То, что меня не убьёт...-1 - "Карри" (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
Это не значило, что она их не рассмотрела. В помещении, кроме ЛюбовьПалны, находилась высокая немолодая женщина в тёмной одежде, крепко сжимающая в руках блестящую чёрную сумку. Краем глаза Миль видела, что эта особа пристально, даже жадно, её разглядывает.
ЛюбовьПална прокашлялась и позвала:
— Миль, подойди к нам, пожалуйста.
Решительный тон не оставлял выбора, и Миль подошла, встала боком, глаза в пол. Вообще-то для приёмной матери эта женщина была старовата. Крупные морщинистые руки нервно тискали сумку, вздрагивая, будто желая вспорхнуть.
ЛюбовьПална опять кашлянула, вздохнула и продолжила:
— Ты ведь знаешь, что у человека бывает по две бабушки? Вот, познакомься, девочка: эта дама — твоя вторая бабушка, она мама… твоей мамы.
Миль глянула недоверчиво. Папина мама была маленькая, хрупкая, седая. Эта, новая бабушка, совсем другая. Плотная, высокая, волосы почти без седины, глаза тёмные, тревожные… и очень похожи на мамины.
— Бабушка живёт далеко, она не знала, что случилось с твоими родителями. Мы долго её искали, нашли недавно, она сразу приехала и теперь очень хочет, чтобы ты жила с ней… — она говорила что-то ещё, но Миль перестала её слышать, словно в комнате остались лишь они с бабушкой… Потом повисла полная тишина, только часы на стене тикали громко и деловито, и бабушка сказала:
— Вылитый отец, — а глаза её умоляли, и Миль, неожиданно для себя, шагнула к ней и обняла, прижавшись к мягкому плечу…
Звали новую бабушку Мария Семёновна, и была она ласкова и сурова, нежна и требовательна. Совсем ещё не старая, она имела поклонника — а может, и не одного, но Миль ни разу не сталкивалась ни с одним из них. Жила она не так уж, кстати, и далеко — двенадцать часов на поезде.
…Поездка в мягком вагоне превратилась для Миль в путешествие с массой новых впечатлений. Ещё бы: ты заселяешься, пусть на время, в новый дом, не похожий на все другие, и он, дом, сам едет туда, куда тебе нужно; ты ешь, спишь, смотришь в окно, а за ним мчится мимо весь мир. Встанешь среди ночи, глянешь в окно — а мир всё едет, всё мелькает, поворачивается то тем краем, то этим, будто хвалится; люди выходят и пропадают навсегда, но на их место селятся друге, тоже добрые и хорошие, к кому ни подойди. Проводницы приносят чай в стаканах с красивыми подстаканниками, сахар в нарядных упаковках, вообще — всё, что попросишь, и, даже если не просишь, тебя всё равно все стараются угостить. Миль так понравилось ехать в поезде, что она не могла уснуть вовремя, только под утро глаза слиплись… а вот уже и солнышко над сияющими голубоватыми сугробами встаёт, и весь вагон насквозь пронизан косыми лучами, поезд изгибается, входя в поворот, в окне видны соседние вагоны и бегущая рядом синяя тень, люди снуют по проходу с полотенцами и зубными щётками…
Кто-то сказал:
— Подъезжаем.
И бабушкин голос:
— Миль, иди сюда, пора собираться.
Вещей у Миль оказалось довольно много, но бабушка отправила их почтой, и ехали они почти налегке, у Миль с собой была только небольшая сумка с блокнотом, книжкой да тем гостинцем, что положила ей на дорогу ЛюбовьПална. Но в вагоне ей ничего не пригодилось, даже блокнот: предупреждённая ЛюбовьПалной, бабушка была внимательна и вовремя задавала наводящие вопросы, Миль оставалось только кивать — да или нет. А читать или рисовать при вагонном освещении и постоянном покачивании оказалось малоприятно. Так что собираться пришлось, в основном, бабушке. Миль полагалось быть рядом и не потеряться.
Вокзал был огромен, напоминая небольшое такое государство, кишел скоплениями человеческих масс, высоченные потолки гулко перемешивали людской говор и топот множества ног… вот где легко было бы заблудиться. Бабушка велела держаться за ручку сумки, и Миль крепко держалась, мечтая поскорее выбраться наружу из этой мешанины.
Город встретил морозом, солнцем, шумом и вонью автомобильного потока, хлопаньем крыльев птичьих стай, звонким их чириканьем и воркованьем… и постоянно спешашими толпами людей.
