Жестокий путь - Андреева Екатерина Владимировна (полная версия книги TXT) 📗
Революция 18 марта впервые в истории выдвинула на; первый план рабочих как выразителей национальных интересов. Карл Маркс писал: «Это не была революция с целью передать государственную власть из рук одной части господствующих классов в руки другой, это была революция с целью разбить всю эту страшную машину классового господства».
26 марта, в воскресенье, был выбран Совет Коммуны — первое в мире рабочее правительство.
По улицам с пением «Марсельезы» маршировала Национальная гвардия. На штыках и ружьях развевались красные ленты. Тысячная толпа кричала в восторге: «Да здравствует Коммуна! Да здравствует свобода!» На перекрестках улиц мальчики-газетчики продавали вновь вышедшую и запрещенную Тьером газету «Крик народа». В ней было напечатано: «Что за день! Ласковое яркое солнце золотит жерла пушек. Благоухают цветы, шелестят знамена… Точно синяя река, рокочет и разливается революция, величавая и прекрасная. Этот трепет, этот свет, звуки медных труб, блеск бронзы, вспышки надежд, аромат славы — все это пьянит и переполняет гордостью и радостью победоносную армию республиканцев. О великий Париж!
Как малодушны мы были, когда хотели покинуть тебя, уйти из твоих предместий, казавшихся нам мертвыми.
Прости, родина чести, город свободы, аванпост революции!
Что бы ни случилось — пусть завтра, снова побежденные, мы умрем, — у нашего поколения все же есть чем утешиться. Мы получили реванш за двадцать лет поражений и страданий.
Горнисты, трубите к выступлению! Барабаны, бейте в поход!
Обними меня, товарищ! В твоих волосах седина, как и у меня! И ты, малыш, играющий за баррикадой, дай я поцелую тебя.
День 18 марта раскрыл перед тобой прекрасное будущее, мой мальчик. Ты мог бы, подобно нам, расти во мраке, топтаться в грязи, барахтаться в крови, сгорать от стыда, переносить несказанные муки бесчестия. С этим покончено!
Мы пролили за тебя кровь и слезы. Ты воспользуешься нашим наследием. Сын отчаявшихся, ты будешь свободным человеком!»
К Коммуне, к рабочему классу, примкнула интеллигенция Франции, мелкая и средняя буржуазия, и Маркс замечал, что Коммуна была «истинной представительницей всех здоровых элементов французского общества» и «была поэтому действительно национальным правительством».
Перед Коммуной стояли трудные задачи. Надо было прежде всего создать новый государственный аппарат из людей, преданных Коммуне. Надо было облегчить жизнь трудовому народу, улучшить жилищные условия бедноты, найти жилища для бездомных. Надо было обеспечить для всех работу. Коммуна твердо знала, что надо уничтожить все старое и построить всю жизнь заново. Армию заменить Национальной гвардией; полицию—вооруженными рабочими; чиновников — избранными народными служащими. А католическая церковь? Это была большая враждебная сила, которая всему противилась и стояла на стороне правительства. Коммуна решила с ней покончить, освободить, наконец, народ от религии, от отупляющего влияния суеверий и невежества. И Коммуна прежде всего отделила церковь от государства и перестала брать налоги на содержание культа. Все церковное имущество было объявлено национальной собственностью.
В церквах начались систематические обыски, и церковные помещения занимались под клубы. Ненависть трудящихся к церкви, к попам и монахам была так велика, что они требовали еще более решительных мер. Ведь ненавистное духовенство пыталось всегда держать в руках все мысли и чувства народа, как тайная полиция. Оно действовало через проповеди и исповедь, через монахинь-сиделок в больницах, через обучение в школах.
Весь Париж праздновал тот день, когда церковь святой Женевьевы (ныне Пантеон) была отобрана Коммуной для усыпальниц великих людей и на куполе взвился красный флаг.
В клубе одной церкви люди с удовлетворением говорили, что теперь нет ни религии, ни попов, ни бога, и предлагали петь вместо молитв «Марсельезу» и революционную песнь «Са ира». В разных клубах-церквах раздавались требования об аресте и даже об истреблении всего духовенства.
