Гомункулус - Плавильщиков Николай Николаевич (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
Ничто не рождается из неживого. Но одно живое может дать начало другому живому, хотя бы и не похожему на него. — вот вывод Реди. Не удивляйтесь столь широкому толкованию эволюционного процесса: как раз эволюции-то здесь и нет. Впрочем, подобные мысли высказывались не только во времена Реди: нечто схожее можно было услышать и триста лет спустя.
Приведя в порядок свои заметки, Реди засел за работу. Он начал развивать свои взгляды, излагал особую теорию о рождении живого от живого же, хотя бы… и т. д.
Реди писал долго и старательно, день за днем, месяц за месяцем. Он изменил даже своим друзьям, и все реже и реже слышался его раскатистый смех на вечерних пирушках поэтов и ученых.
Он писал…
Ему не пришлось дописать до конца свое сочинение, не пришлось издать его.
Письмо за подписью «Марчелло Мальпиги» на много дней лишило Реди сна и аппетита. Еще бы: орехотворка оказалась самым заурядным насекомым — она откладывала яйца.
Болонский профессор Мальпиги, занимаясь изучением растений, нашел в орешках дубовых листьев орехотворок. Он не стал тратить на них время, а поручил заняться выяснением истории развития орехотворки своему ученику.
Валлиснери оказался достойным учеником знаменитого ученого: разобрался во всех тайнах орехотворки, нашел ее яички, проследил, как она развивается.
Имя Валлиснери редко встречается в теперешних книгах. Но оно все-таки знакомо многим. Правда, им и в голову не приходит, что столь обычное для них слово — имя давно умершего ботаника. Все любители аквариума знают аквариумное растение — валлиснерию с ее длинными листьями, похожими на узенькие зеленые ленты. Название этому растению дано в честь Валлиснери.
Антонио Валлиснери (1661–1730).
Мальпиги очень уважал Реди за его опыты с мухами. Узнав, что Реди считает орехотворку продуктом самозарождения, он написал ему о наблюдениях своего ученика.
Реди не сразу согласился с тем, что орехотворка выводится из яйца. Ведь это подрывало его теорию, отнимало у него главное доказательство.
— Валлиснери мог ошибиться. Он еще молод и малоопытен, — ворчал Реди, в сотый раз перечитывая письмо Мальпиги.
Ему пришлось все же сдаться. Его друг Честони подтвердил правильность опытов и наблюдений Мальпиги и Валлиснери. В точности наблюдений Честони, в добросовестности его как наблюдателя Реди не сомневался: Честони говорит, что видел, значит, это так.
Труд остался незаконченным: он утратил теперь всякий смысл и значение.
Орехотворка подвела Реди. И все же он оставался верен своему принципу: все живое от живого же. Ведь дуб-то был живой!
В 1668 году была напечатана работа Реди о мясной мухе. Книга принесла Реди славу, а вместе с ней и множество неприятностей.
Ученый-врач слишком смело критиковал все россказни о самозарождении у насекомых. Он осмелился даже отнестись недоверчиво к библейскому рассказу о пчелах, родившихся из внутренностей мертвого льва (живого льва Реди, может быть, как-нибудь еще и потерпел бы, но мертвого…). Он подрывал авторитет Аристотеля, которому поклонялись не только светские ученые, но и ученые-монахи с самим Августином [2] во главе. Реди осмелился пойти против авторитетов, пошел против учения церкви.
— Еретик! Безбожник! — завопили поклонники древних греков.
Реди только улыбнулся в ответ на эти вопли. Верующий католик, он был еще и ученым и главное — поэтом. Как поэт, он был несколько вольнодумен и не побоялся пойти против авторитета того же Августина.
Реди-католик, Реди-еретик, Реди-ученый и Реди-поэт прекрасно уживались вместе. И, почтительно склонившись перед кардиналом, Реди шел домой и там, в тиши кабинета, писал разоблачения библейских сказок. Это было небезопасное занятие, но… не мог же Реди молчать, когда слышал, что пчелы родятся из внутренностей мертвого льва!
