Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции - Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса
— Да все: меня сегодня и не доили, и не чистили, — ответила корова. — Мне не положили на ночь корма в ясли и не сменили соломенную подстилку. Как стало смеркаться, пришла сюда хозяйка — чтобы покормить и подоить меня, как всегда. Да только стало ей так плохо, что она сразу же ушла обратно и не вернулась.
— Вот досада, ведь я так мал и слаб, — сказал мальчик, — что вряд ли смогу помочь тебе.
— Зря ты вбил себе в голову, что ты слаб, потому что мал, — промычала корова. — Все домовые, о которых я слышала, были до того сильны, что могли притащить целый воз сена, а ударом кулака убить насмерть корову.
Мальчик, не удержавшись, расхохотался.
— Те домовые — не чета мне, — сказал он. — Но я отвяжу тебя, открою двери, и ты сможешь напиться воды из лужи на дворе. Еще я могу влезть на сеновал и сбросить тебе сена в ясли.
— Хоть и небольшая, а все-таки помощь! — обрадовалась корова.
Сказано — сделано. И скоро корова уже стояла перед яслями, полными сена. Наконец-то он спокойно заснет, подумал мальчик. Но только он забрался на свое ложе, как корова снова заговорила:
— Ты, наверно, рассердишься, если я попрошу тебя сослужить мне еще одну службу?
— Ладно уж, помогу, если это в моих силах! — ответил мальчик.
— Сходи тогда в дом, он прямо против скотного двора, и погляди, как там моя хозяйка. Боюсь, не стряслась ли с ней беда.
— Нет, этого я сделать не могу, — отказался мальчик. — Я не смею показаться людям на глаза.
— Неужто ты боишься дряхлой, больной старушки? — засмеялась корова. — Да и в дом тебе заходить не надо. Загляни только в дверную щелку.
— Ну если речь идет о такой малости, так и быть, схожу, — согласился мальчик.
Отворив двери хлева, он отправился к дому. Ночь была просто ужасная. На небе ни месяца, ни звездочки, в кромешной тьме выл ветер, хлестал дождь! А хуже всего было то, что на крыше дома, на самом коньке, сидели рядком семь больших сов. Мальчик с ужасом слушал, как они ухают и жалуются на скверную погоду. А что, если хоть одна из них заприметит его? Тогда он пропал.
— Бедный тот, кто ростом мал! — вздохнул мальчик. И было отчего сокрушаться. Пока он шел к дому, его дважды сбило с ног ветром. Один раз ветер загнал его в лужу, такую глубокую, что он чуть не утонул. Но все-таки он добрался до дома.
Взобравшись на крыльцо, он перекувырнулся через порог и вошел в сени. Дверь в горницу была заперта, но внизу, в одном из ее углов, было отверстие для кошки, чтобы она могла свободно бегать туда-сюда. И мальчик безо всякого труда смог заглянуть в горницу.
Но в тот же миг он отпрянул назад. Старая женщина с седыми волосами лежала, вытянувшись во весь рост, на полу. Она не шевелилась, не стонала, а лицо ее было таким белым, словно невидимый месяц отбросил на него свой бледный свет.
Нильс вспомнил, что, когда умер его дедушка, лицо у него стало таким же удивительно белым. И он понял, что старушка, должно быть, тоже умерла. Смерть, верно, настигла ее внезапно, и она не успела даже лечь в постель.
Мальчик страшно испугался, очутившись в кромешной тьме наедине с мертвой, и, сбежав стремглав с крыльца, помчался назад к скотному двору.
Выслушав его рассказ, корова перестала жевать сено.
— Стало быть, хозяйка померла! — промычала она. — Теперь и мне скоро конец.
— Найдется, верно, кому позаботиться о вас, — утешил корову Нильс.
— Ты не знаешь, — сказала она, — что я прожила уже вдвое больше отпущенных мне дней; кабы не хозяйка, меня давно бы повели на убой. Да я и не хочу жить, раз она больше не придет и не станет доить и холить меня.
Корова долго молчала, но мальчик чувствовал, что она не спит. Потом корова спросила:
— Хозяйка лежит на голом полу?
— Да, — ответил мальчик.
— Раньше она всегда приходила на скотный двор и рассказывала о всех своих горестях и заботах. Я понимала эти речи, хоть и не могла ей отвечать. Последние же дни она ходила сама не своя — горевала, что никого с ней не будет, когда настанет ее последний час. Она боялась, что некому будет закрыть ей глаза и сложить руки на груди. Может, ты это сделаешь?
