Не бойся, это я! - Аргунова Нора Борисовна (читаем книги онлайн .txt) 📗
2
Волчица щенилась второй раз, и до сих пор ничто не омрачало её материнства. И всё-таки она, от природы наделённая живым, лёгким нравом (насколько может быть лёгким нрав волка), с самого детства понимала, кого ей надо опасаться. Когда ещё ни след, ни запах врага не были ей знакомы, её уха достиг однажды визг бензопилы, дотянулась, растекаясь по кустам, терпкая вонь раненой хвои и гарь лесоповала, и она поняла, что там человек.
Словно имелся в её мозгу отдельный центр, столь же необходимый, как дыхательный или зрительный, и он денно и нощно вырабатывал напоминание о том, что существует человек. Спала ли волчица, валялась, кряхтя и почёсываясь, под густой елью или, быстро прикидывая и рассчитывая на ходу, загоняла добычу — центр действовал.
Иногда с такой же отчётливостью, с какой настораживал, он успокаивал, если опасности не было. «Можно», — будто слышала волчица, и это означало, что можно унять напряжение, расслабиться, повалиться на землю и дать щенкам на себя налететь. И вскочить, сбросить их, помчаться, валяя их на ходу, увёртываясь. И вдруг замереть. Замирают и волчата. Что там? Подбирается, затаилось? Где? С какой стороны? — и снова пышный хвост по ветру, и кутерьма, и старый не выдерживает и ввязывается…
Волчица ощенилась в догнивавшей баньке, которая стояла в прежнее время на краю деревни, в километре от главного тракта. Когда южнее, у большой реки, обосновался лесопункт, деревенские избы разобрали и свезли туда, просёлочные дороги и тракт заглохли. Поначалу кое-кто ездил в далёкие угодья за сеном, и в бывшей бане хранили до лета косы и берёсту для гуесов. Потом баня осела, накренилась, люди позабыли о ней. Её облюбовала волчья пара.
Не только самое гнездо — целая округа становится на время логовом, а пока малы дети, всё на логове неприкосновенно для волка. Он, если возможно, избежит схватки с рысью, он пощадит гнездо куропатки и пропустит зайца. Никогда не услышать здесь весной волчьего воя. Глубокая тайна должна охранять беззащитное слепое существо — будущего волка.
И сейчас пара разошлась, чтобы высмотреть, проверить, обойти окрестность и вернуться домой самыми глухими тропами.
Волчица выбралась было на тракт, но её поразил незнакомый звук, и она, крадучись, опять вступила в лес.
На проталине, окружённой редким голым кустарником, серая на оттаявшей землисто-серой листве лежала лосиха. Она облизывала телёнка, который громко чмокал, хватая и не умея ещё удержать сосок.
Волчица ползла, и сырое, приторное тепло новорождённого заволакивало ей ноздри.
Отчаянным годовалым переярком, выйдя до зимы из-под опеки родителей, занятых новыми детьми, она с братьями рыскала, бывало, по тайге и воровала телят у зазевавшихся лосих. Удалое время! Безнадзорная и бездомная, вольно бродила шалая компания. Драки и примирения, возня, баловство, лёжки на тёплой летней земле. И охота.
Случалось, молодые волки отнимали лосёнка, действуя собранно, как их учили взрослые, налетая и отвлекая лосиху, помогая один другому. Взъерошенная лосиха напрасно крутилась тогда над своим телком, в отчаянии выбрасывая во все стороны бронебойные копыта. Ни треск веток, ни взвизг попавшего под удар волка-переярка — никакие звуки схватки не имели в то время значения. В какой ужас привёл бы сейчас волчицу этот шум неподалёку от места, где запрятаны её дети!
И телёнок, который оказался рядом с нею, не вызывал привычных побуждений. Она только внимательно следила за тем, как он бьётся, вставая, как утверждается на растопыренных, дрожащих ногах. Лосиха мирно вылизывала вымя, иногда поворачивая длинную морду, чтобы взглянуть на него.
