Мамонтёнок Фуф - Митыпов Владимир Гомбожапович (читаем книги TXT) 📗
Появился озабоченный хомяк.
— Кладовые все забиты,— отдуваясь, пояснил он.— Пришлось в проходе сложить зерно-то. Как бы не попортилось. Ну ничего, я его съем в первую очередь. О чём я говорил-то? Да! Вот слышу иногда: хапуга-де хомяк, жадина, всё под себя гребёт. А кто говорит? Зайцы-голодранцы да мелюзга всякая вроде синиц. Разве это справедливо? Может, я обокрал кого? Вон куница или хорёк, те, верно, таскают яйца из чужих гнёзд. А я ведь не ворую, своим трудом всё нажито, вот этими лапами.
И хомяк показал восемь растопыренных пальцев — по четыре на каждой лапе.
— Это, я считаю, всё от зависти,— сердито продолжал хомяк.— Оттого, что нет у них защёчных мешков. Я давно им говорю: есть защёчные мешки — будешь жить, нет — вымрешь, как саблезубый тигр. К этому всё идёт. И люди со своим умом и огнём тоже долго не протянут, потому что нет у них таких мешков. Нет ведь, а?
— Не знаю,—сказал Фуф,— Я никогда не видел людей.
— Я тоже не видел,— признался оленёнок.
— Наверно, нет у них всё-таки,— с надеждой сказал хомяк.— Иначе зачем бы им огонь понадобился? Нет, разные там рога, клыки, хоботы — всё это пустое. Перед большим защёчным мешком ничто не устоит. Большой защёчный мешок воцарится на земле. Хомяк — вот кто станет царём природы. Обзаводитесь мешками, вот мой совет!
— А как? — в один голос спросили Фуф и Гай.
— Н-ну, не знаю,— задумался хомяк.— Может, вам побольше пихать за щеку? Глядишь, раздуются щёки-то. Конечно, как у меня они не станут,— самодовольно продолжал он,— но жить безбедно наверняка будете.
Наслушавшись хомяка, Фуф с Гаем пробовали обзавестись защёчными мешками, хотя бы маленькими на первый случай, но у них, понятно, ничего не получилось. Хомячьи советы явно не годились ни для мамонтов, ни для оленей.
Хомяк, кстати, не врал, когда говорил, что его навещал медведь. Харри действительно несколько раз наведывался к его норе, но, конечно, вовсе не за советом. Он давно уже облюбовал этого на редкость жирного хомяка и с удовольствием предвкушал, как он его съест.
Как-то раз, приметив, что хомяк, волоча по траве своё брюхо, убежал собирать дикий горох, Харри уселся у норы и стал поджидать хозяина. День был жаркий. Солнце палило немилосердно. Медведя тучей окружила какая-то летучая мелочь и с кровожадным писком набросилась на его уши и нос. Харри кряхтел и терпеливо давил мошкару. Посмотреть со стороны, получалось, что Харри моет голову — так усердно тёр он себя лапами. А солнце меж тем всё набирало силу. Всё живое попряталось в тени, и лишь высоко-высоко в небе лениво чертил круги орёл-стервятник. Он ждал, когда медведь отобедает и уйдёт, оставив объедки. Обед же почему-то возмутительнейшим образом заставлял себя ждать. К середине дня лохматая шуба медведя едва не дымилась. Наконец он не выдержал и сбежал в соседнюю рощу.
А хомяк всё это время пролежал в своей прохладной норе, посмеиваясь над глупым Харром, который так и не сообразил, что хомяк может пробраться к себе по запасным ходам.
Но хихикал хомяк совсем напрасно. Даже в те доисторические времена было известно, что хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Харри всё же пронюхал про запасные ходы, и однажды, вернувшись из очередного похода за горохом, хомяк обнаружил, что все ходы, кроме одного, надёжно завалены огромными камнями, а у оставшегося собственной персоной сидит и ухмыляется Харри. У хомяка от ужаса отнялись лапы.
— Ну иди, иди сюда, мой вкусненький,— ласково проурчал медведь и поманил страшнющей когтистой лапой.— Сейчас я тебя немножко ам-ам...— Медведь облизнулся и довольно захохотал.
— Что ж ты молчишь? — допытывался он у онемевшего хомяка.— Боишься? А ты не бойся, не бойся,— приговаривал он.— Ты же любишь, я слышал, поговорить. Вот и поговори со мной, повесели меня перед обедом. А то спой что-нибудь. Или спляши.