Мальчик заколебался. Ему вспомнилось, что, когда умер дедушка, мать обрядила его. Но ему казалось, что сам он не осмелится в эту жуткую ночь пойти к мертвой старушке. Он не сказал «нет», но и шагу к двери не сделал.
Помолчав немного, словно ожидая ответа, но так и не дождавшись его, корова стала рассказывать мальчику о своей хозяйке.
А о ней было что рассказать! И прежде всего о ее детях. Каждый день приходили они на скотный двор, ухаживали за скотиной, а летом пасли ее на лугах и болотах, так что корова все про них знала. Много радости принесли они своей матери — эти работящие, веселые и умные дети. Уж кто-кто, а корова знает, на что годны ее пастухи.
И усадьба не всегда была такой бедной, как нынче! Земли тут много, правда, пашни маловато, зато повсюду чудесные пастбища. Одно время в каждом стойле на скотном дворе стояло по корове, а воловий хлев, что теперь пуст, был битком набит волами. То-то радость и веселье царили и в доме, и на скотном дворе! Бывало, хозяйка отворяет ворота скотного двора, а сама поет-распевает. Коровы же, заслышав, что она идет, мычат от радости.
Но вот — умер хозяин. Пришлось хозяйке взять на свои плечи и усадьбу, и всю работу по дому, и заботу о малышах. Не уступая в силе мужику, она и пахала, и собирала урожай, и домовничала. По вечерам, приходя доить коров, она порой плакала от усталости.
Но вспомнив своих детей, вытирала слезы и бодро говорила: «Ничего, настанут и для меня счастливые деньки! Лишь бы дети подросли! Да, лишь бы дети подросли!»
Но стоило детям подрасти, как одолела их тоска, страшная тоска! Они не захотели оставаться дома и отправились в чужие края. И никакой подмоги матушка от них так и не дождалась. Кое-кто из них, правда, успел жениться, прежде чем уехал, вот они и оставили своих ребятишек в родном доме. И теперь, когда хозяйка приходила на скотный двор, ее, точь-в-точь как когда-то родные дети, сопровождали внучата. Они тоже пасли коров. А по вечерам, когда хозяйка так уставала, что иной раз засыпала за дойкой коров, ее всегда поддерживала мысль о внуках. «Настанут и для меня счастливые деньки, — повторяла она, стряхивая с себя сон, — лишь бы внучата подросли!»
Но когда и внучата подросли и стали хорошими, дельными людьми, они все до единого уехали к родителям в чужие края. Никто из них не вернулся домой. И осталась старая хозяйка одна.
Никогда она не уговаривала ни детей, ни внуков жить с ней в усадьбе. «Неужто, Рыжуха, я стану им мешать, когда они могут повидать белый свет и найти свое счастье, — говаривала она, входя в стойло своей старой коровы. — А здесь, в Смоланде, их ждет только нищета».
Но когда уехал последний внук, хозяйка сразу сдала. Она сгорбилась, поседела и еле-еле таскала ноги. Она забросила работу и перестала хозяйничать в усадьбе: пропади, мол, все пропадом. А волов и коров распродала! Оставила себе всего-навсего одну старую корову, Рыжуху, которая и беседовала теперь с Малышом-Коротышом. Ее она пожалела — ведь все дети и внуки пасли ее когда-то.
Хозяйка могла бы нанять и служанок, и работников, которые помогали бы ей. Но ей видеть не хотелось возле себя чужих, после того как родные ее покинули. Казалось, она даже радовалась тому, что усадьба приходит в упадок. Раз никто из детей и внуков не приедет и не возьмет на себя хозяйство, пусть все идет прахом.
Больше всего она боялась, чтобы дети не проведали, как ей тяжко. «Только бы дети не узнали! Только бы дети не узнали!» — вздыхала она, ковыляя по скотному двору.
Дети без конца писали ей, просили приехать к ним. Но она не желала. Не желала даже видеть те края, которые отняли у нее детей и внуков, такая в ней жила обида. И тут же она укоряла себя: «Ну и дура я. Почему я не люблю те края, которые были так добры к ним?! Нет, все равно, не желаю их видеть!»
Ни о ком и ни о чем, кроме детей и внуков, она не помышляла. И все время думала: почему им пришлось уехать? Летом она выводила корову пощипать травку на большом болоте. Сама же целые дни, уронив руки на колени, сидела на краю болота, а по дороге домой говорила: «Видишь ли, Рыжуха, были бы здесь большие тучные пашни с доброй землей вместо этих скудных, тощих болот, они бы не уехали».
