Застава на Якорном Поле - Крапивин Владислав Петрович (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
– Почему? – спросил диспетчер строго и чуть насмешливо.
– Ну… там же, на Якорном поле, только один путь, линия Б… Там маленькая станция, даже поезд весь не влазит… – Под взглядом диспетчера Ежики совсем сник. Но тут же сердито вскинулся: – Вы сами должны знать, вы главный!..
– Угу… – неопределенно отозвался тот. – Посиди минутку, я кое-что выясню… – И вышел.
«Зачем он скрывает? Военная тайна? Но в нынешнее время уже не бывает военных тайн… Никакой компьютер так не сделает мамин голос…»
Но надежда становилась все меньше, а тоска была большая. И пусто было, тяжело и тихо. Лишь еле слышно гудели за могучими стенами поезда.
Диспетчер вошел. Ежики опять сказал ему сквозь подобравшиеся слезы:
– Можно же поехать и проверить…
– Да зачем же ездить-то? Смотри… – Во всю стену диспетчерского пункта засветилась схема путей. Желтая паутина – Внутреннее, Среднее и Большое Кольцо, ломаные линии частых радиусов. И в этой паутине, как разноцветные мухи, бьются огоньки станций. С красными буквами названий. – Иди сюда.
Ежики через силу подошел.
– Смотри: вот Площадь Карнавалов, вот Солнечные часы… Где здесь Якорное поле?
Не было Поля.
– А может, в другом месте? – сказал диспетчер. – Пожалуйста. Набери название сам.
Светящиеся клавиши пульта плохо были видны сквозь мокро-липкие ресницы. Ежики проморгался, без всякой надежды набрал по буквам: Я-К-О-Р-Н-О-Е П-О-Л-Е. Пискнуло в динамике, зажглось на экране: «Извините, такой станции нет…»
– Но она же совсем новая… – прошептал Ежики.
– Надеюсь, ты не думаешь, что новую станцию могут не подключить к сигнальной сети?
Именно так он и думал! Но ничего не сказал. Светящаяся схема путей нависала над ним и словно придвигалась. Будто хотела опутать клейкой паутиной… Она была лживая, эта схема! Ежики так и хотел крикнуть. Но горло распухло от подступивших слез. Он закашлялся. Поплыло в глазах. Ежики шагнул назад, опять сел. Уперся лбом в ладони, локтями в колени. Жалким клочком мотнулся у плеча полуоторванный рукав.
Ведь именно там, на станции, он порвал майку! На лестнице! Значит, лестница – есть! Станция – есть! Он поедет сейчас туда опять, увидит, докажет себе и другим!
Он хотел это яростно бросить диспетчеру, вскинул на него мокрые глаза. Но диспетчер смотрел мимо Ежики, на дверь. Сказал торопливо:
– Да-да, прошу вас…
Ежики сел пружинисто и прямо. В дверях стоял Кантор.
Оказалось, что на улице уже лиловый вечер. Такой же липкий и душный, как день. Но под прозрачный колпак автомобиля тут же накачало свежего воздуха. Даже с запахом сосны. Кантор сказал в микрофонный раструб автоводителя:
– Сектор «Зэт», четвертая линия, на тройном желтом два отрезка налево…
Он всегда точен и спокоен, Кантор…
Поехали… За прозрачным пластиком исказилась, уплыла назад светящаяся башня «Трамонтаны», по мягким изгибам стекла побежали отблески рекламы. Ежики вдавился в пухлые подушки заднего сиденья.
Кантор сидел впереди. Видны были крупные покатые плечи, лысина, маленькие круглые уши и край очков. На тонкой никелевой оправе загорались искорки.
Зачем он носит очки с оптическими стеклами – такую дикую старомодность? Хочет показать, что весь в заботах и нет у него времени на возню с контактными линзами или на операцию с гибким хрусталиком?.. И лысина. Не больше недели надо, чтобы в парикмахерской вырастили человеку шевелюру любой пышности, а он… Или считает, что такая внешность самая подходящая для педагога-профессора и ректора?
Кантор, без сомнения, чувствовал взгляд лицеиста Радомира. Но не оборачивался и молчал. В молчании была деликатная укоризна и в то же время как бы понимание и уважение странностей своего ученика. «Что делать, господа, в лицее каждый ученик – тысяча загадок и проблем…»
«Однако долго вы не промолчите, господин ректор, я вас знаю…»
– Право же, Матиуш, такого я не ожидал… – Кантор слегка обернулся.
