В садах Лицея. На брегах Невы - Басина Марианна Яковлевна (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
Послания, эпиграммы Пушкин писал от случая к случаю, но почти каждое утро трудился над поэмой.
Мысль о сказочной поэме родилась еще в Лицее. Он начал и не докончил писать «Бову». А когда в летние месяцы 1816 года, забегая после классов в «кавалерский домик» к Карамзину, слушал его «Историю», задумал еще поэму. Тогда-то и появились на стене одной лицейской комнаты стихи о пире князя Владимира, о том, как выдавал он замуж меньшую дочь Людмилу.
Стихи эти Пушкин написал «в заточении». За какую-то шалость его посадили в эту комнату. Когда же гувернер его выпускал, то услышал, что «узнику» было очень весело: он писал стихи.
Теперь в Петербурге поэма «Руслан и Людмила» стала главным трудом его. Никогда еще не работал он так усердно и упорно. Исправлял без конца. Ведь поэма — дебют. От нее зависит многое.
А «Руслана» ждали. В Варшаву к Вяземскому летели известия. «Пушкин пишет прелестную поэму и зреет», — сообщал Батюшков. Пушкин уже «на четвертой песне своей поэмы, которая будет иметь всего шесть», — уведомлял Александр Иванович Тургенев.
Поэмой интересовались, о ней толковали. Кто хотел ее послушать, ходили по субботам к Жуковскому.
Жуковский жил тоже в Коломне, у Кашина моста, на углу Екатерингофского проспекта и Крюкова канала, в доме купца Брагина.
Жуковский был одинок и тяготился этим, а потому поселился с семейством своего вдового приятеля Плещеева. И вот по субботам в их общей квартире собиралось большое общество. Сюда спешили те, кто любил литературу.
У Жуковского бывали писатели знаменитые и начинающие. Приходил Крылов — неряшливо одетый, большой, толстый. Приходил одноглазый Гнедич, всегда одетый по моде, чопорный, торжественный. Являлись Дельвиг, Кюхельбекер, Пушкин, их общий приятель молодой педагог и литератор Плетнев.
Жуковский ласково встречал и приветствовал каждого. Его спокойная веселость передавалась другим. Дам сюда не приглашали, и это тоже способствовало свободе и непринужденности. Даже обычно помалкивающий Иван Андреевич Крылов здесь становился разговорчив, умно и тонко шутил, стараясь сделать приятное гостеприимному хозяину.
Однажды он что-то искал в бумагах на письменном столе Жуковского. Его спросили:
«Что вам надобно, Иван Андреевич?»
«Да вот какое обстоятельство, — ответил он, — хочется закурить трубку, у себя дома я рву для этого первый попадающийся мне под руку лист, а здесь нельзя так: ведь здесь за каждый лоскуток исписанной бумаги, если разорвешь его, отвечай перед потомством».
Когда Пушкин доставал заветную тетрадь с новой песней «Руслана», разговоры тотчас смолкали. Он читал, все слушали. Слушали и поражались: ново, смело, свежо. А стихи такие легкие, будто родились сами собой, будто не было долгих часов труда, сомнений, раздумий, досадливо обкусанных гусиных перьев. В четвертой песне поэмы Жуковского ждал сюрприз. Пушкин писал о нем:
«Северный Орфей» — Жуковский был польщен и растроган. Название певца чертей, верного жителя могил его нисколько не обидело.
Он сам называл себя «поэтическим дядькой всех ведьм и чертей на Руси».
Но в какой «прелестной лжи» собирается обличить его этот юный повеса?
А Пушкин как ни в чем не бывало продолжал:
Ах вот оно что! Этот злодей решил написать пародию на его, Жуковского, поэму «Двенадцать спящих дев», содержание которой он так хитро пересказал. Ну что ж, пусть попробует.
И Пушкин попробовал. Показал в «Руслане и Людмиле» двенадцать дев совсем по-другому, чем Жуковский. Оказывается, они вовсе не были «святыми инокинями» — монахинями. Наоборот. В своем замке с зубчатыми стенами девы не чуждались земных радостей. В этом убедился соперник Руслана молодой хан Ратмир.
Жуковский слушал Пушкина, смотрел на его раскрасневшееся юное лицо, на его смеющиеся глаза, и ему вспоминалась их первая встреча.
Он приехал тогда в Лицей, чтобы познакомиться с чудо-мальчиком, стихи которого знал, о котором так много был наслышан. И когда кудрявый лицеист вбежал в приемный зал, кинулся к нему и крепко сжал его руки, Жуковский почувствовал, что уже любит его. Он стал ездить в Лицей, и они подружились. Разница в шестнадцать лет не служила помехой. А теперь они на «ты». Как. товарищи. Чуть не каждое утро Пушкин прибегает к нему, свежий, бодрый, и со смехом рассказывает, где он всю ночь не спал.
Они вместе ездят за город — в Петергоф, в Царское Село. Как-то летней ночью Пушкин явился в Павловск к Жуковскому вместе с Александром Ивановичем Тургеневым.
Что он тогда вытворял! Представлял обезьяну, разыгрывал «собачью комедию». Они хохотали до утра. Что только не лезет из этой головы! Просто удивительно, как уживаются в нем простодушие ребенка и глубокий ум мудреца.
Жуковский радовался, зная, что Пушкин ценит его дружбу.
Пушкин ценил друга. Очень. За прекрасную душу, за поэтический дар. Как-то, увидев у Тургеневых новый портрет Жуковского, долго рассматривал его, а потом написал внизу:
Да, пленительным стихам Орфея — Жуковского суждена долгая жизнь. Но не все в его стихах вызывало сочувствие Пушкина. И особенно смирение.
Воспевая жалобы страдающего человеческого сердца, Жуковский звал к смирению, уходил от жизни в таинственный фантастический мир, уповая на счастье в небесах. Пушкин весь был на земле. И восставал против горестей. Боролся за счастье. Земное, не небесное. Его воспевал. Потому-то и вернул он на землю «двенадцать спящих дев». И творца бы их вернул, если б только мог.