Ничего, в общем, особенного. До дому добирались довольно долго — или уж Миль так показалось. Троллейбусом, автобусом, пешком, снова автобусом… От езды девочку тошнило, пару раз им пришлось выходить, чтобы её не вырвало, опять ждать свой номер… Зато район, где предстояло теперь ей жить, находился почти на окраине, рядом начинались ухоженные частные домики, окружённые огородами и садиками, из окна третьего этажа бабушкиной квартиры виднелся тёмной волной близкий лес, теряющийся за горизонтом. Миль нравилось то, что открывалось взгляду из окна комнаты, нравился заросший деревьями заснеженный двор с качелями и песочницами. Во дворе играли дети — много детей разных возрастов. В открытую форточку доносились их крики и смех.
Подошла бабушка, встала за спиной внучки и долго смотрела вместе с Миль, как они играют, потом сказала тихо:
— Каникулы. Хочешь пойти погулять?
Погулять? Вот так сразу — в незнакомую компанию?
Бабушка поняла её сомнения. Сказала:
— Знаешь что? Мы с тобой пойдём голубей кормить. Где-то у меня сухари оставались… — она отправилась на кухню — Миль, конечно, следом — и заглянула в духовку. Там, на чёрном противне, и правда нашлось несколько кусков сухого хлеба. Бабушка сложила их в большую синюю эмалированную чашку, залила водой и пояснила:
— Скоро они набухнут, и мы их на крышку люка вывалим. У нас все так делают, у кого хлеб остаётся. Иди пока одевайся.
Голуби явно уже ждали: они нехотя разлетелись, уступая дорогу, и немедленно вернулись, едва бабушка шагнула назад. Их было много, они толкались и клевались, отнимая у зазевавшихся приглянувшиеся куски. «В кругу друзей клювом не щёлкают,» — вспомнила Миль папино наставление по схожему поводу, только теперь уяснив его происхождение. И чуть шевельнула уголком рта, обозначив улыбку. Движение это не ускользнуло от внимания бабушки, и понято было ею по-своему: отныне, если в доме оказывались сухари, кормить прожорливых птиц выходила именно внучка. Миль не возражала, это было действительно занятно. Да и прогуляться лишний повод. А то бабуля предпочитала всюду таскать внучку с собой. Чтобы проводить с ней больше времени,
она уволилась с постоянной работы и нашла необременительную вечернюю — устроилась мыть полы на молочной кухне. Внучку она при этом приводила и усаживала в уголок: посиди пока.
Миль сидела и смотрела, как круглится бабушкина плотная сильная спина, пружинят крепкие ноги, умело управляются с толстой серой тряпкой ловкие руки, как затоптанный пол начинает умыто блестеть, как, словно сами собой, расставляются по местам стулья и прочая мелочь, как, наконец, бабушка моет руки и, вытирая их, улыбается внучке из зеркала, сдувая со вспотевшего лба прилипшую прядь:
— Сейчас пойдём домой. Только вот посижу немного… — и она усаживалась, а Миль подходила и обнимала, чувствуя тепло её мягкого тела, и почти болезненную нежность и жалость к ней, такой большой и взрослой… и одинокой. Одинокость её Миль чувствовала постоянно, не понимая, но стараясь заполнить, утолить её собой, своей любовью и заботой. Поэтому она послушно ходила с бабулей по магазинам и рынкам, в поликлинику и собес, в контору ЖКХ и паспортный стол, а ещё в кино, в цирк и в театры — кукольный и драматический, в оперу, на балет, в музеи и просто в парк… Бабушка словно спешила отдать ей как можно больше и как можно скорее.
Порой, когда спиной, когда боком, девочка ощущала на себе её пристальный взгляд. Бабушка всматривалась во внучку жадно, вопрошающе, с надеждой и непонятной мольбой. И смущённо улыбалась, застигнутая за этим рассматриванием, спрашивала о чём-то, подходящем к случаю. Ну, Миль-то знала: взрослые часто ведут себя странно, и спокойно ждала, что когда-нибудь всё это разъяснится само собой.
Они с бабулей прекрасно ладили. Вместе готовили, убирались в квартире, смотрели маленький чёрно-белый телевизор… то есть, бабуля понемножку учила внучку всем этим премудростям, а ещё знакомила со спицами, нитками, иглой. Даже доверила ей свою швейную машинку.
