна иметь что-либо общее с этим созданием, которое в моем присутствии рискует обрести жестокую участь превратиться в жаркое.
Толпа возмущенно закричала, но Роби не шелохнулась.
— Кто желает принять птицу в свой дом и спасти ее?
Загалдели все наперебой. В конце концов выиграли Гала и Карен Ашиол, который нежно принял сияющую Птицу Феникс на руки и удалился, бросив презрительный взгляд на Роби. Та ответила безмятежной улыбкой:
— Я уверена, для вас это будет большой радостью.
Йорш взглянул на Роби: ее отличала решительность, мужество, ум, способность мгновенно принимать решения, но вместе с тем некая… честно говоря… не то чтобы это не было оправдано… но некая… слово было трудным, но ему на ум не приходило ничего другого: некая жестокость.
Чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что сходство Роби с сиром Ардуином, судя по его описаниям, оказывалось слишком большим, чтобы быть случайным.
Эрброу вздохнула, на этот раз с облегчением.
— Нет мама лючки, — проговорила она.
— Да, — весело ответил ее отец, — мама никогда не попадает в колючки.
Незадолго до рассвета в их косую дверь постучали — Карен Ашиол с Птицей Феникс в руках. Клюв ее был связан лоскутом последнего платья Галы. Карен Ашиол смущался и краснел, и Йорш отнесся к нему с пониманием: во имя их старой дружбы он принял к себе Птицу Феникс. Карен Ашиол поклялся ему в вечной преданности.
Глава восьмая
Роби всем сердцем желала, чтобы боги не только существовали, в чем она была совсем не уверена, но и оказали ей любезность сделать так, чтоб весь род человеческий провалился сквозь землю, а если и не весь, то хотя бы она одна, чтобы не быть обязанной смотреть кому-либо в глаза.
То, что она сказала, было бессмыслицей, ужасной, дикой бессмыслицей.
Она потеряла контроль над собой, чего не должно случаться. Ведь когда она теряла контроль, то говорила такие вещи, о которых потом непременно жалела. Она пригрозила страшной судьбой и ужасной смертью существу, наделенному даром речи, за то лишь, что оно ее оскорбило. Было совершенно нелюбезно, выражаясь любимым словом Йорша, спутать Птицу Феникс с обыкновенной курицей, хотя сходство было поразительным и непонятно, из чего она должна была сделать вывод, что это похожее на курицу существо прожило на свете более двух тысяч лет и знало с полдюжины языков, то есть на пять больше, чем она, Роби. Кроме того, в тот момент она была поражена, обнаружив, что ее дочь унаследовала волшебные силы своего отца: она испытывала потрясение, счастье и восторг и в то же время не то чтобы замешательство, это сильно сказано, но некоторую отчужденность. Роби чувствовала себя непохожей на них, вот в чем дело. Оба они — такие совершенные, такие особенные, такие похожие друг на друга, в их волосах одинаково блестели лучи солнца, и она — обыкновенный, заурядный человек, грубая, низменная, а иногда и жестокая. Едва увидев Птицу Феникс, она сразу же приняла ее за курицу, даже не задумываясь о других возможностях. Не только потому, что она понятия не имела о древних существах, так же, как и о старинных языках, не говоря уж обо всем остальном, от алхимии и зоологии до астрономии и истории; она умела лишь писать и читать, потому что ее научил этому Йорш. Нет, это произошло и от инстинктивного желания поменять тему разговора на что-то обыкновенное, повседневное, вроде приготовления еды или разведения кур, в чем не нужны были никакие особые способности и хватало ее человеческих умений. Слова Птицы Феникс словно ножом порезали душу Роби и ранили именно там, где прятались все ее невысказанные опасения: страх, что Йорш может посчитать ее недостойной себя, и сомнение, достойна ли она его на самом деле.
Если бы Йорш немедленно встал на ее защиту, если бы именно он первым подал голос против Птицы Феникс, то Роби тут же успокоилась бы и просто пожала бы плечами в ответ.
Но она разъярилась и, более того, сделала худшее из всего возможного — показала свою жестокость. Хоть Карен Ашиол и Гала через несколько часов тоже признались, что злобное существо оказалось невыносимым, и вернули птицу, лишь она одна осмелилась пригрозить ей тем, что… страшно даже подумать: она пригрозила съесть ее. Птица Феникс была невыносимой, верно, но это не давало права ей, Роби, быть, используя любимое выражение Йорша, невежливой. Она не хотела, чтобы ее супруг думал, что взял в жены столь жестокую женщину, которая угрожает смертью наделенному даром речи существу.
Ночью, когда они спали обнявшись, ее не мучили никакие сомнения, никакие опасения. Но днем, когда они разлучались друг с другом и Йорш почти сиял своей красотой, своей силой и ловкостью, неся в себе знания обо всем на свете, от движения планет до названий морских существ, — днем ее охватывал страх. Неуверенность в себе переполняла ее, усиленная воспоминаниями о Тракарне, которая всегда смеялась над ней и называла тараканом.
— Мелкая, черная и сморщенная, да кому только придет в голову взять тебя в жены, маленький таракан? Разве что вернутся Бесконечные дожди и все остальные девушки потонут — тогда у тебя, может, появится хоть какая-то надежда…
Роби было бы наплевать на все эти вечные, не сходившие с уст Тракарны замечания: «Ты уродливая и грубая, ты неловкая и придурковатая», если бы они не сливались с ее болью. Ее родителей повесили. Дом сожгли. Деревня, в которой она родилась, была разрушена солдатами. Она больше не была ничьей дочкой, никто больше не любил ее — она осталась одна в своем безутешном горе. Одна, в компании вшей и блох, что завелись в грязном плаще, служившем ей и одеялом, постоянно голодная и обязанная непрерывно работать. Эта тупая боль родила странное чувство, спрятанное глубоко в душе и забывавшееся лишь тогда, когда нужно было за что-то или за кого-то сражаться, — осознание того, что она, Роби, совсем ничего не стоит. Не имея больше никого, кто бы любил ее, все эти долгие, невыносимые годы в Доме сирот девочка, пусть и не ставила ни во что Тракарну, впитывала всеми порами бесконечное презрение ее слов. И пусть Птица Феникс оказалась глупым и нелепым существом, слова ее обжигали Роби, словно горячая смола, теребя старые раны, возвращая эту ничем не унятую боль осознания, что ты совсем ничего не стоишь.
А если и не совсем ничего, то уж наверняка меньше того, чего стоил Йорш или чего должна была стоить его супруга.
В Далигаре Роби на несколько мгновений увидела принцессу Аврору, дочь Судьи-администратора, хрупкая красота которой, нежная и сияющая, поразила Роби, словно удар в живот. Аврора казалась рожденной для того, чтобы соединить свою судьбу с Йоршем. И ее имя тоже соответствовало предсказанию Ардуина. Может, она и являлась настоящей судьбой Йорша, а Роби была лишь помехой на его пути?
Птица Феникс, нужно отдать ей должное, соблюдала почтительное молчание в присутствии Роби в течение первых двух дней своего пребывания в Эрброу. Она проводила дни напролет на берегу, устремляя взгляд за линию горизонта, и с оскорбленным видом отказывалась от любой предложенной ей еды. Так она дала им понять, что не употребляет в пищу ничего, кроме солнечного света и воздуха, морской воды и изредка какой-нибудь тонкой травинки или нескольких крошечных семян, ясно выказывая свое презрение ко всему связанному с пищей.