Покачиваясь и приседая, лосёнок направлялся в сторону волчицы. За пнём она не видна была лосихе, и ветер не доносил волчьего запаха, но телёнок различил какое-то движение и заторопился. Он ещё не отведал материнского молока и не знал, кто его мать. Где искать молоко, к кому бежать, он не мог разобраться. Среди сумятицы младенческих представлений чётким было одно: мать должна двигаться; тот, кто движется, может оказаться матерью и накормить.
Жалобно ноя, заваливаясь и выправляясь на неверных ногах, лосёнок спешил к волчице.
Он подошёл и вытаращился близоруко. Его тощее тело подалось вперёд, он вытянул голову с мокрым курчавым лбом. Волчица не спускала с него ошарашенных светлых, блестящих глаз. Одна её напрягшаяся лапа упёрлась в древесный корень, грудь оторвалась от земли. Лосёнок шагнул. Волчица покосилась на лосиху, ползком попятилась, встала.
Лосёнок хотел встряхнуться, потерял равновесие и упал. Волчица вздрогнула. Нервная волна прокатилась по её туловищу, хвост повис и замер. Она смотрела исподлобья, не мигая. То, что в ней сейчас происходило и что люди назвали бы бессознательным затормаживанием рефлекса, быть может, называлось разумом и внутренней борьбой.
Лосиха, со злобно прижатыми к затылку ушами, метнулась к волчице. Та отлетела; извернувшись в воздухе, бесшумно приземлилась и на подогнутых лапах пустилась прочь. Слитный шум ожившего утреннего леса был для неё разъят, и один влекущий звук — слабый голос лосёнка — долго ещё терзал волчье ухо.
Скоро она позабыла и лосей, и все другие впечатления первой прогулки. Ей пора было кормить. Но она шла не прямым путём, а продолжала, хоть и накоротке, огибать участок. Она захватывала одну за другой знакомые тропы, приближалась к дому, как вдруг засочился и тут же сгинул взвинчивающий нервы запах.
Сдержав себя, волчица легла. Прямо под нею, под слоем почвы и широко вокруг с шорохом плыли весенние воды. Постукивало, грызло, перекликалось мелкое зверьё и птицы. Волчица медленно поводила головой. Не только ноздри — весь её большой, выступающий вперёд над губами нос, зернистый и влажный, вбирал воздух. Запах пропал, словно бы померещился. Она привстала. Как будто бы ничего не было, но это уже не могло её обмануть. Она кинулась дальше.
Её тело змеилось среди кустов и елового подроста, а там, где нижние прутья оплетались, она проползала на брюхе, и ни одна ветка не качнулась над нею. Взяв с места, четырёхметровым прыжком она перенеслась через тракт, не оставив на нём следа, и торопливо взошла на холм.
В её памяти с верностью фотоснимка стояла картина, открывавшаяся с холма. Новыми были скушенная макушка молодой сосны и обглоданные прутья кустарника. Здесь побывали зайцы и лось, почки на берёзе склёваны птицами.
Значение имела другая мелочь, и ужас предчувствия прошёлся по волчьему хребту. Потому что всё, что заготовила судьба и чего не испытала ещё волчица-мать за свою недолгую благополучную жизнь, начиналось с густой еловой ветки, надломленной на уровне человеческого роста…
3
В эти дни оба посёлка — лесничество и лесопункт — жили как в лихорадке: разрешена весенняя охота, над рекой пошла утка, ожили токовища. Мужчины уходили в ночь, возвращались на рассвете, ребятишки вскакивали по утрам, спеша разглядеть отцовскую добычу.
Даша Лукманова была здесь единственной женщиной-охотником. С ружьём на плече, в литых резиновых сапогах и в стёганке, перепоясанной ремнём, на котором висел нож, она и крепкой, с прямыми плечами фигурой, и мерной походкой напоминала скорее парня, чем девушку.
У Даши был свой обычай. Без людей она чувствовала себя в лесу свободнее, поэтому предпочитала охотиться в одиночку.
В сенях Даша взяла весло, на ходу потрепала загремевшего цепью Карата. Хватаясь за кусты, скользя по откосу, сбежала к берегу, перевернула и столкнула на воду громоздкую плоскодонку, вытащила из мокрого песка якорь.
Ледоход был послабее вчерашнего. Покачиваясь, проносились льдины, рыхлые поверху, грузно осевшие зелёными стеклянными боками в мутную воду.