Коммуна отстранила церковь от школы, от народного образования, которое должно было стать всеобщим, бесплатным и обязательным для всех. Из школьных программ были выкинуты такие предметы, как «закон божий» и «катехизис». Вместо преподавателей монахов и монахинь учить детей должны народные учителя. Коммуна удвоила их заработную плату как для мужчин, так и для женщин. Жалованье учительниц приравнивалось жалованью учителей.
Так вводился новый принцип о равенстве труда мужского и женского.
Весь конец марта 1871 года Париж был спокоен и наслаждался завоеванной свободой. Ряд французских городов последовал его примеру, и Париж узнал, что на целом ряде митингов в Лондоне, в городах Италии, Испании и в Петербурге раздавались призывы к поддержке Парижской коммуны. Иностранные рабочие жадно следили за ее успехами. Карл Маркс писал: «Всякое дуновение ветра в Париже вызывает больше интереса… чем провозглашение Германской империи».
Париж… забывал о людоедах
Маркс горячо интересовался всем, что происходило во Франции, и помогал коммунарам своими советами и разъяснениями «как участник массовой борьбы, которую он переживал со всем свойственным ему пылом и страстью, сидя в изгнании в Лондоне», — писал про него В. И. Ленин. Маркс добивался все время сплоченности рабочего класса Франции ради дальнейшей борьбы за социализм. Но в Париже у Маркса было мало сторонников, целиком разделявших его взгляды, и поэтому ему приходилось действовать через немногих знакомых ему коммунаров.
Маркс старался, чтобы весь мир узнал правду о Парижской коммуне, и говорил, что «рабочий класс был за коммуну с самого ее возникновения».
Но штаб контрреволюции расположился всего в 19 километрах от Парижа — в Версале. И пока Париж наслаждался своей победой и мирно проводил в жизнь декреты Коммуны, Версаль энергично готовился к нападению.
В письме к Кугельману (12 апреля 1871 года) Маркс писал: «Если они (коммунары — Е. А.) окажутся побежденными, виной будет не что иное, как их великодушие. Надо было сейчас же идти на Версаль… Момент был упущен из-за совестливости. Не хотели начинать гражданской войны, как будто бы чудовищный выродок Тьер не начал ее уже своей попыткой обезоружить Париж! Вторая ошибка: Центральный Комитет слишком рано сложил свои полномочия, чтобы уступить место Коммуне. Опять-таки благодаря «честности», доведенной до мнительности!» Позднее Маркс писал в книге «Гражданская война во Франции»: «Центральный комитет, упорно отказываясь вести гражданскую войну, начатую Тьером ночной экспедицией против Монмартра, сделал роковую ошибку: надо было немедленно пойти на Версаль — Версаль не имел тогда средств к обороне — и раз навсегда покончить с заговорами Тьера и его помещичьей палаты».
В Коммуне обсуждался вопрос о необходимости наступления на Версаль и подавлении его вооруженных сил, которые пока еще были достаточно слабы. Однако многие члены Коммуны колебались, не решаясь первыми начинать гражданскую войну. Но версальцы на это решились, и в праздник пасхи (2 апреля) над Парижем неожиданно грянул артиллерийский залп. Многие парижане решили, что это салют. Но когда залпы слились в общий грохот обстрела, население города поняло, что это неприятельский обстрел.
Коммуна не была готова к войне. У Национальной гвардии не хватало патронов и не было опытных командиров. Версальцы же были хорошо вооружены, их было во много раз больше, и командовали ими опытные полководцы. По договору Тьера с Бисмарком германцы вернули Тьеру 100 тысяч военнопленных, взятых немецкой армией под Седаном.
Началась ожесточенная война. Под обстрелом врага Париж постепенно превращался в развалины. Но парижане стойко защищались. Старики, дети и женщины Парижа сражались наравне с мужчинами. Порядок в городе был образцовый. Одна из республиканских газет писала, что несмотря на то, что больше месяца 200 тысяч рабочих были хозяевами Парижа, они не только не разграбили ни одного особняка, не сделали ни одного богача жертвой своей мести, не совершили ни одной жестокости, но и не сломали в буквальном смысле ни одной ветки дерева, не сорвали ни одного цветка в общественных садах, порученных их охране.