Медведь удобно лёг на бок, подпер голову лапой и приготовился слушать. Хомяк стоял и трясся так, что Харри временами ясно видел перед собой трёх и даже четырёх хомяков рядышком.
—Говорят, ты очень умный и любишь порассуждать о жизни?
Хомяк издал сдавленный писк, какой впору только мелкой пичужке, но никак не солидному толстому хомяку.
— Вот скажи мне, Умный хомяк, что в жизни есть главное?..— издевательски расспрашивал Харри.— Говор-р-ри! — рявкнул он, не дождавшись ответа.
— Ме-ме-мешки,—пролепетал хомяк.
— Какие ещё мешки?
— За-защёчные,— робко пояснил Умный хомяк.— Те, что за щекой.
— За щекой? — изумлённо переспросил медведь.— А для чего они, позволь узнать?
— П-п-провизию на зиму заготовлять,—заикаясь, отвечал хомяк.
— Ну-у... А зачем? — Медведь удивлялся всё больше.— Р-разве зимой не положено спать, ы?
— Я сплю,— поспешно сказал хомяк.— Сплю... но и это... ем тоже...
— Смешно как-то ты живёшь,— вздохнул медведь.— Зимой не спишь, мешки какие-то за щеками... Хомяк, одним словом. Нужно ли такому жить-то? Пожалуй, что и нет... Запомни,—назидательно сказал Харри.—Главное в жизни — это клыки. И чем они больше, тем лучше, понял?
Харри оскалился и показал свои действительно очень большие клыки. Хомяк трусил и старательно кивал головой.
— Ничего ты не понял,—объявил Харри, разглядывая плотоядно сощуренными глазами застывшего столбиком хомяка. — Да и откуда тебе такое понять. Ну что такое хомячье понятие о жизни? Гы! Понятие может быть только одно — медвежье. Объясню тебе попроще: ты живёшь, чтобы тебя съели, а я — чтобы тебя съесть. Вот так. Всё просто и понятно. А ты лопочешь о каких-то мешках. Тебя хоть кто-нибудь слушает?
— Э-э... слушают,—выдавил из себя хомяк и попытался незаметно сделать шаг назад.
— Постой-постой, куда же ты спешишь? Ведь я тебя ещё должен съесть,— недовольно сказал Харри.— Так кто же тебя слушает?
— Мамонтёнок слушает и этот... как его... оленёнок...
— Мамонтёнок? — насторожился медведь.— Он тут бывает? Хомяк кивнул.
— Ага...— Медведь задумался.—А часто бывает?
— Через день, через два...
— Хорошо,— сказал Харри.—На этот раз я тебя есть, пожалуй, не стану. — Медведь поманил к себе хомяка и, нагнувшись к самому его уху, тихо продолжал: — Давай-ка сделаем мы с тобой вот что...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ола, Аф и- медведь
Тонкий месяц взошёл где-то около полуночи, долго брёл по небу и лишь под утро стал незаметно падать к затерянному во тьме краю земли.
Всю ночь в Лесу шла беспокойная таинственная жизнь. Кто-то вдруг с бешеным топотом проносился под деревьями, в кустах то и дело хрустели и чавкали, откуда-то временами доносились рёв, рычанье, мяуканье, отрывистое уханье, мычанье и пронзительный хохот, ночную жизнь Леса.
Это был обычный шум ночного Леса, и он мало тревожил Олу. Она спокойно спала на дереве, в уютном гнезде из веток и травы. Но спать в Лесу нужно чутко. Поэтому Ола сразу просыпалась, если поблизости возникал какой-нибудь казавшийся подозрительным звук. Она приподнимала голову, прислушивалась, не лезет ли на дерево барс или рысь, и снова засыпала, продолжая в то же время вслушиваться в
В конце ночи, когда всё вокруг немного утихло, она вылезла из своего гнезда, недоверчиво огляделась, сжимая острый каменный нож, потом мягко спрыгнула на землю. Из кустов сейчас же, потягиваясь, вылез Аф и вопросительно посмотрел на Олу.
— Я пойду к броду,— сказала она.—А ты погонишь на меня антилоп. Только смотри, чтобы стадо было маленькое. А то в прошлый раз ты выгнал столько, что они меня чуть не затоптали.
Аф беззвучно исчез в зарослях. Ола длинными и бесшумными прыжками понеслась в другую сторону. Она бежала легко и даже как-то неторопливо, лишь быстрое мельканье кустов свидетельствовало о том, каким стремительным был её бег. Справа низкий серп луны то скрывался в листве деревьев, то снова появлялся.