– А что случилось-то? – сказал Ежики из уютных подушек. – Разве я не имею права гулять по городу, когда нет занятий?
– Имеете, конечно… Однако ваши приключения, ваш вид…
– А что – вид? Просто забыл капитанку на поле… А потешать прохожих вицмундиром я все равно не буду! Пацаны вслед орут…
– Ну и речь у вас… Понимаю, это способ самоутверждения. Хорошо, хорошо, не носите «вицмундир», это ваше дело. Мы живем в свободном обществе… Но ваше поведение в диспетчерской, ваши фантазии…
Ежики отвернулся и каменно замолчал.
– Понимаю, вы не хотите снисходить до спора… И прекрасно вижу, что вы искренне верите в это ваше… э… Якорное поле. Но оно же не более чем результат ваших… так сказать, прогулок. Я от души вам сочувствую, Матиуш… Но все хорошо в меру…
– Что в меру? Сочувствие? – не сдержал ехидства Ежики.
– Я имею в виду ваши путешествия. Нервы, переутомление – и вот результат…
– Значит, по-вашему, мне все это привиделось…
– Не совсем точный термин, но… Мати, мальчик мой, при ваших способностях, если их не держать под контролем, и не такое может случиться. Я не удивлюсь, если вы однажды силою мысли из ничего создадите реальные предметы… Это шутка, разумеется, но… и не совсем шутка. Вы же знаете, индекс вашего воображения выше всех известных нормативов… И вам следует беречь себя, Матиуш, ради всех нас, ради общества, которое…
Речь Кантора стала клейкой, обволакивающей. Как паутина. Ежики тряхнул головой…
Кантор… По-испански это слово означает «певец». Но у Ежики в сознании оно складывается из двух других: «ментор» – занудный учитель и «катэр», что по-немецки означает «кот» (сытый и невозмутимый). Самодовольно-ласковый, уверенный в себе. Эта уверенность и ласковость просто как наваждение какое-то, не устоять. Ежики уступает, становится послушным (надо, в конце концов, порой к кому-то и прислониться, отдохнуть душой). Но потом опять – хмурая осторожность и скрытая обида.
Если бы не Кантор, черта с два кто-то выцарапал бы Ежики из его дома!
…Дом тогда взяли в настоящую осаду. Набежали, конечно, и просто любопытные: мальчишка, говорят, заперся наглухо, не пускает взрослых, видать, натворил что-то. Но прежде всего были тут дядьки и тетки из Опекунской комиссии, директорша школы, чины Охраны правопорядка и всякие другие чины. Уговаривали через мегафоны – то поодиночке, то наперебой. Ежики не слушал. Скорчился в своей комнате на диване, притиснул к себе мамину фотографию, и его скручивало от рыданий. Один раз даже показалось, что сейчас умрет, и он обрадовался. Но наступила только черная усталость, уже без слез. И тогда он опять услыхал приглушенные силовой защитой мегафоны.
Вышел в стеклянный холл. Люди в трех шагах от низкой садовой изгороди с распахнутой калиткой тыкались руками и грудью в невидимую силовую стенку. Заметили его, опять зашумели, замахали. Кажется, даже угрожающе.
Ежики не боялся. Чем они могли его напугать? Самое страшное, что могло случиться в жизни, уже случилось: мамы нет… Он долго смотрел на них, потом сказал:
– Уходите…
Защитное поле работало лишь в одну сторону, наружу. И звуковые волны, и любой брошенный предмет оно выталкивало из себя с утроенной силой. Мальчишечий голос резанул столпившихся. И все затихли на минуту. Потом круглая дама выплыла вперед и почти запела в мегафон, пряча в сладком голосе раздраженные нотки:
– Милый мальчик! Мы все тебя понимаем и как раз поэтому считаем, что тебе не следует оставаться одному. Это очень тяжело для тебя. Совет опекунов решил, что…
Ежики (милый воспитанный Ежики!) вспомнил язык «садовых троликов» из бункера и отчетливо сказал даме, чтобы шла… вместе с советом опекунов. Даму в полуобмороке оттащили в задние ряды. Ежики засмеялся, закашлялся слезами, опять засмеялся. Беспощадно. Он ненавидел всех, кто там собрался. Они пришли, чтобы вырвать его из родного дома. Из жизни, которая связывала его с мамой. Конечно, он все равно скоро умрет, но умрет здесь. А их не пустит на порог. Ни за что!