Живое только от живого! В это он верил крепко.
«Всё из яйца!»
Ему было двадцать два года, он окончил Кембриджский университет и через Францию и Германию поехал в Италию. Там, в Падуе, профессорствовал знаменитый Фабрициус Аквапенденте. Его слава гремела по всей Европе, и, как ночные бабочки на свет фонаря, слетались на отблески его славы молодые врачи и студенты.
Учеником его и сделался молодой Гарвей.
Аквапенденте нашел в венах особые клапаны. Его ум не был склонен к обобщениям, его фантазия ученого спала непробудным сном. «Светило науки» записал факт, сообщил о нем в печати, вплел этим новую веточку в свой уже и без того большой венок и успокоился.
Гарвей был не таков.
— Факт? Этого мало! Нужно обобщить, нужно разузнать. Клапаны-то есть, но для чего они нужны?
Поставив себе этот вопрос, Гарвей тем самым незаметно для себя самого вступил на «тропу охотника». И охота за тайной кровообращения началась.
Гарвей не был опытным охотником, ему не у кого было поучиться, он до всего доходил сам. Он часто падал и еще чаще спотыкался, но не смущался этим. Сотни выстрелов летели мимо цели, единицы попадали, и эти единицы сделали свое дело. Дичь, за которой охотился Гарвей без малого двадцать пять лет, была настигнута, выцелена и — убита.
Вильям Гарвей (1578–1657).
Первый «выстрел» Гарвей сделал по себе: перевязал собственную руку. Гарвей не искал помощников и свидетелей, он был скромен и не уверен в своих силах, боялся огласки и насмешек. Ему пришлось завязывать свою руку самому. Кое-как он обмотал руку тесемкой, зубами и другой рукой затянул узел, а потом уселся в кресло и стал ждать.
Ему не пришлось томиться долго: результаты сказались быстро. Прошло всего несколько минут, и рука начала затекать, жилы набухли и посинели, кожа стала темнеть.
Гарвей был врачом и знал, что такие эксперименты небезопасны. Он взял нож и попытался разрезать повязку. Не тут-то было! Рука распухла, тесемка глубоко врезалась в кожу, а работать одной рукой было трудно и неудобно.
— Разрежь мне, пожалуйста, повязку, — попросил Гарвей соседа по квартире.
— И зачем тебе понадобилось так завязывать руку? — недоумевал сосед, разрезав тесемку на распухшей руке.
Гарвей отмалчивался.
— Она распухла, посинела, — бормотал Гарвей, вернувшись к себе. — В чем тут дело?
И он обвязал себе другую руку.
— Она пухнет, синеет… Перевязка задерживает кровь. Но какую?..
Узнать, какая кровь задерживается повязкой, можно. Но не мог же Гарвей резать себе жилы на руке. Он любил науку и был очень любознателен, но все же в известных пределах.
Пробежавшая мимо окна собака напомнила ему, что можно резать жилы не только себе. Он вышел во двор, заманил собаку в комнату и запер дверь. Собака вела себя спокойно: обнюхала кресло, обнюхала ножку стола и занялась обнюхиванием шкафа.
Гарвей тем временем достал крепкий шнурок, приготовил ланцет.
— Поди сюда, — ласково сказал он собаке, протягивая ей кусок пирога.
Собака подошла, завиляла хвостом и потянулась к пирогу. Гарвей ловко накинул ей на ногу шнурок, захлестнул его, стянул…
Стараясь освободиться от шнурка, собака каталась по полу, хватала шнурок зубами. Лапа ее начала пухнуть, собака визжала и скулила, а Гарвей глядел, как вздувается собачья нога пониже перевязанного места.
— Она пухнет, пухнет… — шептал он.
